Жан Эшноз - Чероки
Раздраженный Фред пробежал по узкой дорожке между стеной дома и садом и без стука ворвался в кухню.
— Ну и ну! Ты что себе позволяешь? — возмутился Фернан.
— Здравствуй, — сказал Фред, — это я.
— Вижу, что ты.
— Я ехал мимо…
— Как, и ты тоже?
— Что значит «я тоже»?
— Если ты по тому же делу, что в прошлый раз, я ведь тебе сказал тогда: нет. И сейчас повторяю: нет, нет и нет.
— Послушай, — сказал Фред, — это можешь сделать только ты и никто другой. Ты ведь знал Бенедетти, ты его знаешь. Тебе ничего не стоит поговорить с ним обо мне, просто словечко замолвить. Ну поверь, что это очень важно.
— Нет, — упрямо твердил Фернан, — не будет этого.
— Ну я тебя прошу, позвони ему, — настаивал Фред. — Позвони, дядюшка!
— Да пойми же ты, не могу я, — объяснил дядюшка, — не могу и всё. Там уже при нем Жорж. И вы с ним опять сцепитесь.
— Вот так я и знал! — воскликнул Фред, — ты, значит, тоже на стороне Жоржа.
— Не будь дураком, — посоветовал Фернан.
— Вы всегда были против меня, все, все! — злобно заорал Фред. — Но мне на это начхать. Я вас презираю, я плюю на вас. Мне все это до лампочки, слышишь? Я вам покажу! Теперь я знаю, что мне делать!
— Что ты несешь?
Но тут Фред совсем взбеленился. Схватив большую чашку со стола, он изо всех сил шваркнул ее об пол. Чашка разбилась вдребезги, осколки разлетелись во все стороны, и один из них рикошетом угодил в правую щеку Фреда. «Черт, черт, черт!» — завопил Фред и разразился невнятными, страшными угрозами в адрес всех и вся. Капля крови, выступившая на его щеке, сползла к подбородку. Он попытался стереть ее уголком платка и в результате размазал на пол-лица. Фернан указал ему на раковину у окна.
— Подбери все это и умойся, — приказал он. — Погоди, я тебе сейчас пластырь налеплю.
14
— Это он, он! — твердил Шпильфогель на следующее утро.
Доктор держал попугая в руках, нежно поглаживая его жемчужно-серую головку, свинцово-серую грудку, мышино-серые крылья и хвостовые перышки с розоватым отливом; он согревал птицу своим дыханием, а Морган отвечал ему ругательствами. Тем временем Бенедетти разглядывал высокую светлую комнату, где над его головой неугомонно летали многоцветные пернатые; этот пестрый вихрь напоминал небольшой дневной фейерверк, даром что беззвучный и беспорядочный. Бенедетти встал, Шпильфогель еще раз поблагодарил его, отпустил попугая к соседям по вольеру и торжественно взмахнул чековой книжкой. Но Бенедетти сказал доктору, что это не срочно, что счет за услуги ему пришлют на неделе, и откланялся; выйдя из дома, он перешел на другую сторону улицы, где ждал бежевый «Мерседес», который так трудно было поддерживать в приличном состоянии. Пока он искал в кармане ключи от машины, к нему обратилась юная девица в круглых очках, плохо скроенных белых одеждах и с пачкой брошюр под мышкой.
— Ось мира проходит через ваше сердце, — возгласила она, — но вам это неведомо.
— Согласен, — сказал Бенедетти, — извините меня, я немного спешу.
— Закройте глаза, — приказала девушка, — и вслушайтесь в биение вашего сердца. Его питает река небесной гармонии, не правда ли? Чувствуете ли вы это?
— Оставьте меня, прошу вас, — нервно огрызнулся Бенедетти: связка ключей куда-то запропастилась.
— Расслабьтесь, — посоветовала девица, — дышите спокойно, не думайте ни о чем. Вдыхайте и выдыхайте, вдыхайте и выдыхайте. Вы счастливы. Луч неземного блаженства согревает вашу жизнь. У вас красивая машина.
— Она еле ходит, — сообщил Бенедетти, нервно обшаривая карман за карманом.
— У вас наверняка красивая жена, — продолжала девица.
— Она тоже еле ходит, — сказал он. — Держите.
— Счастливый путь! — сказала девица, пряча деньги. — И повторяйте семь имен. Река небесной гармонии протекает через семь имен.
Бенедетти, грязно ругаясь сквозь зубы, наконец включил мотор, и тут зарядил дождь. Дворники, постанывая, размазывали по лобовому стеклу мокрую налипшую пыль, но так и не довели его до идеальной прозрачности к тому моменту, как «Мерседес», переехав Сену по мосту Альма, затормозил у дверей «Оптики».
Здесь повторилась примерно та же сцена, что у доктора: Реймон Дега сжимал супругу в объятиях, целуя ее щеки в розовой пудре и белокурые волосы с седыми корнями. «Это она, слава богу, это она! — ликовал он. — Сколько я вам должен?» Бенедетти снова обещал прислать счет и торопливо ретировался. На подходе к своему автомобилю он бдительно оглядел окрестности, но не обнаружил никого, желающего превозносить ось мира. «Мерседес» проехал вдоль реки к Шатле, а затем к началу бульвара Севастополь; мрачные небеса по-прежнему источали вялый, тяжелый дождь.
Двое мужчин встали, когда он открыл дверь своего агентства.
— Господин Бенедетти? — спросил один из них, тот, что пониже. — Я офицер полиции Кремье. А это офицер полиции Гильвинек.
— Чему обязан? — осведомился Бенедетти.
— Нас интересует один из ваших служащих, — сказал Кремье. — Мы вас долго не задержим.
Двадцать минут спустя Гильвинек и Кремье покинули кабинет Бенедетти, куда в свою очередь вошли Бок и Риперт. Шеф сидел в прострации и не отреагировал на их вторжение ни словом, ни жестом. Его неподвижный взгляд за полукруглыми стеклами очков выражал глубокую задумчивость или по крайней мере сильную тенденцию к таковой. Помощники сели и стали терпеливо ждать в окружении изумрудно-зеленых портьер, цветных обоев и абажурчиков, прикрывавших маленькие медные лампы. На боковых стенах висели две гравюры, первая — с изображением океанского судна, на второй — видимо, симметрии ради — красовалось все то же судно. На каминной полке были расставлены фотографии в тоненьких рамочках: какие-то дома, лошади, пожилая пара, женщина с ребенком. Риперт закурил сигарету.
Бенедетти все еще пребывал в неподвижности, его застывший взгляд уперся в высокие настольные часы, которые торчали перед ним среди бумажного хаоса, словно маяк средь бушующих волн; их стеклянный корпус позволял видеть устройство механизма: большое зубчатое колесо двигалось вполне бодро, приводя в действие второе, более медлительное, от которого, в свою очередь, вращалось — но уже еле заметно — третье; следующие, совсем мелкие шестеренки вообще выглядели нерабочими. Бенедетти зачарованно следил за ходом этой системы. Волна его изжелта-седых волос прекращала свое существование, не достигнув макушки, из одной ноздри торчал длинный медно-рыжий волос — точь-в-точь оголенный проводок электронного мозга робота. Бок шепотом попросил у Риперта сигарету. «А я думал, ты бросил», — так же тихо ответил Риперт. «Ладно, не надо», — махнув рукой, шепнул Бок. Этот обмен репликами вырвал Бенедетти из его медитации: он достал из кленовой шкатулки толстую сигару и обрезал кончик маленькими золочеными щипцами.
— Хотите эту, Бок?
— Спасибо, я больше не курю, — ответил тот.
— Да? А мне показалось… — протянул шеф отсутствующим голосом.
Он выпрямился, прочистил горло и поднес зажигалку к дальнему концу сигары, вслед за чем изложил содержание беседы с офицерами полиции, а именно пропажу Жоржа Шава и связи этого последнего с субъектом по имени Кроконьян, упоминание о котором заставило Риперта судорожно сжать зубы. Потом Бенедетти напомнил сотрудникам об удивительных успехах Жоржа в расследовании дел Шпильфогеля и Дега. И пожелал узнать, что они об этом думают. Наступила тишина. Похоже было, что никто ничего об этом не думает. Бенедетти взглянул на своих подчиненных, покачал головой, слегка покривился и повторил вопрос, сформулировав его несколько иначе: не находят ли они в этих успехах чего-то именно удивительного, даже, можно сказать, подозрительного? Как они считают?
— Вы хотите сказать, что он все это сам подстроил?
— Браво! — одобрил Бенедетти.
— А зачем ему это нужно? — спросил Риперт.
— Вот это-то меня и смущает, — сказал Бенедетти. — Этого я как раз и не знаю.
— Он никогда мне не нравился, этот тип, — напомнил ему Риперт. — Я ему с самого начала не доверял. И ведь я всегда предупреждал, что тут дело нечисто. Но меня не слушали.
— Да, но это не помогает разобраться в ситуации, — заметил Бенедетти.
— Может, он хотел втереться к нам в доверие? — предположил Бок. — Я вот тоже не знаю. Уж не сыщик ли он, этот тип?
— Нет, вряд ли, — сказал Бенедетти. — Если сыщики его разыскивают с таким тщанием, чтобы прижать к ногтю, значит, он не сыщик.
— С таким… чем? — переспросил Риперт.
— С тщанием, — повторил его шеф. — Иными словами, с таким усердием. Вы сегодня ведете себя как последний дурень, Риперт, — продолжал он задумчиво. — Интересно, кто из нас глуп, — то ли вы сейчас, то ли я всегда?
— Да ладно вам, — прервал его Риперт, втянув в плечи длинную шею.
