Иштван Эркень - Народ лагерей
Они были правы прежде всего потому, что дядюшка Лаци норовил прожить за счет старых традиций. В лагере для рядового состава он был единственным офицером и употребил весь свой авторитет гусарского капитана, чтобы пристроиться на кухне при лазарете. А там даже мойщику посуды «обломится» то ломоть белого хлеба, то маслица, американских консервов или же компота. Понятно, что любой нормальный человек — и дядюшка Лаци тоже — рвется на кухню. Это вполне простительно. Но если ради достижения заветной цели ссылаются на былой ранг и авторитет, это уже не простительно. Ведь плен означает новую жизнь, новое общество, а гражданам нового общества плевать на привилегии бывших князьков.
Вместе с группой офицеров в 165-ый лагерь попал сын премьер-министра, Миклош Каллаи-младший. Здесь находилось более тысячи пленных венгров, однако никто и не думал расстилаться перед юным прапорщиком. Лишь небольшой круг офицеров — человек тридцать, в основном штабистов, — заискивал перед ним в надежде, что на родине, мол, зачтется. Они назначили Каллаи «интендантом». Должность эта — знак большого доверия, по утрам «интендант» получает на всех хлеб, сахар и масло. Молодой Каллаи интендантствовал, покуда не попал под подозрение в краже. Весьма неприятный случай…
Но тридцать подхалимов даже после этого не разочаровались в сынке премьер-министра — чтили его по-прежнему и, наверное, расшаркивались бы перед ним и по сей день, если бы Каллаи не угодил на торфоразработки. А когда вернулся, вид у него был тот еще — худющий доходяга-дистрофик. Те, кто рассказывал эту историю, добавляли, что юный Каллаи был очень подавлен и высказался в таком духе: «Признаю, что здесь я должен надрываться больше, чем любой другой». Не знаю, как сам Каллаи понимал эту фразу, но если так же, как я, то он заслуживает большого уважения.
Словом, очевидно, что новое общество ни во что не ставит прежние ранги и завоеванные привилегии. Ну а какие привилегии чтит демократия пленных? Чье общественное верховенство признается в лагере? Каковы «свежеиспеченные» ранги и привилегии и что означает в лагере карьера?
* * *«Исполнительный орган» русского руководства лагерем (то есть ступенькой вниз) и рупор просьб и жалоб военнопленных (то есть верхняя точка подъема по служебной лестнице) — это начальник зоны. В его ведении все дисциплинарные вопросы, главное же — распределение на работы. Начальник зоны, как правило, говорит на нескольких языках и «отоваривается отдельно», то есть самолично наведывается на кухню и в собственной посуде приносит себе еду, которая, по негласному уговору, больше обычной порции.
Отдельно столуется и «клуб», политработники, которые живут при клубе, готовят собрания, концерты и театральные представления. В этом сообществе представлены все нации, стало быть, в его функции входит улаживание межнациональных конфликтов, забота о трудовой нравственности и политическом развитии, а также редактирование стенгазет.
Подлинные средоточия власти — это кухня и мастерские. Те, кого в здешнем обиходе называют «лагерной аристократией», окопались в мастерских. Склады, кухни, баня и прачечная; шофер, бондарь, плотник и слесарь; сапожники, парикмахеры, портные, больничный персонал, врачи и фельдшеры, огородники и заведующие лесопилкой… кто мог бы перечислить всех, через чьи руки проходят материальные блага, источник благополучия, основа питания, экипировки, гигиены и здоровья. Авторитет всех прочих базируется на моральной основе, а эти — подлинные властители.
Их связывает круговая порука. Ведь надо быть дураком, чтобы вообразить, будто бы повар лоснится от жира, портной одет с иголочки, а заведующий баней чище всех остальных. В действительности же портной, естественно, толстяк, и повар моется в бане каждый день, и банщики разодеты по последней моде. Неудивительно, что наш дядюшка Лаци Чонтош, получив наконец желанное место при больничной кухне, отписал домой: «За меня не беспокойтесь. Я работаю на кухне, а здесь это все равно, что дома быть парламентским депутатом».
Как к буксиру баржи, так и к влиятельным людям неизбежно пристраиваются торгаши. Правда, в лагере их немного, зато у них есть почти все. Не забуду немецкого майора, который расхаживал в специально «оборудованной» шинели — широченной и длинной, с целым складом товаров, размещенных в подкладке. Глубокие карманы, мешки, крючки, вешалки, веревочки, даже котелки скрывались в недрах этой удивительной шинели. Какого только добра там не было: одеколон, масло, ягодный сироп, галстуки, штаны, обувные шнурки, витамины, сигареты, ножницы, щетки, рубашки… Сзади, привязанные к поясу, болтались шапки и пара немецких офицерских сапог, натянутых на колодки. «Лотошник» начинал свой обход с утра, заглядывал в мастерские, и стоило повару обронить: «Мне бы шелковый шарф, желательно желтого цвета», — как он тотчас с готовностью расстегивал шинель: «Пожалуйста, натуральный шелк. То, что надо…»
Эти люди — истинные аристократы. Держатся подчас свысока, всегда шикарно одеты, сытые и довольные. А за пределами лагеря, в местах работы, образовался слой бригадиров. Основой их авторитета служит не ранг, а качество работы возглавляемой ими бригады, а значит, и их собственной работы. Имущественных благ у них меньше, зато моральный авторитет выше. Бригадир в лагере — наипервейший рабочий аристократ.
А вокруг — везде и всюду, в бревенчатых избах и в земляных бараках, в бункерах, на дорогах и в мастерских, на заводах или в полях, в лесах или в шахтах — тысячи, десятки тысяч людей. Обычных, рядовых заключенных, мадьяризированное общеупотребительное название которых — «пленни». У пленного нет ничего: ни адреса, ни ранга, ни влиятельного поста. И ест он не на кухне, а получает свою баланду в углу барака, с сотнями таких же, как он сам.
* * *Набросанная несколькими штрихами схема эта призвана отразить общественную структуру лагеря. Но это всего лишь скелет, мертвая конструкция, далекая от реальности. В действительности же скелет покрыт живыми тканями, мышцами, нервными волокнами. Живые организмы разрастаются, обызвествляются, возрождаются. Уходят поколения, уступая место новым, и в борьбе за жизнь меняются, формируются не только цвет кожи и черты лица, но и скелет.
Однако следует рассматривать не схему, а живое существо в целом. Организм его может быть больным или здоровым, но факт, что он находится в процессе изменения и развития. Не будем забывать, что нас интересует именно это развитие. И хотя хребет лагерей вначале не был иным, нежели сегодня, оба общества все же резко отличаются одно от другого.
Когда первые волны эшелонов с пленными докатились до лагерей, на гребне этих волн трепыхались тела полегче. Тот период был диктатурой толмачей сомнительной репутации. Разгул их продолжался недолго. Для работ на зоне требовались плотники и слесари, лазаретам нужны были врачи и фельдшеры, гаражам — шоферы. Конечно, дипломов или цеховых грамот ни у кого при себе не было, да их никто и не спрашивал. Чем и пользовались проходимцы.
Во всеобщем хаосе пронырам было раздолье. Взлеты и провалы карьеристов порой потрясали воображение. Помнится, один ефрейтор русин за какие-то четыре недели ухитрился дважды побывать шеф-поваром, раз — начальником зоны, затем — заведующим продовольственным складом и складом одежды. А потом сгинул неизвестно куда — то ли его перевели в другой лагерь, то ли он попросту растворился в общей массе пленных, да это и неважно. Его постигла судьба всех мошенников: ведь кроме того, что он знал русский, делать не умел ровным счетом ничегошеньки. Уход со сцены для него был неизбежен.
Рано или поздно эти ловкачи исчезали все как один. Были, однако, карьеры, начавшиеся именно в этот период и вызвавшие бурю самим фактом своего существования. Придется рассказать здесь об этом — о роли и влиянии евреев из трудбата, поскольку этот вопрос, наряду со многими другими, не сгладился за колючей проволокой, а продолжает вибрировать в пространстве и времени.
Без сомнения, трудбатовцы в этой войне были поистине потерпевшими крушение. Те, кто попал в плен на Дону ли, под Станиславом или же в Венгрии, всегда были жалкой кучкой уцелевших из целой роты. Были роты, где всего лишь горстке людей удавалось пережить ужасы фронта, жестоких морозов и безжалостность командиров. Многие в лице Красной Армии приветствовали своих спасителей, но были и такие, кто из последних сил тащился с отступающими частями; и все же большинство связывало с пленением самые радужные надежды.
В марте 1943 года в Саратов прибыл эшелон с пленными, среди которых находились двести трудбатовцев. Делегация их явилась к начальнику вокзала — все сплошь истощенные, оголодалые, оборванные. Начальник поинтересовался, что им нужно. Желаем, говорят, потолковать с главным раввином города. Но в Саратове нет главного раввина. Посовещавшись промеж себя, пленные спросили, где здесь живут богатые евреи. Начальник почесал в затылке. «Трудно сказать… — ответил он. — Таких поискать…» — «Найдем!» — ответили делегаты.
