Ирвин Шоу - Пестрая компания (сборник рассказов)
— Прощались? — недоуменно переспросил Гарбрехт, чувствуя, как его пробивает мелкая дрожь страха. — Куда же вы едете?
— Домой! — Петерсон, выдвинув из стола три ящика, стал быстро их опорожнять; вскоре на столе перед ним образовалась внушительная куча документов. — Домой, в Соединенные Штаты Америки!
— Но мне казалось, что вы решили остаться. Вы говорили, что приезжает жена и…
— Знаю, знаю… — Петерсон не задумываясь выбросил в мусорную корзину целую пачку отпечатанных на мимеографе1 бумаг. — Я передумал. — На секунду оторвавшись от ящиков, он спокойно посмотрел на Гарбрехта. — Они не приедут. Не хочу, чтобы мой ребенок рос и воспитывался в Европе. Так я решил.
Он тяжело опустился на стул, глядя поверх головы на лепные украшения на потолке.
— Честно говоря, надоело ошиваться по Европам. Вначале думал, что здесь я могу сделать много полезного. Ну а теперь… — он пожал плечами, — нужно заняться чем-то другим. Лучше уехать в Америку и там как следует разобраться во всем, прочистить себе мозги. На войне — куда проще. Там ты знаешь, что перед тобой противник, и тебе известно, где именно он в данную минуту находится. А теперь…
Петерсон снова пожал плечами, помолчал.
— Может, я слишком глуп для такой работы. Или слишком многого от нее ожидаю. Здесь я уже год, а все вокруг, мне кажется, становится хуже. Будто скользишь вниз по ледяной горке. Скользишь медленно, порой даже незаметно для самого себя… но все время вниз. Может быть, Германия всегда производила такое впечатление. Может, именно поэтому здесь так много самоубийств. Я хочу уехать отсюда, чтобы, не дай Бог, не проснуться однажды утром и не сказать себе: «Но ведь у них верная идея!»
Вдруг он встал, его тяжелые армейские ботинки громко, по-командирски стукнулись о пол.
— Пойдемте! Хочу представить вас майору Добелмейеру. Он меня здесь заменит.
Петерсон открыл перед Гарбрехтом дверь кабинета, и они вошли в приемную, где четыре девушки в военной форме стучали за столами на пишущих машинках. Петерсон шел впереди.
— Кажется, армия Соединенных Штатов намерена отныне получать от вас, Гарбрехт, отдачу, равную затрачиваемому на вас денежному содержанию, — говорил Петерсон на ходу, не поворачиваясь к собеседнику. — Добелмейер — это вам другого поля ягода, он совсем не похож на мягкого, простого в общении молодого капитана Петерсона.
Гарбрехт смотрел Петерсону прямо в затылок. «Выходит, — хладнокровно думал он, — ему не удалось до конца его одурачить. Может, и хорошо, что он уезжает».
Но стоило Петерсону открыть двери одного из кабинетов в холле и войти туда — одного взгляда на фигуру майора, на его тяжелое, мрачное, подозрительное лицо Гарбрехту оказалось достаточно, чтобы сразу признать: он не прав — уж лучше пусть остается Петерсон!
Петерсон его представил.
— Садитесь, — пригласил майор басом на довольно гладком немецком.
Петерсон, сказав на прощание: «Ну, желаю удачи, мне пора идти», вышел.
Майор долго, внимательно читал разложенные перед ним на столе бумаги. «По-моему, слишком долго!» — решил Гарбрехт. Вновь ощутил, как нарастает напряженность во всех мышцах, как там, в комнате Сидорфа. Да, дела идут все хуже, положение его все сильнее запутывается.
— Гарбрехт, — наконец произнес майор не поднимая головы, — я читал ваши донесения.
Больше он ничего не сказал, снова углубившись в медленное, тщательное изучение бумаг; прикрыл глаза руками, еще ниже склонил голову, и под подбородком у него образовалась большая жирная складка.
— Так что? — Гарбрехт взял на себя инициативу, так как был уже не в силах выносить этого томительного подозрительного молчания.
Добелмейер еще немного помолчал; наконец заговорил снова:
— За все любой даст вам не больше десяти марок. Думаю, правительству Соединенных Штатов следует привлечь вас к суду за получение денег обманным путем.
— Мне очень жаль, — засуетился Гарбрехт, — но мне казалось, это как раз то, что вам нужно, и я…
— Не нужно мне лгать! — оборвал майор и, подняв все же голову, своими рыбьими глазами уставился на него.
— Дорогой майор… — начал было Гарбрехт.
— Замолчите, — спокойно приказал майор. — Мы здесь сейчас заняты созданием нового режима. Для этого вы должны давать нам нужные сведения. Тогда все будет в порядке. Если вы сделать этого не в состоянии, ищите себе другую работу. Надеюсь, теперь вам ясна позиция нас обоих?
— Да, сэр, — торопливо откликнулся Гарбрехт.
— Не мне учить вас вашему бизнесу сейчас — уже поздно. Существует только один способ, когда проведенная операция окупает себя; есть только одно правило, которому нужно всегда строго следовать. Все наши тайные агенты должны действовать так, как будто народ, за которым они шпионят, является активно действующим врагом Соединенных Штатов, как будто между нами началась война. В противном случае собираемая вами информация не имеет никакого смысла и осязаемой ценности, она бесцельна. Когда вы приносите мне информацию, это должна быть достоверная информация о врагах, которые ищут в нашей обороне слабые места, создают различные склады вооружения, сосредоточивают свои войска, вооруженные силы в специальных отведенных для этой цели местах, повсюду ищут удобные поля, где прогремят решающие сражения. Меня не интересуют собранные на скорую руку сплетни. Мне необходимы сведения о диспозиции вражеских сил и четкие указания на агрессивные намерения в отношении нас, американцев. Ясно?
— Да, сэр.
Майор поднял со стола три защепленных скрепкой листа.
— Вот ваше последнее донесение. — С этими словами он спокойно, методично вначале разорвал его пополам, потом две половинки еще пополам и презрительно бросил клочки на пол. — Вот что я о нем думаю.
— Понятно, сэр.
Гарбрехт чувствовал, как ручейки пота затекают под воротник, и понимал, что для майора его состояние не осталось незамеченным, — по-видимому, оно его забавляло. Но что он мог сделать, чтобы скрыть это?
— Наша контора отослала последний доклад, построенный на кухонных сплетнях, — сурово продолжал майор. — С этого дня мы будем посылать только полезную информацию военного характера или вообще ничего! Я не намерен платить вам за проделанную за последние две недели работу. Вы не заработали этих денег. Убирайтесь отсюда! И не возвращайтесь, покуда у вас не будет на самом деле что-то важное, чтобы сообщить мне. — И снова склонился над бумагами на столе.
Гарбрехт тихо встал и вышел, сознавая, что майор так и не поднял головы, когда он закрывал за собой дверь.
Греты дома не было, и ему пришлось простоять на улице возле двери весь вечер на холодном ветру, так как эта стерва привратница отказывалась признавать его и открывать ему дверь. Грета вернулась только за полночь — ее в закрытом автомобиле привез какой-то американский офицер. Он долго, неловко целовал ее на прощание, и Гарбрехту пришлось наблюдать за этой любвеобильной сценой с другой стороны улицы, где он укрылся в густой тени. Машина уехала, и Гарбрехт торопливо перешел через разбитую улицу, чтобы опередить Грету, встретить ее до того, как она проскользнет в дом.
Грета говорила по-английски и служила американцам в качестве машинистки и клерка, подшивающего документы в досье, ну а по вечерам, по-видимому, выполняла неофициальную, внештатную работу. Гарбрехту не хотелось слишком глубоко под нее копать. Грета очень мила, она разрешала ему пользоваться своей комнатой, когда он находился в Американской зоне, к тому же у нее в шкафу всегда приличный запас консервных банок, которые постоянно дарили ей ее сотрудники; она женщина щедрая, добросердечная и вполне довольна их отношениями.
До поражения Германии в войне Грета была завзятой патриоткой: Гарбрехт познакомился с ней, когда она навещала раненых в госпитале, а он лежал там с только что ампутированной рукой, после печального для него возвращения из России. Гарбрехт не мог точно сказать, что руководило ею в ее чувствах к нему — патриотизм, жалость или извращенность, — да он и не старался глубоко вникать в ее мотивы. В любом случае Грета оставалась уютным пристанищем, где можно бросить надежный якорь, все эти дикие прошедшие годы, и он любил ее.
— Привет! — Неслышно подкрался он к ней сзади.
Она возилась с замком и резко обернулась, словно он ее сильно напугал.
— Ах! — вырвалось у нее. — Я не знала, что ты сегодня придешь…
— Извини, я никак не мог связаться с тобой.
Наконец ей удалось открыть входную дверь, и они вошли вместе. Грета отперла дверь своей комнаты на первом этаже и с раздражением, изо всех сил захлопнула ее за собой. «Так, понятно, — без особой радости подумал он, — мне сегодня здесь ничего не улыбается». Вздохнул, спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — ответила она; медленно, методично стала раздеваться, позабыв о своей обычной грациозной стыдливости, не покидавшей ее даже в этой маленькой, грязноватой, обшарпанной комнатке.
