Грэм Грин - Суть дела
Сержант показал на деревянную планку для подвески картин, которую аккуратно приладил под потолком Баттеруорт – ни один казенный подрядчик до этого бы не додумался. Картина стояла внизу у стены – какой-то африканский царек стародавних времен принимает под церемониальным зонтом первых миссионеров, – а с медного крюка наверху все еще свисала веревка. Непонятно, как эта непрочная планка выдержала. Наверно, он мало весил, подумал Скоби и представил себе детские кости, легкие и хрупкие, как у птиц. Когда Пембертон повис на этой веревке, ноги его находились в каких-нибудь пятнадцати дюймах от пола.
– Он оставил записку? – спросил Скоби писаря. – Такие, как он, обычно оставляют. – Люди, собираясь умереть, любят напоследок выговориться.
– Да, начальник, она в канцелярии.
Одного взгляда на канцелярию было достаточно, чтобы понять, как плохо велись здесь дела. Шкаф с папками был открыт настежь; бумаги на столе покрылись пылью. Чернокожий писарь, как видно, во всем подражал своему начальнику.
– Вот, сэр, в блокноте.
Скоби прочел записку, нацарапанную крупным почерком, таким же детским, как и лицо покойного, – так, наверно, пишут во всем мире сотни его сверстников.
"Дорогой папа! Прости, что я причиняю тебе столько неприятностей. Но, кажется, другого выхода нет. Жаль, что я не в армии, тогда меня могли бы убить. Только не вздумай платить деньги, которые я задолжал, – мерзавец этого не заслужил! С тебя попробуют их получить. Иначе я не стал бы об этом писать. Обидно, что я впутал тебя в эту историю, но теперь уж ничего не поделаешь.
Твой любящий сын – Дикки".
Записка была похожа на письмо школьника, который просит прощения за плохие отметки в четверти.
Скоби передал записку отцу Клэю.
– Вы не сможете убедить меня, отец, что он совершил непростительный грех. Другое дело, если бы так поступили вы или я, – это был бы акт отчаяния. Разумеется, мы были бы осуждены на вечные муки, ведь мы ведаем, что творим, а он-то ведь ничего не понимал!
– Церковь учит…
– Даже церковь не может меня научить, что господь лишен жалости к детям. Сержант, – оборвал разговор Скоби, – проследите, чтобы побыстрее вырыли могилу, пока еще не припекает солнце. И поищите, нет ли неоплаченных счетов. Мне очень хочется сказать кое-кому пару слов по этому поводу – Он повернулся к окну, и его ослепил свет. Закрыв глаза рукой, он произнес: – Только бы голова у меня не… – и вдруг задрожал от озноба. – Видно, мне приступа не миновать. Если позволите, отец, Али поставит мне раскладушку у вас в доме, и я попробую как следует пропотеть.
Он принял большую дозу хинина, разделся догола и накрылся одеялом. Пока поднималось солнце, ему попеременно казалось, будто каменные стены маленькой, похожей на келью комнатки то покрываются инеем от холода, то накаляются добела от жары. Дверь оставалась открытой, и Али сидел на ступеньке за порогом, строгая какую-то чурку. По временам он прогонял жителей деревни, которые осмеливались нарушить эту больничную тишину. Peine forte et dure тисками сжимала лоб Скоби, то и дело ввергая его в забытье.
Но на этот раз он не видел приятных снов. Пембертон непонятно почему отождествлялся с Луизой. Скоби снова и снова перечитывал письмо, состоявшее из одних комбинаций двойки и двух нолей; подпись под письмом была не то «Дикки», не то «Тикки»; он ощущал, что время мчится, а он неподвижно лежит в постели, нужно куда-то спешить, кого-то спасать – не то Луизу, не то Дикки или Тикки, но он прикован к кровати и тяжелый камень лег ему на лоб, словно пресс-папье на кипу бумаг. Раз в дверях появился сержант, но Али его прогнал, раз вошел на цыпочках отец Клэй и взял с полки брошюру, а раз – но это, наверно, тоже был сон – в дверях показался Юсеф.
Скоби проснулся в пять часов дня, чувствуя, что ему не жарко, он не потеет, а только ослаб, и позвал Али.
– Мне снилось, что я вижу Юсефа.
– Юсеф ходил сюда к вам, хозяин.
– Скажи ему, чтобы он пришел сейчас же.
Тело ныло, точно от побоев; он повернулся лицом к каменной стене и тут же уснул опять. Во сне рядом с ним тихонько плакала Луиза; он протянул к ней руку и дотронулся до каменной стены: «Все устроится. Все. Тикки тебе обещает…» Когда он проснулся, рядом стоял Юсеф.
– У вас лихорадка, майор Скоби. Мне очень жаль, что я вижу вас в таком дурном состоянии.
– А мне жаль, что я вообще вас вижу, Юсеф.
– Ах, вы всегда надо мной смеетесь.
– Садитесь, Юсеф. Какие дела у вас были с Пембертоном?
Юсеф поудобней пристроил на жестком стуле свои необъятные ягодицы и, заметив, что у него расстегнута ширинка, опустил большую волосатую руку, чтобы ее прикрыть.
– Никаких, майор Скоби.
– Странное совпадение – вы оказались здесь как раз тогда, когда он покончил с собой.
– Я уж и сам думал: рука провидения!
– Он был вам должен?
– Он был должен моему приказчику.
– Какое давление вы хотели на него оказать, Юсеф?
– Ах, майор! Стоит дать псу дурную кличку, и псу лучше не жить! Если окружной комиссар хочет покупать у меня в лавке, разве может мой приказчик ему отказать? И что будет, если он откажет? Рано или поздно разразится страшный скандал. Областной комиссар узнает. Окружного комиссара отошлют домой. Ну а что если приказчик не отказал. Окружной комиссар выдает все новые и новые расписки. Приказчик из страха передо мной просит окружного комиссара заплатить – и все равно происходит скандал. Когда у вас такой окружной комиссар, как бедный молодой Пембертон, скандала все равно не избежать. А виноват, как всегда, сириец.
– Тут есть доля правды, Юсеф, – сказал Скоби. Боль одолевала его снова. – Подайте-ка мне виски и хинин.
– А вы не слишком ли много принимаете хинина, майор Скоби? Не забудьте, это вредно.
– Я не хочу застрять здесь надолго. Болезнь надо убить в зародыше. У меня слишком много дел.
– Приподнимитесь чуть-чуть, майор, дайте взбить вам подушку.
– Вы не такой уж плохой малый, Юсеф.
– Ваш сержант искал расписки, но не нашел их, – сказал Юсеф. – Вот эти расписки. Они лежали у приказчика в сейфе. – Он хлопнул себя бумагами по ляжке.
– Понятно. Что вы собираетесь с ними делать?
– Сжечь, – сказал Юсеф. Он вынул зажигалку и поджег листки. – Вот и все. Он расплатился, бедняга. Нечего беспокоить отца.
– Зачем вы сюда приехали?
– Приказчик тревожился. Я хотел уладить это дело.
– Ох, Юсеф, вам пальца в рот не клади – всю руку отхватите.
– Только врагам. Не друзьям. Для вас я на все готов, майор Скоби.
– Отчего вы всегда зовете меня своим другом, Юсеф?
– Майор Скоби, дружба – дело душевное, – сказал Юсеф, склонив большую седую голову, и на Скоби пахнуло бриллиантином. – Ее чувствуешь сердцем. Это не плата за услугу. Помните, как десять лет назад вы отдали меня под суд?
– Ну да. – Скоби отвернулся к стене от бившего в глаза света.
– В тот раз вы меня чуть не поймали, майор Скоби. – Помните, на таможенных пошлинах. Если бы вы велели своему полицейскому чуть-чуть изменить показания, мне была бы крышка. Я тогда прямо ахнул, майор Скоби: сижу в суде и слышу – полицейский говорит правду. Вы, должно быть, здорово потрудились, чтобы узнать правду и заставить ер сказать. Вот я себе тогда и говорю: Юсеф, в нашу полицию пришел мудрый Соломон.
– Не болтайте, Юсеф. Ваша дружба мне ни к чему.
– Слова у вас жестокие, а сердце мягкое, майор Скоби. Я ведь хочу объяснить, почему я в душе всегда считаю вас другом. Благодаря вам я чувствую себя в безопасности. Вы не поставите мне ловушку. Вам нужны факты, а факты всегда будут говорить в мою пользу. – Он смахнул пепел с белых брюк, оставив на них еще одно серое пятно. – Вот вам факты. Я сжег все расписки.
– Но ведь я могу выяснить, какую сделку вы собирались заключить с Пембертоном. Этот пост лежит на одной из главных дорог, ведущих через границу из… черт возьми, с такой головой не упомнишь ни одного названия.
– Там тайком перегоняют скот. Но это не по моей части.
– На обратном пути контрабандисты могут прихватить с собой и кое-что другое.
– Вам везде чудятся алмазы, майор Скоби. С тех пор как началась война, все просто помешались на алмазах.
– Зря вы так уверены, Юсеф, что я ничего не найду в конторе Пембертона.
– Я в этом совершенно уверен, майор Скоби. Вы же знаете, я не умею ни читать, ни писать. Никогда ничего не оставляю на бумаге. Все хранится у меня в голове.
Юсеф еще говорил, а Скоби уже опять задремал – это было то недолгое забытье, которое длится секунды, в нем успевает отразиться только то, что занимает твои мысли. Луиза шла ему навстречу, протянув руки, с улыбкой, которую он не видел уже много лет. «Я так рада, так рада», – говорила она, и он снова проснулся и снова услышал вкрадчивый голос Юсефа.
– Только друзья ваши не верят вам, майор Скоби. А я вам верю. Даже этот мошенник Таллит – и тот вам верит.
Прошла минута, прежде чем лицо Юсефа перестало расплываться у него перед глазами. В больной голове мысль с трудом перескочила со слов «так рада» к словам «не верят вам».
