Жиль Леруа - Alabama Song

Мой супруг сказал вам, что неапольский балет Сан-Карло приглашал меня выступать у них? Вам известно, что меня приглашали и в оперу? Мне нужно выйти отсюда как можно скорее, профессор, это шанс всей моей жизни, разве я могу не использовать его? Моя нога зажила, я наконец-то могу танцевать. О, мне не нужна звездная роль, я удовлетворюсь красивой ролью второго плана, вполне сравнимой с главной. Играть никчемные второстепенные роли — моя давняя привычка.

Летчик заставлял меня есть. Буквально из ничего — двух сосновых шишек и трех сухих побегов винограда — он трижды в день разводил на пляже костер и жарил рыбу, пойманную утром, добавляя в нее вяленные на солнце томаты и сахар; мы ели персики и абрикосы. Он пек восхитительные оладьи с цветами кабачка, изысканные и легкие, как воздух — это была кухня моего детства, жирная, полнящая, удар по вкусу и фигуре.

Однажды летчик, моя посуду в нашем бунгало, повернулся ко мне с широкой улыбкой, и его глаза заблестели. «Разреши мои сомнения. Ты ведь слишком красивая женщина, не так ли?»

Говорите, я плачу? Да?.. Надо же… я плачу.

Закрывая глаза, протягивая руку, я могу коснуться его лица, его постоянно мокрых волос, вдохнуть его мужской запах.

Последний раз я плакала в шесть лет. Да, именно тогда.

Я знаю, что обо мне говорят. Что сказали вам Скотт, моя мать, мои сестры.

Они лгут или, скажем так: они ошибаются, Скотт и я нуждались друг в друге, и каждый из нас использовал другого, чтобы достичь своих целей. Не будь его, мне пришлось бы выйти замуж за серого паренька, помощника прокурора Алабамы, с таким же успехом я могла бы броситься в реку, набив карманы свинцом. Не будь меня, Скотт никогда бы не стал известным. Может быть, его даже не печатали бы. Не верьте, будто я ненавижу его. Я только делаю вид. Я обожаю мужа. Я читала его рукописи и редактировала их. «Великий Гэтсби» — это название придумала я, пока Скотт окончательно запутывался в нелепых вариантах. Я уважаю своего мужа, профессор. Но это существование вдвоем — совсем не любовь.

Я изведала любовь на пляже Фрежюса.

Для меня любовь длилась только месяц, и этот месяц наполнил всю мою жизнь. Если б вы только знали насколько.

Я понимаю, что для вас имеет значение лишь семья. Для большинства людей на земле это справедливо. Но разве я не могу отличаться от них? Что, если я скажу вам, что этот месяц, проведенный с летчиком, значит больше, чем все остальное, почему вы не верите мне?

Скотт и я, мы не были мужем и женой. Скорее, братом и сестрой — как утверждают Бишоп и Уилсон. Но не любовниками. Не супругами в классическом смысле.

После месяца, проведенного на пляже Фрежюса, я начала верить, что именно это и может считаться браком.

Я рассказала вам, что мой муж был гомосексуалистом? Да? Я всегда это знала, это всегда привлекало меня в нем и заставляло колебаться при мыслях о браке. Нет, он сам, конечно, ничего об этом не знал.

Мы начали с того, что образовали гомосексуальную пару, блистательную, крепкую и скандальную. Скотт пожимал плечами, когда я заводила разговор «о нас». Однако я уверена, что все понимала правильно.

Я помню, что сказала вам: в конце концов, выйдя замуж, еще в Америке я стала вести хозяйство таким образом: суетливый Скотт отправлял меня на поиски бутлегеров — везде, где мы только останавливались, — на поиски лучшей водки в округе. Найдя такую, он переставал смеяться по поводу ее качества. Я делала это от чистого сердца.

Является ли это доказательством моей искренней любви к нему?

Были ли его подобного рода просьбы доказательством любви ко мне?

Я сказала, что хочу вернуться домой, снова начать танцевать. Профессор Клод ответил:

— Возвращайтесь, дитя мое, я совершенно не препятствую вашему возвращению, и постарайтесь отдохнуть.

Неделю спустя у меня случился ужасный нервный срыв, когда я обнаружила Льюиса и Скотта в комнате — где же это было? В квартире на улице Перголезе? Или на улице Тильзит? В отеле «Георг V»? И мне пришлось опять колоть морфий. Три укола, чтобы успокоить меня. Профессор Клод настаивал, чтобы я покинула Мальмезон вопреки медицинским показаниям. Чтобы я сбежала. Конечно, Скотт поверил ему.

Дорога в Швейцарию все никак не заканчивается. Смертельное молчание в автомобиле. Мой свояк Ньюмен здесь же, он приехал из Брюсселя, чтобы убедить меня найти приют в сумасшедшем доме. Иногда мне кажется, что рядом со мной, на заднем сиденье «рено», находится моя сестра Розалинда. Ее улыбка светится в темноте. Ее единственный глаз подмигивает и посылает мне успокаивающие сигналы, будто друг, которому я доверяю. Я разорвала фотографию Любови, которую возила с собой четыре года подряд. Выбросила все свои пачки и набитый балетной обувью чемодан. Я причинила Любови много страданий, когда на следующий день явилась пьяная в студию и ругала всех на чем свет стоит.

Любовь умоляла:

— Тебе дадут роль первого плана в «Фоли-Бержер». Ты не должна отказываться, уходить именно теперь.

«Фоли-Бержер»! Ну и название! Нет, в моем безумии не будет никаких буколик, ничего очаровательного![14] Я знаю, что мои силы сгорают, что я подталкиваю себя к финалу, так и не достигнув совершенства, и что мое тело все больше становится отвратительным мне самой. Я растратила себя. Однако танец — это все, что у меня есть в этом мире.

На берегах Прангины

…Если бы я только могла отправить хоть одно слово моему мужу, который счел возможным бросить меня здесь, отдав в руки несведущих людей! Мне сказали, что мой ребенок — негр… Что за безвкусный фарс!

— Дорогая мадам Фицджеральд, вы хорошо перенесли лечение электрошоком. Налицо спокойное, стабильное состояние. Мы снова возвращаемся к сеансам вербальной терапии, понемногу уменьшим прием лекарств. Я попрошу вас ответить на вопросы, которые, конечно же, покажутся вам забавными. Тем не менее я прошу вас ответить на них как можно серьезнее.

— Я Зельда Сейр, родилась двадцать седьмого июля тысяча девятисотого года в… смотрите-ка, я больше не уверена где. Не помню ни города, ни штата. Это серьезно?

— Продолжайте, не беспокойтесь.

— Я супруга Фрэнсиса Скотта Кея Фицджеральда, отца моих детей.

— Ваших детей?

— Скотт хотел сына, а я, ей-богу, не имела ничего против этого. И вот я родила ему сына, красивого мальчика. Его зовут… Очень красивого… Я что, забыла имена вместе с названиями городов?.. Конечно, Монтгомери, его назвали Монтгомери. Монтгомери Эдуард Кей Фицджеральд. Мы с отцом называли его просто Монти. В акушерских щипцах доктора Лозанна он казался не больше мышонка. Розового и вялого.

— Зельда, вы принимали лекарство? Вы прячете у себя в комнате алкоголь?

— Что вы, доктор! Мой муж не имел ничего против аборта. Когда он узнал, то был только горячо «за». Ведь и правда неизвестно, был ли ребенок от него.

— Вы опять начинаете. Чтобы обвинить супруга, вы придумываете разные ситуации.

— Думайте что хотите. У меня был сын; однажды.

Кресло для иммобилизации такой маленькой девочки, как я, которая любит только танцевать, — не правда ли, это не совсем гуманно, Herr Doktor[15]?

Шомон засмеялся. Он француз и испытывает глубокую неприязнь к немцам. Только это нас с ним и объединяет.

1931, все еще Прангина

Уже скоро год, как я здесь, брошенная в этом заведении, в глубоко чуждой мне стране, на берегах такого мертвого озера, что хочется в нем утопиться. Чтобы чем-то занять время, я пишу. Я мараю тетради, где повсюду — воспоминания о Жозе, но мне плохо, я это чувствую. Я пишу сентиментально, как подросток, хотя давно вышла из этого возраста. Тогда как мне следовало бы писать о войне. Войне двух человек. Доктор Шомон сказал мне сегодня утром, что я ревнива. Я ответила пожатием плеч: мой муж может спать с тем, с кем хочет, кровать никогда не была местом нашего взаимопонимания.

Доктор качает головой:

— Нет, вы не поняли. Я сказал, что вы ревнуете к нему. Не к другой женщине. К нему самому.

Ревную к Скотту? Это очень забавно.

— Я не ревнива, — ответила я. — Я хотела бы быть такой, ребром из его груди, линиями руки. Представьте себе, я повидала свет. И единственный ребенок, которого я хотела, это он сам.

Доктор возразил:

— Мадам, вы лжете. Лжете себе самой. Светское общество — это ваш мир. Вы хотите вернуться туда и вернуть туда супруга. Это желание изводит вас, это безумное желание вновь обрести славу. — Он опустил глаза. — Вы не были замужем, юная дама. Вы просто подписали брачный контракт.