Эдуард Лимонов - Виликая мать любви (рассказы)
Поэт слышал, как Толика рвет в туалете. Случалось такое и раньше, но не так часто. Приехав из санатория, слесарь блюет каждый день. Дом сконструирован таким образом, что все звуки отчетливо слышны, в каком бы углу трехкомнатной квартиры они ни раздавались.
Деликатный во всем, что касается эксплуатации времени соседа, Толик редко стучит к нему в дверь, не беспокоит. Общаются они только, если встречаются на кухне. Но слесарь, увы, не старается блевать потише.
— Это я в детстве себе желудок испортил. После войны. Жрать-то нечего было. Очень херово жили. Очистки от картошки варили и жрали. В Новодевичьем, у пруда, наши местные развели в сорок пятом огороды. Морковь, знаешь, выращивали, лук… — Слесарь вздохнул.
Юноша мог бы ему сообщить, что художник Кук варит и ест картошку, не очищая ее от кожуры, что вегетарианцы утверждают, что именно в кожуре и содержатся самые необходимые человеку витамины, но не хочет обижать слесаря, противореча ему. Не поймет. Другое поколение.
— Даже крыс варили и жрали, — слесарь изобразил гримасу отвращения. — В твоей, в Зинкиной комнате, — поправился он, — тогда жила пара старичков — Тимофеевы. Так он, Тимофеев, старый охотник был. В силки их ловил. Утверждал, что крыса как белка… — Жуть…
— Я крыс не ел, — продолжал слесарь. — Противно. А ребята наши погодинские, шпана, они у Тимофеева, бывало, его крысоловку уведут, стыбрют то есть — и в костер крыс…
— Ни хуя себе!
— Тимофеев ящик такой придумал. Одна стенка подымалась, на веревке висела… А когда крыса нажимала на пленку, стенка падала вниз. Хуяк — и закрыто… А шпана их — в костер. Деда Сереги сын Мишка жуткая шпана был. Это он придумал у Тимофеева его дичь воровать. Ради смеха — повеселиться, посмотреть, как горящие крысы в костре будут подпрыгивать. Один раз его крыса и укусила…
У представителя современной молодежи мороз идет по коже, хотя он и подозревает, что слесарь преувеличивает, как все старшие, повинуясь непреодолимому желанию напугать молодежь прошлой жестокой жизнью. А может, не преувеличивает.
— Ну да?
— Ей-богу. Подскочила из пламени аж на метр — и за ногу Мишку тяп! Икру прокусила. Дед Сережа его сразу же на себе в больницу. Слава Богу, живем удобно, рядом. Ближе не бывает. — Слесарь кивнул в окно. В окне были видны корпуса Московской городской имени Пирогова. Хирургический корпус и морг. Летом, правда, вход в морг было хуже видно, мешала листва. Погодинская улица очень зеленая.
— Что же я такое сожрал в ебаной санатории? — Слесарь с гримасой боли прикоснулся к обтянутому майкой животу. — Вроде и не говном кормили… Коган, еврей, сказал, что, если анализ с кишкой будет отрицательным, может быть, придется делать операцию… — Толик, сбросив шлепанцы, поднял ноги на монашески чистую свою постель, застланную старым, застиранным до белизны одеялом, и подмял под спину подушку. Юноша заметил, что слесарь значительно похудел со времени своего приезда из санатория. Под глазами, мягкие и желто-синие, набухли складки кожи.
— Ничего. Все будет хорошо, — сказал юноша. — Подлечат вас, Толя, и опять будете как новый. Медицина сейчас знаете какая! И средняя продолжительность жизни у нас в Союзе все повышается. Шестьдесят семь лет. Для мужиков. Бабы, те даже дольше живут.
— Стервы потому что, — проскрипел слесарь и прикрыл глаза. Устал, очевидно.
— Ну, я пойду… — Юноша с облегчение покинул комнату соседа, осторожно прикрыв за собой дверь.
Неделю герой-любовник прожил в постели возлюбленной. Лишь по ночам они ненадолго покидали постель и бродили по Новодевичьему парку с собакой. Витечка все еще находился на Рижском Взморье. Елена, сославшись на несуществующую болезнь матери, явилась в Москву. Как обычно бывало после разлуки, они совокуплялись по нескольку раз в день. Лишь за ночь до приезда Витечки юноша, похудевший и опустошенный, явился «домой», в комнату на Погодинской. От Елениной с мужем квартиры до его дома было пять минут ходьбы. Сама судьба подбросила ему рабочую девушку Зину, желающую сдать комнату, год назад.
На кухне, несмотря на поздний час, заседал комитет: сидели бабка, дед Сережа в синих толстых кальсонах и гостья — сестра Толика Светлана.
— Горе у нас, Эдь, — сказала бабка, мятым колобком подкатившись к нему, — у нашего Толика рак нашли.
Бабка выглядела если не грустной, то оживленной. Дед Сергей — позади большая жизнь (любимым его воспоминанием был эпизод взятия его отрядом красногвардейцев публичного дома со всем населением: голыми белыми офицерами и блядьми, захваченными врасплох) — ничем не отличался от обычного деда. Собственная болезнь, очевидно, его не взволновала бы тоже. Уже несколько дней шли дожди, потому неутомимые старики, изрядно загоревшие, явились из Подмосковья.
Сестра Светлана, крупная, как и Толик, волевая женщина, старше слесаря на два года, сурово, но без особой печали глядела в мир.
— Эдь, — сказала она, — Анатолий не знает, что у него рак. Он в больнице. Операцию сделали… — Она помолчала, но скорее из уважения к болезни брата, чем к печали по нему. — Зашили. Доктор Коган сказал, что ему делать нечего. Метастазы разъели весь желудок. Тольке осталось жить от нескольких недель до нескольких месяцев.
Весь комитет поглядел на юношу.
— Ужас! — сказал он. — Надо же!
Никто не знает, что говорить в таких случаях. Соболезновать он не умел. Крепкие русские люди, они расположились в разнообразных позах, обливаемые желтым светом слабой электролампочки, и молчали. Бабка притворно вздохнула. Бабка, приехав из деревни в тридцатые годы, была начальницей отдела кадров текстильного комбината, а позднее, когда стране понадобились квалифицированные кадры, а не просто молодые энтузиасты, теряя высоту, скатилась до должности продавщицы в пивном ларьке. Насмешливая и циничная, бабка, очевидно, видела смерть в гробу.
— Эдь, ты сходи к нему. Он просил, чтобы ты пришел. Только не говори ему о раке. Он верит, что у него язва. Он ведь мужик простой. Доктор сказал ему, что будет очень болеть желудок после операции, но постепенно боль пройдет. — Светлана мужским движением опрокинула в рот водку.
Наполовину пустая, бутылка стояла на столе. Юноша подумал, что, по всей вероятности, Светлана привезла бутылку.
— Конечно схожу. Куплю чего-нибудь. Гостинец…
— Ничего покупать не нужно. Не переводи деньги. Все, что он съедает, тотчас выблевывает. Желудок пищи не держит. Главное, сходи, поддержи. Он тебе рад будет. Два раза уж спрашивал.
Зазвонил телефон. Обычно в такое время звонила ему Елена. И в четыре часа ночи она звонила ему порой. Чтобы соседи не проснулись, он выработал особый метод прыжка в коридор. Последнее время, натренированный, он успевал схватить трубку тотчас после первой телефонной трели. Сейчас бабка взяла трубку, она стояла ближе всех. «Тебя, Свет!»
Звонил муж Светланы, беспокоился.
— Поеду я. — Женщина мужской походкой прошла в комнату брата, быстро вернулась и закрыла дверь на ключ. — Поеду. Жора выходит встречать меня на автобусную остановку.
— Эдь, проводи женщину на автомбус, — каркнула бабка.
— Не нужно. Пусть человек отдыхает. — Светлана надела светлый плащ и, крупная, животастая, туго обтянутая плащом, ушла.
— Эх, грехи наши тяжкие! — вздохнул дед Серега и поскреб седой чуб. Несмотря на свои семьдесят три года и ежедневную бутылку водки, дед был крепок и весел.
— Все помрем, — строго констатировала бабка, убирая бутылку с остатками водки в свой шкаф. На шкафу всегда висел замок, вызывая насмешки Толика в адрес «куркулей». Поставив бутылку на полку, бабка, однако, спохватилась. Бутылка ведь была не бабкина. — Хочешь? — обернулась она к юноше. Он отказался. — Я ж его вот таким вот, — бабка показала рукой, каким, какого роста, остановив ладонь на уровне кухонного стола, — помню. И на тебе — помирает Анатолий! Желудок у него, правда, всегда был деликатный… Что топчешься, старый, спать иди. — Бабка пошла на деда, с вожделением глядящего на шкаф, в котором скрылись остатки водки. — Ты свою поллитру сегодня выпил.
Дед вздохнул и ушел, подтягивая кальсоны, в комнату. Бабка мокрой тряпкой протерла клеенку на кухонном столе Толика. — Нам надо бы теперь поосторожней, — сказала она, глядя на тряпку. — Кто его знает, рак-то этот? Доктора о нем мало что изучили. Может быть, он заразный. Его ведь к нам выпишут через неделю. Здесь помирать будет… — Бабка вздохнула. — Ну, что делать, потерпим… Погода жаль испортилась, а то бы мы с дедом на огород сбежали бы… Спокойной ночи… Мамзеля-то твоя куда делась? — Последние слова бабка произнесла, стоя у двери в туалет. — Бросила тебя?
— Ничего не бросила. В Прибалтике она.
Сука-бабка. Однажды Елена решила почему-то принять душ у него. Обычно она этого не делала, брезгуя коммунальной ванной. Но в тот день она, кажется, собиралась прямо от него отправиться на встречу с Витечкой и в ресторан. Бабка, оказавшаяся дома (они думали, что ее нет), устроила ему скандал.
