Илья Игнатьев - Мишка Forever
Мы обедаем. Егорка, впрочем, не столько ест, сколько ежесекундно смотрит на своё запястье, на котором красуется мой подарок. Мишка тоже чего-то как-то вяло ковыряется в своей телятине. Ну, мама понятно, - диета. Вадька в минуту расправляется со своей порцией мяса, с негодованием отвергает мамины попытки подсунуть ему рыбы, и, демонстративно не замечая моего негодования, подкармливает со стола Борьку. Вот тот-то отдувается за всех! У меня давно уже есть подозрения, что эта собака не просто собака, а часть тайного плана неоимпериалистов, по подрыву российской экономики. А что? Запросто...
- Так, Егор! Если ты сейчас не оторвёшься от своих часов, то я их у тебя отниму, спрячу и отдам только тогда, когда ты в одиночку тут всё съешь. И из холодильника тоже... И кеды Борькины. То-то. Мишка, ты-то чего? Телятина не нравится? Погоди, сейчас шампанское откроем.
- Пусть дядя Миша открывает! Ты, пап, не умеешь, оно у тебя не стреляет!
- Оно и не должно. Вадим, а ты что, всерьёз рассчитываешь на шампанское? Наивный!
- Так, да?! Так? Ну, ладненько, увидишь! Я тебе, папочка, тогда в увлажнитель в ящике твоём с сигарами, знаешь, чего налью?
- Боги! И знать даже не хочу! Давай бокал, пошутил я. Мама?
- Дядя Илья, а мне тоже можно немножко?
- Всем можно! Напьёмся! Коллективно, блин! Это, как его, - корпоративно. Тащите, кто-нибудь, Борькину миску, а ладно, не надо, - я ему потом шнапсу налью.
- А у тебя шнапс есть? - вдруг живейшим образом интересуется Мишка.
- Нету, - несколько растерявшись, отвечаю я. - А ты что, шнапсу хочешь?
- Не хочу я шнапсу, я просто вспомнил, как ты с немцами своими тогда...
- Что, блин, темы другой нету, - за столом поговорить? Вспомнил он! Вадька, не маши вилкой перед носом!
- Нет, в самом деле, Илюша, - вступает мама. - А действительно, почему так получается, в Германии у себя они такие сдержанные, холодные даже, а тут...
- Поведенческие стереотипы, - глубокомысленно изрекаю я. - Они, мама, заранее морально готовы к тому, что если уж ты попал за русский стол, то вести себя надо соответственно. Да разве только немцы? Все одинаковы. За исключением японцев, разве только... Ну, они вообще, сверкают, подобно драгоценной яшме. Кстати, о японцах, - я же цубу купил! Напомни, Мишка, покажу потом. Вадька, а по шее? Мама, хорош за него заступаться, - он же всю вишню с торта сожрал! Один ты тут, да? Водки, что ли выпить...
- После шампанского? - щурится на меня Мишка. - Зря я о шнапсе заговорил.
- А это не ты заговорил, это он заговорил! - возникает Вадька. - Торта ему жалко! Баба, я сыр не буду! Раз торт нельзя... А ещё шампанского можно? Егорыч, давай ещё по бокалу дёрнем?
- Во лексика! - восхищаюсь я. - Я щас как дёрну, - кому-то сразу дёргать расхочется! Ух-ты, а чего это он, а?
Я показываю на Бормана. Тот, выгнув спину коромыслом, задумчиво смотрит, куда-то... внутрь себя он смотрит!
- Егор, вы что же, - не выгуляли его с Вадиком? И сам я ему погулять не дал. Вот же ёлки с дымом, вести его придётся, - Мишка начинает вставать из-за стола.
- Я сам, папа, - Егорка торопливо срывается с места. - Борман, пошли! Вадик, ты с нами?
- Вадим, сидеть! Оставь, Мишка, я с Егором пройдусь, - я, отложив вилку и нож, встаю. - Сиди, Миш, ты чего-то и правда, усталый какой-то, а с Вадькой они опять толком не погуляют. Егор, возьмёшь меня?
Егорка вопросительно смотрит на Мишку. Тот, улыбаясь, кивает мальчику. Вот если б Вадька у меня был бы такой! Хотя... Мы с Егоркой торопливо одеваемся, - Борька ждать не будет, видно, что невмоготу ему.
- Обожрался! - ворчу я, пока Мишка надевает на пса ошейник. - Ничего удивительного, столько слопать. Егор, готов, - пошли.
- Илюша, ты не долго, - мороз.
- Долго, не долго, - не от меня, мам, зависит, это уж как Борман. Ладно, постараемся...
- Guten Spazierganges, Bormann. Тебе тоже, Ил! - это Вадька из-за стола голос подал.
Мы заходим за дом, там у нас такой скверик есть. Вообще-то с собаками оттуда гоняют, но сейчас нам без разницы. Я достаю сигарету Nat Sherman, мои любимые, с ментолом, прикуриваю. Борька, вместо того, чтобы сразу делать свои дела, начинает валять дурака, носиться по скверику, ну и всё такое, в этом роде. Впрочем, я подозревал, что он себя так поведёт. Просто из фашистской вредности.
- Дядя Илья, а можно вас спросить?
- Можно.
- А какой Миша был, когда он был маленький? Вы же с детства его знаете.
- Такой же, как сейчас, - самый лучший. А чего это ты вдруг?
- Так... Интересно.
- Ну-ну. Егор, ты не замёрз?
- Совсем нет. Потеплело, кажись...
- Кажись...
Я вижу, что парень что-то хочет спросить, но ему мешает его застенчивость. Поможем...
- Слушай, Егор. Твой, - наш, - Мишка, был, есть и будет самым лучшим человеком, которого я знаю. Он всегда всё делает так, как надо. Не сразу это всем ясно, может быть, но в итоге так и получается, что он всё и всегда делает правильно. "Правильно", кстати, не значит - "скучно". С ним, вообще, скучно не бывает. Впрочем, ты и сам это не хуже меня знаешь.
- Знаю... - вздыхает Егорка.
- Ну, а в чём тогда дело? Послушай, Егорка, ты очень хороший человек, люблю я тебя, мы все тебя очень любим, но нельзя же, в самом-то деле, быть таким застенчивым! Ну чего ты всё стесняешься? Пойми, наконец, - ты такой же, как и все мы. Ты с нами. Всё. Ну, есть, конечно, у тебя обязанности, - а у кого их нет? У меня их, знаешь, сколько, - поделился бы, с радостью! Вот и у тебя, тоже... Но и прав у тебя не меньше, чем у Вадьки, например... А уж право спрашивать, - это вообще есть право неотъемлемое. Спрашивай, я же вижу, - ты что-то хочешь.
Егор смотрит на меня, - внимательно смотрит, по-взрослому совсем, - и взгляд у него такой хороший и умный.
- Я спрошу, только вы не обидитесь? Правда нет? Ну ладно. Вот мы с Мишей... Ну... Нет, не знаю, как сказать.
- Вы любите друг друга. По-настоящему, я имею в виду, по-взрослому, - так?
Егор зачарованно смотрит на меня и медленно кивает головой.
- И тебя это волнует, да? Ты не знаешь, правильно это или нет. А что тут голову ломать! Ступай сейчас к Мишке и скажи ему: "Всё, мол, Миша, - или папа... Ну вот, всё, мол, не будет у нас с тобой больше ничего такого, всё! Хоть и нравится мне это, но не знаю я, - правильно это или нет. Так что всё. Будем, как сын с отцом, и всё. Будем любить друг друга на расстоянии". Пойди, я тебя осуждать не буду, а уж Мишка, тем более. Что? Нет? Чего ты там шепчешь-то?
- Нет! - почти кричит Егор. - Нет... Я не хочу, я не смогу без него, без этого. Это и мне нужно...
- Закрыта тема, значит. Я, когда был на твоём месте, не думал! Во мне тогда любовь одна бушевала. Она сразу же все сомнения смела, она меня всего затопила, все другие чувства. Были лишь Любовь и Счастье...
Егорка потрясённо смотрит на меня.
- Вы?..
- А чего ты так удивляешься-то? - спокойно говорю я. - Я думал, ты знаешь... Представь себе. Ну, у нас не так это было, как у вас, - Мишка говорит, что не так, - мы оба тогда мальчишками были. Но это было здорово! Я бы таким сейчас не был, если б не это.
- А потом... почему тогда...
- Почему, почему... - ворчу я. - Вырос я, наверное. А может, поглупел, не знаю. Да и влюбился я... В Вадькину маму. Право, не знаю, Егор... Но то, что было у нас с Мишкой, это было лучше всего и это навсегда со мной. Forever.
- Здорово... - растерянно молвит Егорка. - Ничего себе, а я и не знал... Блин, как же я сам не догадался-то, не маленький ведь, не слепой! Я теперь понимаю... Как это здорово, дядя Илья! Миша, он такой... Forever...
- Смотри, Борька прибежал, похоже, что он всё уже сделал. Пойдём домой, что ли, - холодно, всё-таки. Сколько там времени, глянь-ка.
Егор торопливо задирает рукав и с удовольствием смотрит на часы.
- Пол восьмого. Вау! А тут стрелки светятся!
- Возьми-ка ты Борьку на поводок, Егорка.
Мы обходим дом и направляемся к подъезду. И тут от остановки маршруток, от ларьков, доносится какой-то шум.
- Чего это там, а, дядя Илья? Пацаны дерутся, что ли? Борька, стой.
- Дерутся? - я смотрю на стайку пацанов, человек пять-шесть. - Если дерутся, то как-то странно это у них, Егор. А ну-ка подойдём, только ты позади меня держись, но так, чтобы они Бормана видели.
Да, теперь всё ясно. Пятеро мальчишек, лет так по четырнадцать-пятнадцать, повалили на снег шестого, все вместе бьют его. И хотя они мешают друг другу, но лежащему, похоже, всё-таки достаётся. Особенно старается один, покрупнее других, всё пнуть норовит. И ведь по голове норовит пинать, шакал! И на остановке, как назло, никого...
- А ну, крысы! - рычу я. - Разбежались, твари! Брось пацана, кому сказал, - ты, большой! Щас собаку спущу, Борман, фас!
Я, в общем-то, не слишком рассчитываю на Борьку, но тот, вопреки моим ожиданиям, рявкает настолько убедительно, что я и сам подпрыгиваю от неожиданности! Видно кровь тридцати предков, нёсших службу в каком-нибудь там Бухенвальде, всё-таки сказалась. Пятеро гадов, - вот уж кто точно фашисты, так это они, - не теряя времени на оценку возможностей Бормана, моментально испаряются. Врассыпную, как тараканы. Я присаживаюсь возле паренька на корточки.
