Клэр Морралл - Изумительное буйство цвета
Каждый раз, увидев, что я смотрю на фотографию, бабушка рассказывает мне новую историю, совсем не похожую на предыдущие.
«Знаешь, это было перед тем, как она поехала в университет. Мистер Харрисон и я, мы оба очень хотели, чтобы у нас осталась память о том, как она выглядела: она только-только повзрослела. Посмотри на ее глаза — какая невинность!»
Или: «Это после того, как она вышла замуж. Помню, они приехали погостить у нас после свадебного путешествия, и Гай — твой папа, дорогая, — настаивал на фотопортрете. Нам это казалось очень дорогим, но он сказал, что платит он. Он настаивал».
Почему же у отца дома нет такой же фотографии? Почему фотографии из свадебного альбома — единственные, которые он хранит?
В Лайм-Риджисе фотографии моей матери развешаны по всему дому. Одиннадцатилетняя, с длинными, как палки, ногами и толстыми темными косами; трехлетняя, сидит в траве на корточках, собирая маргаритки, строгая стрижка в кружок, но глаза яркие и пытливые.
Здесь есть фотографии всех внуков и правнуков, которые прислал им мой отец, но бабушка плохо помнит имена. Также несколько свадебных фотографий; моя мать сжимает в руках букет белых лилий, две подруги невесты с завитыми, по той моде, волосами, в крошечных шляпках, и мои бабушка с дедушкой, как родители среднего возраста, совсем из другой эпохи, люди, которых я никогда не встречала. Я сидела и разглядывала эту картину много раз. Похожа я на нее? Хотела она быть моей мамой? Сидела ли я у нее на коленях, сжимала ли она меня в своих объятиях?
— Почему родители поехали жить в Бирмингем, если они оба так любили море? — спросила я однажды.
Бабушка на несколько секунд остановилась, перестав взбивать тесто для пирожных, и изумленно посмотрела на меня.
— Не знаю, — сказала она. — Думаю, так вышло потому, что он хотел увезти ее от университетских друзей. Слишком уж шумные они были.
Такой ответ обеспокоил меня. Была ли она счастлива? Шесть беременностей. Хотела ли она нас всех?
Иногда мне начинает казаться, что я помню, как сидела у нее на коленях, играла ее пальцами, которые она то сплетала, то расплетала, слушала, как она напевает нежным, низким голосом «Вечер после трудного дня».
Время от времени я предпринимаю новые попытки разузнать о моей матери и о том, как она умерла. Я даже составила список вопросов. Были ли в старых газетах сообщения об аварии, в которой она погибла? Можно ли найти ее старых друзей по университету, школьных друзей? Разузнать у дедушки с бабушкой о похоронах?
Это серьезные задания, и они требуют больших затрат энергии, поэтому я все откладываю и откладываю их, и когда-нибудь, в один прекрасный день, будет слишком поздно и не останется никого из тех, кто мог бы мне помочь. И что-то во всем этом не дает мне покоя. А что именно, я никак не могу понять.
Я лежу рядом с Джеймсом и думаю об этом. Я научилась все время держать это в своем сознании, научилась делать так, чтобы оно и не мешало, и не исчезало.
И вот теперь, слушая дыхание Джеймса и ощущая вокруг себя пространство той успокаивающей пустоты, я чувствую, как мое тело постепенно тяжелеет и расслабляется, и я в конце концов плавно погружаюсь в сон.
Мы с Джеймсом сидим в приемной врача. Я была здесь и раньше, уже много раз, и мне знакомы все эти плакаты об экстренной помощи, раке груди, диабете. Некоторые из них я знаю наизусть.
Депрессия.
Вы просыпаетесь рано утром и не засыпаете после этого? (Да.)
Вы не находите, что вам трудно есть? (Нет.)
Вам не трудно разговаривать с людьми? (Все зависит от того, кто они.)
Вам трудно концентрировать внимание? (Да.)
Вы испытываете постоянное чувство усталости? (Да.)
Скорее всего, у вас депрессия. (Да. Верно.)
Отчасти я здесь из-за Адриана. Если я не пойду к врачу, он не разрешит мне встречаться с Эмили и Рози. Никогда. Он ждет в машине на улице, собирается отвезти нас домой. Возможно, даже не выключил зажигание, на тот случай, если я попытаюсь сбежать, а ему придется меня преследовать.
Когда в воскресенье я проснулась после калейдоскопически-бурного сна, то обнаружила, что Джеймса уже нет рядом. Какое-то время я лежала спокойно, пытаясь освободиться от ночных видений, ошеломленная и растерянная от их сложности и своей неспособности так много запомнить.
Из соседней комнаты доносился голос Джеймса, разговаривавшего с кем-то по телефону, и я поняла, что этот голос присутствовал и в моем сне, властвовал над ним, слова ложились видимыми, многокрасочными пластами.
— Дай нам хотя бы час.
Я поднялась, чтобы посмотреть на будильник на тумбочке, и очень удивилась, что тот показывал 7.15. Я подумала, что этого быть не может. Мы легли в 7.00. Неужели я спала только пятнадцать минут?
Джеймс вошел в комнату, обрадовался, что я проснулась.
— Привет, — сказал он. — Ты хорошо поспала.
Это четверть-то часика, подумала я. И только потом я заметила, что он сменил одежду, побрился, причесался, и поняла, что проспала двенадцать часов.
— Пора вставать, — сказал он. — Адриан хочет, чтобы мы заехали к восьми на Теннисон-Драйв.
— Отлично, — сказала я. — Тебе это понравится.
Джеймс и мой отец похожи на фрагменты двух разных головоломок. На первый взгляд кажется, что они подойдут друг другу, но это совсем не так.
Джеймс садится на край кровати и смотрит на меня.
— Что? — спрашиваю я.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Конечно, — говорю я и свешиваю ноги с кровати, чтобы не сидеть к нему лицом.
— Вот только…
— Что только?
— Глуповато это вышло — забирать девочек…
Я повернулась и крепко обняла его. Я люблю, когда он ведет себя покровительственно.
— Знаю, — сказала я. — Я не подумала как следует.
Он чмокнул меня в кончик носа.
— В следующий раз говори мне, и мы вместе продумаем защитную тактику.
— У меня есть время принять ванну?
— Да. Хочешь, я принесу тебе из твоей квартиры чистую одежду?
Я кивнула и решила не идти в ванную, пока он не вернется. Он всегда выбирает самую подходящую одежду.
— Извини, — сказал он, перед тем как выйти. — Я хотел, чтобы Адриан зашел сюда, но он отказался. Хочет на нейтральной территории.
— Не такая уж она нейтральная, раз там папа.
— Это точно. — Он сделал круглые глаза и вышел.
Мы немного опоздали: остановились перекусить тостами с бобами. Машина Адриана была уже у входа, белая, без единого пятнышка, свеженькая после субботней мойки. Мы с Джеймсом не водим машину. Мы оба слишком трусливы, а рассказываем всем, что бережем планету.
— Привет, Китти, — сказал отец, как только мы вошли. — Я слышал, опять что-то стряслось?
— Ничего особенно страшного, — сказал Джеймс.
Отец даже не взглянул на него и обратился ко мне:
— Лучше всего поговорить начистоту. Адриан и Мартин в гостиной. Лесли пришлось остаться дома с детьми. Не знаю, где сейчас Пол, Сьюзи больна, и Джейк за ней ухаживает.
Ужасно.
— А вы, случайно, не пригласили еще и всех соседей? — спросил Джеймс.
Отец взглянул на него неодобрительно.
— Не думаю, что это их касается.
— Надеюсь, вы не будете включаться в дискуссию. Это действительно не имеет к вам никакого отношения.
Волосы очень уж курчавились у него в этот день, будто он нарочно настроил их на сопротивление. Густая шевелюра, обрамлявшая голову, позволяла ему выглядеть на несколько дюймов выше его реального роста. Но это не сработало. Отец продолжал смотреть поверх него.
— Я хотел бы помочь, — объяснял отец, следуя за нами в гостиную, — но я очень занят.
— Это к лучшему, — сказал Джеймс.
Мартин без звука смотрел по телевизору футбол.
— Привет, Китти, привет Джеймс, — сказал он, не отрывая глаз от экрана.
— Срочный заказ, — оправдывался отец, — для новой сети ресторанов. Никак не запомню название. И хорошо оплачивается, по словам Дэнниса.
— Так идите работать, — сказал Джеймс.
Отец улыбнулся мне. Отец непреклонен в своем отказе признать Джеймса, даже когда удивительная работоспособность Джеймса вынуждает отца хоть как-то на него реагировать. В этом своем соперничестве они похожи на детей. Мой отец хочет, чтобы я оставалась его маленькой девочкой, как я полагаю, его последней надеждой в жизни после того, как он потерял другую женщину. А Джеймс реагирует на такое непрошеное вторжение очень характерным для него образом, проявляя упорное сопротивление. В качестве оружия отец использует молчание, пуская в воздух стрелы, беззвучные, но отравленные. Джеймс принимает стрелы без видимого напряжения. Они стоят в противоположных углах, не упуская любой возможности свести счеты, хоть и осознают при этом, что победить не сможет ни один из них.
