Елена Макарова - Вечный сдвиг. Повести и рассказы
– Что с вами? – спросила Аня, вешая щетку на место.
– С дороги устал, – ответил Федот.
– Так прилягте да вздремните, – сказала Аня и расстегнула пуговицы на Федотовом пальто.
Федот лег на софу и уставился в пустую стену. Стрекотала швейная машинка, громко тикал будильник.
25. Идейно-художественный уровень. Очнувшись, Федот первым делом кликнул Ивана.
– Чего тебе? – отозвался Иван. – С ума, что ль, спятил? Чего ты зовешь меня каждую минуту?
Федот сел. Голова гудела, тело ломило. Он подошел к зеркалу, расчесал на косой пробор жидкие сизые пряди, отер щетину.
Нацепив очки на нос, Иван читал журнал «Художник».
– Тут про нас, – сказал он.– Про тебя что ль?
– Нет, про всех нас, – пояснил Иван, – внимай, батенька.
«Союз художников берет на себя социалистическое обязательство повышать действенность всех организуемых мероприятий, направляя их на обеспечение надлежащих условий для создания произведений высокого идейно-художественного уровня».
Иван уважал печать. За чтением газет он расслаблялся душой и телом и терял бдительность. В такой момент он мог одолжить двадцать копеек и угостить пивом.
– Иван, взглянул бы ты еще разок на мою бабу? Что-то я с ней запутался.
И Иван Филиппович безо всякого ворчания направился к Федоту. Вооружившись железякой, он принялся соскребать сухую глину, а дойдя до мякоти, взял доску и стал лупить ею по бесформенным ляжкам богини. Иван с удовольствием лупил ее, можно даже сказать, со страстью.
– Не знаешь ты, Федот, своего счастья, – вздыхал Иван, шлепая доской по глиняным телесам богини, – молодость лепить – это, Федот, радость неизъяснимая. Сходи-ка ты домой, приведи себя в порядок! Побрейся, переоденься. Жену не любишь, бабу заведи! Я вот без своей не могу.
– А как же Инесса Арманд?
– Я на глупые шутки не обижаюсь, – надулся Иван, но все же не ушел к Лениным.
– Я еще полеплю, – сказал он, добавляя глины к обеим грудям. – А то сделал ей козьи сиськи!
Иван вошел во вкус, и Федоту ничего не оставалось, как оставить его наедине с богиней.
26. Уркаганчик и Красногрудочка. Федот не узнал Клотильду. На ней был капор с атласным бантом под подбородком, от драпового пальто за версту несло нафталином и одеколоном.
– Кристальненький, еле вас отыскала! Миша в опасности, едем. Нас ждет такси, вопросов не задавайте. – Клотильда зажала Федоту рот красной перчаткой.
В дверях появился Иван.
– Уркаганчик, – воскликнула она, и Иван Филиппович заключил Клотильду в объятия.
– Как ты меня узнала, Красногрудочка? Неужели я не изменился?
– Ты стал еще лучше! Теперь ты – вылитый Ленин!
С этими словами Клотильда схватила Федота под руку и выволокла из мастерской. В машине она написала: «Мишу взяли по делу Соколова, мы едем к его бедной мамочке, это наш гражданский долг. Она живет на 9 этаже. Доедем до 9-го, поднимемся на 10-й и спустимся на 9-й».
Федот согласно кивнул.
– Нож при мне, – сказала она, и шофер вздрогнул.
– Езжайте, – Клотильда кулаком двинула его в спину, – не оборачивайтесь.
27. Мать героя. Их долго рассматривали в глазок.
– Штейнман, боевой товарищ Миши, – отрекомендовалась Клотильда, когда «бедная мамочка» открыла им дверь. – Я сочувствию вам, как мать матери.
– Низко кланяюсь, – ответила она, – но видеть вас не желаю. Вы втянули моего сына в грязное дело!
– Я? – Клотильда вплотную подступила к матери Миши. – Я?!
– Вы, вы! – вторила перепуганная мать. – То запрещенную литературу вымогали, то с подозрительными людьми знакомили. Вот это кто, например, такой? – указала она на Федота.
Клотильда сунула руку за пазуху.
– Не горячитесь, – остановил ее Федот.
– Не знала я, что у героев матери – суки! – произнесла Клотильда, и ее подбородок врезался в нижнюю губу. – Фонд поручил мне передать это вам, – сказала она и вынула из сумочки конверт. – Я выполняю свой долг.
– Шантажистка, – закричала женщина, – я милицию вызову.
Клотильда разорвала конверт на мелкие части, из дрожащих рук посыпались красные кусочки.
– Едем, солнечный! – скомандовала она.
Они вышли из квартиры и подошли к лифту.
– На какой нажимать? – спросил Федот.
– На двенадцатый, потом на первый. Пусть теперь денежки склеивает! На «Аэропорт», – скомандовала Клотильда шоферу и, тяжело дыша, влезла в машину. – Теперь вы понимаете, зачем вы мне понадобились? Мне нужен был живой свидетель, и вы стали им.
28. Лифт подымает троих, а опускает двоих. У сигаретного киоска Федот нос к носу столкнулся со старым приятелем Клячкиным, недавно попавшим в опалу.
– Привет, старик! – сказал Клячкин так, словно поджидал его. – Дело есть, – Клячкин был на голову выше Федота, и, чтобы сказать то, что не должно быть услышанным никем, кроме Федота, ему приходилось пригибаться. – Ты от Виктора что-нибудь имеешь?
– Имею. Пачку писем с описанием Пизанской башни.
– Мне всегда импонировал твой юмор, – похлопал он Федота по плечу. Для этого Клячкину и руки не надо было сгибать. – А вообще, как устроился, какие планы?
– Собираешься сваливать? – спросил Федот.
– Я-то не собираюсь, меня собирают.
Клячкин жил в ведомственном доме, с лифтершей и телефоном у входа.
– К вам тут приходили, – сказала лифтерша, но Клячкин не поинтересовался, кто приходил, нажал на кнопку лифта.
«Лифт подымает троих, а опускает двоих» – прочел Федот объявление и задумался над странным механизмом работы лифта.
Клячкин недавно развелся и, став свободным членом общества, принялся подписывать письма, за что его уволили с высокого поста и затаскали по инстанциям. На стенах его однокомнатной квартиры, заполненной книгами, висели теперь портреты Сахарова и Солженицина, что настораживало наших людей и восхищало иностранцев.
– Только стал жить, как человек, эти падлы отключили телефон. Тебе кофе с кофеином или без? – спросил Клячкин.
– Давай с кофеином, или без, какая разница!
– Живу на валюту, – жаловался Клячкин, доставая специальной ложечкой кофе из иностранной банки. – Приходится, старик, идти на все. – Клячкин завязил кулак в длинную сосулькообразную бороду. – Мне вот книги нужно продать. Не тебе, конечно, ты гол как сокол, знаю.
– Поесть дай чего-нибудь, – взмолился Федот, – у меня от голода мозги слиплись.
– Ветчину из Голландии будешь? Только без хлеба. Я его не покупаю, мало ли чего туда насуют, тут у нас одному наркотики под подушку подложили.
– Про книги можно с Клотильдой поговорить, – сказал Федот, бессовестным образом съев полбанки ветчины, правда без хлеба.
– Нет, с этой старой подпольщицей я связываться не намерен. Кстати, это ведь она Мишу подставила.
Федот молча достал из кармана пачку «Родопи».
– Бери «Кент», не воняет. Федот с радостью согласился. Ему нравился запах американских сигарет.
– У тебя какие-то неприятности, старик, по лицу вижу.
– Да не то чтоб неприятности… Не нравится мне, как ты говоришь о Клотильде. Пусть и справедливо…
– Старик, ты у нас заступник всех страдающих. Тебе и соседа жаль! А он, между прочим, наводняет провинцию Лениными, укрепляет советскую власть на окраинах и с этого живет. Клотильда работала на Кагановича и размахивала маузером.
– Не нам их судить. Жизнь любого человека загадочна и непознаваема. Он живет в разных мирах. Вроде стало свободней, можно дать интервью корам и не сесть, можно уехать, можно, в конце концов, нести крамолу, – но так ли уж велика победа? – Пуская дым колечками, Федот пустился в философствованье. – И что все это значит, если душа так же ноет на свободе, как и за решеткой?
– Валить отсюда надо, – заключил Клячкин, – а мы цепляемся за прутья этой твоей решетки и думаем – вот она, свобода! Ты ведь ее и не нюхал, но откуда-то взял, что от нее душа ноет. Свобода – она не от, не для, свобода – это, старик, абсолют!
– Так уезжают же от! А если свобода – абсолют, так сиди на месте и не рыпайся, – сказал Федот и затушил сигарету.
29. По дороге к роддому.
– Что-то меня прихватывает. – Аня встала из-за машинки.
– Пора «Скорую» вызвать, – сказал Федот.
– Что вы, какая «Скорая»! – улыбнулась Аня, и лицо ее исказила боль. – Дойдем помаленьку.
Федот помог Ане одеться и, бережно взяв ее под руку, повел в роддом.
Шли они медленно, с передыхами. «Внук будет или внучка, – волновался Федот. – Ничего, Маша здоровая, быстро родит».
– Моя свиноферма, – указала Аня на хрюкающий дом. – Образцово-показательная. На ней памятник установят.
– Здесь будет триптих, Маркс, Энгельс, Ленин, – взволнованно объяснял Иван Филиппович.
Увидев Федота под ручку с беременной, Иван хитренько сощурился.
– Даешь, батенька! – покосился он на Аню. – Тихий, тихий, а дело свое знаешь. Девицу, кстати, я почти доконал, увидишь – пальчики оближешь!
