Игорь Малышев - Рассказы
Накануне дня полета Луиджи заявил, что он, как конструктор, хочет сам опробовать свое изобретение и никому не позволит заменить его.
— Ты же нездоров, — пытался вразумить его я, — разобьешься еще, не дай Бог.
— Нет, нет. И слушать не хочу. Я крылья создал, я и первым из людей крылатым стану. Увижу мир так, как его одни птицы, ангелы да Господь Бог видят. Погляжу оттуда откуда льется свет и воды небесные.
И перекрестился, с торжеством человека наконец решившегося на отчаянный, почти смертельный шаг. Спорить было бесполезно. В глазах его появился нездоровый блеск, кожа на лице покрылась лихорадочным румянцем. Вылет был запланирован на рассвете. Мы решили заранее перетащить изобретение Луиджи к обрыву, что находился неподалеку от монастыря, и куда в свое время выкинули тело злополучного серебряного сокола. С обрыва открывался чудесный вид на ледяное спокойствие пика святого Иоанна.
Когда утро окрасило пурпуром склоны гор, я выскочил из кельи и бросился в лабораторию, где оставался ночевать мой ученый брат. К моему несказанному удивлению он был уже возле крыльев, но не бодрствовал, а спал, прислонившись спиной к перекладине крыла. Над обрывом дул пронзительный холодный ветер, завывая, как стая бездомных псов.
— Уже утро, — сказал он, когда я коснулся его плеча. Он был бледен и собран. Руки подрагивали, но на лице была написана такая решимость осуществить задуманное, что я не решился снова заводить разговор о его здоровье, хотя меня не покидало ощущение, что сейчас с ним случится один из тех припадков, что бывали в последнее время.
— Ты давно здесь? — спросил я.
— Я никуда и не уходил, — последовал ответ.
— Ты сума сошел, ослабеешь от усталости, еще припадок случится. Да и теперь ты наверняка простудился, холод-то какой…
— Не болтай.
Презрительная ухмылка была мне ответом. Доброго и немного беспутного Луиджи было не узнать. Сейчас он походил на стрелу положенную на натянутую до звона тетиву. Лицо его заострилось и монах оттого стал еще более похожим на стрелу. Он постучал по черной, туго натянутой коже крыла, удовлетворенно кивнул.
Со стороны монастыря приближалась проснувшаяся братия во главе с отцом-настоятелем. Ему, видимо, тоже не понравился вид Луиджи, потому что едва приблизившись, он спросил:
— Готов ли ты к исполнению задуманного, сын мой?
— Да, отец.
Затем последовало благословение, которое Луиджи принял с суровым спокойствием. Он поцеловал руку, поднялся с колен и направился к крыльям. Приподняв их над землей, он немного неуклюже побежал к краю обрыва и рухнул вниз. Мы закричали от ужаса, думая, что только что лишились нашего брата, и в этот миг он появился из пропасти и понесся по воздуху прямо на нас. От увиденного волосы зашевелились у меня на голове. Луиджи, с лицом цвета алебастра и остекленелыми глазами, летел, поднимаясь на черных, как вороново перо крыльях все выше. С ним снова случился припадок. Я видел его посиневшие пальцы, впившиеся в перекладину, невидящий взор и решил, что через мгновение он упадет вниз и неминуемо разобьется. Однако припадок не только не мешал, но вероятно даже каким-то невообразимым образом помогал монаху управляться с крыльями. Выглядело все это так, словно Луиджи с детства только тем и занимался, что летал на кожаных крыльях, а не молился и копался в пыльных книгах. Страшное это было зрелище, я увидел, что большинство из стоящих рядом братьев перекрестились и побледнели, будто увидели разом все полчища Сатаны, наступающие на них.
Меж тем, безумец, похожий на гигантскую летучую мышь, принялся описывать над нами круги, то улетая к бездне, то снова возвращаясь. Когда первый испуг спал, мы услышали, что Луиджи что-то говорит, как это часто с ним бывало во время приступов.
— … когда надлежало ей идти, ее научили просить у отца ее поле, и она сошла с осла.
Он завершил полукруг над нами и снова полетел над пропастью. Было видно, что он продолжает говорить, но ветер относил его слова. Когда же он снова полетел над нами, мы услышали следующее:
— … она сказала, дай мне благословение; ты дал мне землю полуденную, дай мне и источники вод. И дал он ей источники верхние и источники нижние.
В остекленелом упоении он летал и кричал:
— … источники верхние и источники нижние!.. И дал он ей … источники верхние!..
Я стоял рядом с отцом-настоятелем, который был еще белее сумасшедшего крылатого Луиджи. Над обрывом стояла мертвая тишина, прерываемая только возгласами безумца да погребальным воем ветра.
— Книга Иисуса Навина, — прошептал отец-настоятель.
Я не знаю, сколько кругов было сделано нашим крылатым собратом, но когда мне показалось, что разум покидает меня, он сделал широкий разворот и направился в сторону пика Св. Иоанна. Позади нас без чувств упал брат Матео. Он всегда был слабым и чувствительным. Хотя и все остальные тоже выглядели так, как будто сейчас грохнутся в обморок. Вдали черной точкой исчез за перевалом возле пика сумасшедший брат Луиджи. Поддерживая под руки пришедшего в себя, но очень ослабевшего Матео, мы отправились домой. Настроение у всех было подавленное. Мы стали свидетелями чего-то нечеловеческого, ужасного по своей сути, чего не могли осознать. Отец-настоятель тоже выглядел плохо, его обычно пронзительные глаза посерели, походка стала сбивчивой и неровной.
Едва мы пришли в монастырь, как отец-настоятель собрал нас в трапезной, чтобы сообщить, что на поиски Луиджи немедленно должны пойти несколько групп. Я с готовностью вскочил, остальные помедлили, но в итоге нас набралось что-то около десяти человек.
— Вполне достаточно, — кивнул он. — Брат Иранио, выдайте им еды на два дня, вина, веревки и теплую одежду.
Иранио, состоявший кастеляном, выдал все необходимое. Не мешкая, мы отправились в путь. До перевала, за которым исчез сумасшедший монах идти пришлось почти полдня, хотя казалось, что находится он совсем недалеко. Троп не было, приходилось идти сквозь нехоженые снега. Хорошо, что накануне была оттепель, потом сильно подморозило и снег покрылся прочной коркой, по которой можно было спокойно передвигаться, но иногда кто-нибудь все же проваливался по пояс и тогда нам приходилось вместе вытаскивать его. Далеко после полудня мы поднялись на перевал. Отсюда, с высоты нигде не было видно следов нашего пропавшего брата. На расстоянии еще полудня пути виднелись другие перевалы, за которыми он вполне мог оказаться. Один Бог знает, куда его могли унести его крылья. Я уже горько сожалел о происшедшем и проклинал себя за свою сумасбродную идею. Оглядев склон, стоящей перед нами вершины Св. Иоанна подал голос брат Матео:
— Смотрите, видите, там на склонах снег лежит не везде. Вполне может быть, что где — то на этих проплешинах и лежит Луиджи.
Все охотно согласились, но для начала предложили подкрепиться. После обеда с вином, наша команда повеселела, послышались разговоры вполголоса.
Идти снова пришлось по нехоженым снегам, только проваливаться мы стали гораздо чаще. Тем не менее, через пару часов переход был завершен, мы вышли к ближайшему чистому месту. Следов Луиджи снова нигде не было видно. Матео, как старший, предложил разделиться и начать поиски сразу по нескольким направлениям, чтобы дело шло быстрее, так как дело шло к вечеру и скоро стало бы совсем темно.
Мне достался довольно большой открытый участок, покрытый валунами и языками ледника, спускающегося с самой вершины. Искать было сложно, я скользил по льду, дважды больно упал, ударившись спиной и головой. От последнего падения в моих глазах померк и без того слабый свет немощного зимнего солнца, затянутого облаками. Я очухался, потряс головой и подумал, что не стоило расходиться по одиночке, так чего доброго можно потерять кого-нибудь еще в таких опасных местах. Внимание мое привлек участок рядом с отвесной стеной, особенно сильно загроможденный камнями. Стена была покрыта льдом, который плавно спускался на ровное место. Здесь меня ждало самое ужасное зрелище из тех, что я видел до сих пор. Когда я оказался на этом участке и взглянул под ноги, взору моему предстала картина, от которой мое сердце остановилось и отказалось биться. Луиджи лежал глубоко под прозрачным льдом, среди обломков своих черных крыльев и камней. Его лицо было бледно, рот открыт, как будто он продолжал читать Библию, пена на губах, глаза, бессмысленные и холодные, как сковавший их лед. Казалось он все еще продолжает свой полет, такой летящей вперед была его поза. От увиденного мысли мои помутились, я отшатнулся назад, споткнулся и упал. В падении почувствовал тупой удар по затылку и потерял сознание.
Дальше начинается совсем уж непонятная часть моей истории. Утром я проснулся в монастыре и обнаружил, что не помню, как там очутился. Голова сильно болела, на затылке вздулась такая огромная опухоль, что голова моя увеличилась чуть не в полтора раза. Перед глазами неотвязным видением стояло безумное лицо Луиджи, вещающего с неба. В дверь, осторожно ступая вошел Иранио и, как всегда громко, начал говорить:
