Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане
— Но ведь я только что пытался объяснить тебе, — сказал он тоскливо, почему я не способен на такое прямое и непосредственное чувство, какого ты от меня ждешь. О черт, к чему все это? Мы так усердно описываем наши собственные переживания, что даже не слышим друг друга. Ради бога, прекратим эти разговоры. Мы получаем друг от друга что-то важное, так будем довольны и этим.
— Не могу, — сказала она. — Слишком больно. И мне надо решать, как быть с моей жизнью. Если бы нам хоть было легко вместе. Но и этого нет. Я не приношу тебе счастья. Ты редко смеешься. Ты почти не улыбаешься. Печальнее тебя я никого не встречала.
— Правда? — засмеялся он, внезапно почувствовав, как верен этот портрет. — Неужели я так плох?
— Да, — сказала она. — Ты ужасен!
Не прошло и месяца, как они снова оказались в тупике. Они поехали за сорок миль в ресторан, где некому было их узнать: им хотелось создать иллюзию, что они имеют законное право быть вместе. Они танцевали, и она с удовольствием слушала музыку, но вдруг ее лицо побелело. Она стала похожа на испуганную одиннадцатилетнюю девочку.
— Не делай поворота, — прошептала она, почти не шевеля губами, — веди меня в конец зала, так, чтобы мы могли сесть.
— Что случилось? — спросил он, прекрасно понимая, что их узнали.
— Сослуживец моего, мужа, — сказала она, притворяясь, что читает меню, но на лице ее были стыд и презрение к себе. — Ник, — вдруг добавила она, как насчет этого приглашения в Женеву?
— Ты же знаешь, что я отказался.
— Еще не поздно переменить решение.
— Я не знаю, взяли ли они кого-нибудь другого. Кажется, нет, если ты это имеешь в виду.
— Ник, место еще не занято. Так согласись же, милый! Пожалуйста! — Она по-прежнему не отводила глаз от меню, но в голосе ее слышалась страстная мольба. — Если ты поедешь в Женеву, я поеду с тобой. Я разведусь с мужем. Но тебе не надо будет жениться на мне, — добавила она. — Только, пожалуйста, поедем куда-нибудь, где мы сможем быть вместе без этой отвратительной комедии. Я ненавижу притворство, я ненавижу ложь. Мне тяжело жить с человеком, которого я больше не люблю, чье сердце я должна разбить, хотя не хочу причинять ему боль. Я хочу быть с тобой, Ник, все время, всегда. Пожалуйста, дай мне эту возможность.
Он долго ничего не отвечал, рассматривая свои руки.
— Уйдем отсюда, Мэрион. Здесь не место для таких разговоров.
Его тон был ответом на ее просьбу, и она побледнела, словно ее ударили.
— Это значит «нет», — сказала она, не шевельнувшись.
— Ты не знаешь, что означает для меня эта поездка в Женеву, — сказал он.
— Она означает два года за границей вместе. Мы могли бы съездить в Париж, в Рим, в Лондон так же просто, как ездим в Чикаго и Сент-Луис. За два года все разговоры здесь утихнут и, когда мы вернемся, все уже будет забыто.
— Вернемся? Для чего? — спросил он. — Нельзя на два года бросить научную работу, а потом вернуться к ней. Стоит выбиться из колеи — и все кончено. В наши дни развитие науки вдет слишком быстро — во всяком случае, для меня. Я только-только не отстаю. Я устал и еле держусь на воде, а ты просишь меня оттолкнуть бревно, которое не дает мне утонуть. Единственное, что ты пропустила, описывая нашу будущую жизнь, — это моя работа.
— Неужели ты не можешь думать ни о чем другом?
— Моя работа — это я, — сказал он медленно. — Я не мучился бы так только из-за каких-то частных неудач. Я сказал бы: «Ну и черт с ними, уедем отсюда и немножко отдохнем». Это у меня не каприз, просто я не могу иначе.
Но говоря так, он все время убеждал себя, что только из-за глупого упрямства не хочет принять легкий выход и уехать за границу с красивой женщиной, которая его любит. Какая разница, что сам он ее не любит? В мире нет женщины, которую он бы любил, и он вообще не позволит себе полюбить до тех пор, пока будет помнить, в какую муку обошлась ему любовь к Руфи. Но годы и опыт подсказывали ему, что это самообман. Если он будет заниматься работой, которую не любит, он начнет презирать себя; если он будет жить с женщиной, которую не любит, он перестанет чувствовать себя свободным, а Мэрион будет оскорблена и в конце концов возненавидит его, так как в глубине души никогда ему этого не простит.
— Откуда ты знаешь, что они до сих пор никого не пригласили? — спросил он.
— Я так поняла из слов Хэншела.
— Хэншела? — Ник бросил на нее внимательный взгляд, но голос его остался спокойным.
— Да, он позвонил мне вчера. Он сказал, что подбирает штат для следующей поездки и ему нужны технические сотрудники. И он спросил, поеду ли я с тобой, если ты все-таки решишь ехать, — она попыталась улыбнуться. — Когда я сказала ему, что никогда не бывала за границей, он пришел в такой восторг, словно сделал мне приятный подарок. Он был очарователен. Мне начинает казаться, что мое первое впечатление было ошибочным.
— Оно не было ошибочным, — сказал Ник. — Он пытался использовать тебя в своих интересах.
— Пожалуй, нам пора идти, — произнесла она тихо, не глядя на него. Все уже сказано.
Они ехали назад в молчании, пронизанном тоской и болью, и каждый так остро воспринимал состояние другого, словно нервы их обнажились: все недосказанное стало понятным, и они с горестным недоумением читали мысли друг друга.
Их прощальный поцелуй был легким прикосновением холодных губ, но губы эти были так хорошо знакомы, что стоило пожелать — и они сразу же стали бы нежными и теплыми; однако и Ник и Мэрион словно оцепенели под тяжким грузом сознания, что если конец не наступил теперь, то он наступит в следующий раз или в крайнем случае — через раз.
Утром она пришла в институт и собрала свои вещи, пока он был еще в городе на университетском семинаре. Когда он приехал, ее уже не было. На его столе лежал конверт с запиской:
«Ник, милый!
Другого выхода нет, и ты сам это знаешь. Я хотела бы сказать тебе бесконечное множество вещей, но их ты тоже знаешь. И не знаешь ты, может быть, только одного — того, что я чувствую сейчас, но я хочу, чтобы ты знал об этом и поверил этому. И это просто вот что — спасибо тебе. Ник, любимый!
Я люблю тебя. Мэрион»
Он опять и опять тупо перечитывал это письмо, прятал его в свой стол, но на следующий день вынимал снова, а на следующий снова — и так много дней. Это бывает в жизни каждого человека, пытался он убедить себя, обычная плата за право жить; но он потерял уже слишком много такого, что начинал ценить, лишь когда становилось поздно, и все доводы логики тонули в ощущении, что стены, полы и потолок его жизни зияют широкими щелями, и непонятно, как они вообще еще держатся. Легкое дуновение, самый слабый звук — и все рухнет.
Он продолжал напряженно работать, и снова его энергичная деятельность, его серьезное лицо с крепко сжатыми губами скрывали паническое бегство от самого себя, и снова он был слеп и к прошлому и к будущему — ко всему, кроме настоящей минуты. В начале мая телеграмма из Москвы сразу заставила его очнуться.
«Академия наук СССР посылает вам официальное приглашение сентябрьскую московскую конференцию физике космических лучей непременно примите участие
Гончаров».
Потом пришло письмо, гораздо более ясное и подробное. Оно было напечатано на плотной белой бумаге, с типографским штампом славянскими буквами, который он перевел так:
«Академия наук Союза Советских Социалистических Республик. Москва, Большая Калужская, 14».
Письмо было адресовано по-русски доктору Никласу Реннету, Институт ядерной физики, Кливленд, Огайо, и он сам перевел начало: «Академия наук СССР с 18 по 25 сентября проводит в Москве конференцию по физике частиц высокой энергии. Конференция будет в основном посвящена…» Но тут его охватило нетерпение, и он взял приложенный английский перевод:
«…посвящена экспериментам по взаимодействию элементарных частиц высокой энергии, которые с помощью ускорителей проводятся в Советском Союзе. Кроме того, предполагается обсудить теоретическую сторону вопроса, а также различные проблемы, связанные с космическими лучами.
Академия наук СССР приглашает Вас принять участие в конференции и оплатит все Ваши расходы по двухнедельному пребыванию в Советском Союзе. После конференции гости смогут посетить различные научно-исследовательские институты.
Если Вы намереваетесь принять участие в конференции, не откажите в любезности как можно скорее сообщить об этом Академии наук СССР, указав название докладов, с которыми Вы хотели бы выступить, и перечислив иностранные языки, которыми Вы могли бы пользоваться как рабочими.
С искренним уважением
А.Н.Несмеянов, академик, президент Академии наук».
Он прошел с письмом по нагретым солнцем газонам в административный корпус.
Летний зной жег его золотистую голову, а когда он морщился от яркого солнца, на его лице проступали все борозды, оставленные страданием.
