Юрий Буйда - Кёнигсберг

Она выпила, закурила и уверенно повела меня в кривые улочки, вымощенные тесаным камнем, - узкие, обставленные невыразительными домами, между которыми зияли пустыри да вдали горели навигационные огни порта.

- Когда я впервые надела лифчик, за мною стали подглядывать мальчишки с нашего двора, каким-то чертом узнававшие, что именно в этот день я буду принимать ванну. Отец поймал их на месте преступления, пальцем не тронул, но сообщил их родителям. А окно ванной закрасил белой краской с двух сторон. Мне он не сказал ничего. Когда мы переехали в другой дом, я была уже хорошо пропеченной девушкой и первым же делом познакомилась с местной достопримечательностью - Бичилой. Это был дебил двухметрового роста, который подошел ко мне - я сидела на скамейке и скучала, - снял штаны и стал мастурбировать. У него был огромный лиловый член. Я испугалась и убежала домой. Он меня не преследовал. Но мой отец каким-то образом обо всем узнал, и через день или два Бичила исчез. Я не знаю, отправили ли его в больницу, посадили ли на цепь дома, - не знаю! Но его больше не было. Я была защищена отцом, что бы я тебе о нем ни рассказывала...

- А ничего дурного ты о нем не рассказывала, - сказал я.

- Потом Макс... Тут и говорить не о чем! Как за каменной стеной. Да еще друзья - кто-то дружил с его отцом, кто-то - со старшим братом, военным моряком, погибшим на подлодке... Это все были люди хорошие, участливые и с положением. Мы ни в чем не нуждались. А потом этот случай с Максом... Дай еще.

Я протянул ей флягу.

- Никто не отвернулся от нас, - продолжала она, - но отношения стали иными. Они же понимали, что семья моряка ко многому привыкает, но у них ведь тоже были семьи... нужен был какой-то выход... компромисс... компенсация...

- Ты, - сказал я. - Компромисс и компенсация. И за это они готовы были платить. Но ты как-то умудрилась провести границу между дружбой и теми отношениями, за которые платят. Самсонов предлагал руку и сердце?

- И Нарбеков тоже.

- Ну ладно. А Сорока?

- Он вбил себе в голову, что обязан Максу жизнью. Не знаю, может, так оно и было. Он давал деньги и помогал всячески...

- Сбывал таблетки и ампулы? А Павленко знал об этом?

- Павленко? - В голосе ее прозвучал испуг. - Это же КГБ, милый, - нет, не думаю... Вот мы и пришли.

- Пришли?

- Здесь все и случилось, милый.

Я и не заметил, как мы обошли какой-то странный - кривой с носу - дом, похожий на узкий корабль, спустились вниз и оказались на довольно большом пустыре, кое-где по краям застроенном гаражами и сараями, между которыми виднелись огни порта. Сильно пахло морем, водорослями, слышался короткий, но частый шум прибоя.

- Морем пахнет.

- Из-за этого он и водил меня сюда, - сказала Вера, оглядываясь. - А я боялась. Здесь вечно шныряли какие-то типчики, в гаражах варилась своя жизнь - скупали и торговали краденым. Место известное... И один фонарь заметь - во-он там.

Далеко за гаражами и сарайчиками и впрямь горел тусклейший из фонарей, болтавшийся под ветром с жестяным скрипом, и это был единственный громкий звук на всю округу.

- Странно и глупо, - медленно проговорил я, не глядя на Веру. Столько мужчин, столько защитников, в том числе вооруженных и обладающих властью, и предположить не могли, что случится здесь... А Макс?

- Он бросился на них напролом, но его повалили, и он тотчас забился в припадке. - Вера вздохнула. - Он лежал вон у того гаража и рыдал. А потом начал икать.

- Вера!

- Он начал икать! - повысила она голос. - Мы же пришли сюда, чтобы не балет по памяти восстанавливать. Он начал икать и блевать. Кто-то из них стукнул его ногой в бок, и он затих, а я с ужасом подумала, что это даже к лучшему. Тогда Самсонов-младший и велел: "Раздевайся!" У них даже ножей не было, но другие двое с крысиными лицами... Я быстро сняла плащ и туфли. Кофту. "Кто первый?" - засмеялся тихонько первый крысеныш, положив руку на мое плечо. "Отвали! - приказал Самсонов. - Посмотри в кошельке. А ты раздевайся по-настоящему, и быстро, сука!" Он даже голоса не повысил, но мне стало ужасно страшно - я его испугалась больше, чем крысят. Я стала раздеваться - быстро, торопливо, путаясь там... лифчик, трусики... Я только убыстренно дышала, мне и в голову не приходило, что можно кричать, звать на помощь, а когда вдруг такая мысль мелькнула хвостиком, я отчетливо, как душевнобольная, поняла, что люди сбегутся, но не на помощь, а - поглазеть, потыкать пальцем, ущипнуть, плюнуть, посмеяться...

- Это же не Двор Чудес, - пробормотал я, - да и там были свои правила...

- Я уже больше ничего не боялась, мне даже холодно не было, я думала: скорее бы! Скорее! А он взял мои трусики и, глядя на меня искоса, стал... стал мастурбировать... Я стояла и ждала. Крысята радовались, что в кошельке оказалась приличная сумма, а он, весь выгнувшись и напрягшись - может быть, чтобы и мне было видно, - продолжал свое дело, пока не выдохнул. Аккуратно сложил вдвое и бросил мне. "А теперь надевай!" Я, видно, замешкалась, и он закричал: "Надевай мои сопли на свою жопу! Привет от родителей!" Я была как кукла. Все надела кое-как, они вдруг ушли, исчезли, я бросилась к Максу, дала ему таблетку под язык и повела между сараями к кривой улице мимо кривого дома. Вокруг не было никого. Ну, шныряли какие-то типчики, не обращавшие на нас внимания, кое-где в гаражах горел свет, и оттуда доносился то стук молотка, то будто червя железного крутили... шуруп, наверное...

Я взял ее под руку и повел наверх, мимо кривого дома, - да другого пути здесь и не было, - она всей тяжестью наваливалась на меня.

- Следующим был Сорока, - сказал я, когда мы наконец выбрались на ровное место. - Не милиция, а - Сорока. Отчаянный парень, сорвиголова, влюблен в тебя по уши - ну же, влюблен! Да вдобавок обязан Максу жизнью. А из милиционеров с их бумажками и "стой, стреляю", а потом раза три пух-пух в небо, и эта волокита унизительная, и это при том, что случись что... ну, не средневековое, но уж бандитское, мужицкое дело, для людей с якорями на запястьях и волосами на груди, в которых мышь запутается. Вроде Сороки.

- Он просто впал в ярость, - тихо сказала Вера. - Он по моим описаниям узнал всю компанию и потребовал пистолет... у отца был именной - я его не сдала, когда потребовали... потеряли, то да сё... Но пистолет я Сороке не дала.

- На рукоятке - фамилия отца?

- Нет, вдруг испугалась. Там же уйма патронов - каких же ужасов Сорока с ними натворит! Не дала. Тогда он раздобыл нож. И вскоре прикончил крысят. А потом пришел ко мне, принял ванну, переоделся и сказал, что ему нужен укол. Я сделала. Он не сказал, что пойдет в зал суда!

- Как сказал бы господин Смердяков, "вы-с и сделали". Догадаться же могла... Ладно. После суда снова пришел к тебе?

- Да. И сказал, что больше ни на что не способен. Он сказал, что увидел глаза того пацана и понял: все. Что все? Он снова принял ванну, дождался вечера. Выпил совсем чуть-чуть, куда-то позвонил раза два или три - не прислушивалась, не знаю...

- Один раз в милицию, - сказал я. - Место и время. А потом, не поцеловав, ушел.

- Не поцеловав. - Она испуганно посмотрела на меня. - Я никому из них не позволяла себя целовать... а он мог бы... Но не поцеловал.

- И дальше? - Я сел на пуфик в прихожей. - Дело Сороки, считай, закрыто. Остальное хуже, Вера. Наркотики. Через месяц, два или три они придут...

- Через две недели, - сказала она. - Это последнее дело. Люди с Кавказа. И я не пойду сейчас с повинной, Борис. После этого - пойду.

- Почему не сегодня?

- Я беременна. - Она медленно опустилась на корточки. - У нас с тобой будет ребенок. Может, и девочка.

Тем утром она осталась в постели и попросила Катю навестить Ядвигу. Катя безропотно оделась, наскоро мазнула меня по небритой щеке губами и сделала ножки бантиком.

- Это на счастье.

И исчезла.

- Теперь мне надо пять-шесть таблеток феназепама. Дня через два войду в форму, - бормотала Вера, думая, что я не вижу, как она прикладывается к бутылке. - На службу я позвонила - грипп-хрипп и прочие гарпии, терзающие душу.

Я высыпал в ладонь пять таблеток феназепама, не очень ловко подменив их двумя таблетками американского аспирина. Придвинул чай с лимоном.

- Пей. Сердцу полезно. Извилинам тоже. Кой черт тебя надоумил...

- Не обижайся. - Она взяла меня за руку и притянула к себе: от нее пахло валокордином и виски. - Я ревную тебя к дочери, и что ж тут такого. Гольдони какой-нибудь! Сказки-ласки-краски-глазки... Если у меня и тяжелое сердце, то эту тяжесть я почувствовала совсем недавно. Когда стала свободной от Макса. Я думала: вот они, крылья, вот она выкуклилась, взмахни крылами, - ан шутишь! И чем дальше в лес, тем меньше света, охраны, один ты и остался... У меня есть именной пистолет, отцовский, я его спрятала тяжеленная штука, вся с ног до головы никелированная и с надписью. Я сказала этим людям, что не знаю, где отец держал оружие. Я ничего не знаю про оружие. Зачем было врать? А - пригодилось!