Григорий Канович - Очарованье сатаны
Рейзл спала, а реб Гедалье пришпоривал свой “Зингер” и гнал его туда, где не было этой недоброй, заоконной тишины, этого затаившегося за каждым углом несчастья; туда, где он когда-то был молодым и счастливым пленником крохотной иголки, которая в отличие от смертоносной бомбы благоволит ко всем живущим.
Яростную рысь швейной машинки внезапно остановил настойчивый стук в дверь.
– Кто там? – беззлобно прикрикнул на запертую дверь Банквечер.
– Откройте! – потребовали за дверью. – Это я, Юозас Томкус, ваш бывший подмастерье.
– Юозукас? – удивленно переспросил реб Гедалье. – Сейчас, сейчас…
Банквечер заторопился, доковылял до двери, повернул в замочной скважине ключ, отодвинул защелку, и в комнату твердым, начальственным шагом вошел забастовавший перед самой войной подмастерье Юозас, а за ним ввалился смахивающий на располневшего
Иисуса Христа бородач с белой нарукавной повязкой и обрезом за поясом.
– За прибавкой, Юозукас, явился? – косясь на белую нарукавную повязку бородача и обрез, попытался шуткой разрядить напряжение
Банквечер.
– За прибавкой, – с усмешкой подтвердил Томкус. – Теперь уж вам, хозяин, от прибавки не отвертеться.
Бородач с обрезом кивнул, полез в карман, вынул из помятой пачки
“Беломора” папиросу и, чиркнув спичкой, бесцеремонно и картинно закурил.
– Наверно, не отвертеться – закашлялся реб Гедалье, почувствовав, что Юозас и бородач пришли на Рыбацкую неспроста. От каждого из гостей разило, как сивухой, бедой.
– А вы, как я вижу, неплохо справляетесь и без помощников. – Томкус цепким взглядом знатока оглядел “Зингер” и простроченную на нем чью-то штанину.
– Дочка помогает. Дай Бог ей здоровья.
– Рожите помогает? Молодчина, – похвалил Рейзл Юозас. – Кому, если не секрет, шьете?
– Шью, просто шью. От нечего делать, – не вдаваясь в объяснения и перескакивая от волнения с жемайтийского диалекта на понятный
Томкусу идиш, сказал реб Гедалье и снова надрывно закашлялся. -
Когда-то в глупой молодости я не папиросами, а самосадом баловался, курил с утра до вечера и даже попыхивал во сне, но сейчас, извините, дыма на дух не переношу. Легкие дырявые.
– Кончай, Казимирас, дымить. У человека легкие дырявые, а ты пыхтишь, как паровоз, – перевел своему напарнику с идиша слова
Банквечера Юозас.
Бородач нехотя погасил огонек папиросы о стоявший на комоде праздничный семисвечник, швырнул окурок на пол и усердно растер его солдатским сапогом.
– И все-таки кому вы, хозяин, от нечего делать шьете? – Томкус подошел к швейной машинке, словно правдивого ответа ждал не от
Банквечера, а от нее, и по-хозяйски уселся на стул. – Понятно, понятно, – пропел он, разглядывая уже простроченную штанину. – Брюки для какого-нибудь русского майора? Не так ли? Нехорошо, нехорошо обманывать специалиста.
– Кто заказывает, тому и шью.
Юозас пощупал сукно, несколько раз нажал на педаль и ехидно промолвил:
– “Зингер” в полном порядке. Как подумаешь, он, пожалуй, останется единственным полезным “евреем” в Мишкине…
И засмеялся.
Услышав чужие голоса, в комнату неслышно вошла заспанная Рейзл.
– Доброе утречко, Рожите, – поприветствовал ее Юозас. – Оказывается, ты не удрала с красными, как некоторые твои подружки. Молодец.
Настоящая патриотка. Помнишь, как мы с тобой и Шевкой на праздники наш гимн пели “Литва, отчизна наша”, вы с сестрой – на иврите, а я – по-литовски. Здорово у нас получалось.
Рейзл не ответила.
– Ты, ласточка, еще не проснулась. Бродила, видно, во сне со своим
Арончиком по Москве. Кремль осматривали, – поддел ее по-литовски Юозас.
– К Сталину в гости ходили. Ха-ха-ха! – грохнул заскучавший по смачному дымку бородатый Казимирас и снова полез в свой бездонный карман.
Рейзл не шелохнулась, стояла рядом с отцом, смотрела на Томкуса с испуганным презрением.
– Не обижайся, Рожите. Арон был хорошим парнем, только зря в дерьмо вляпался.
– А ты… разве ты не вляпался? – тихо заступилась за Арона Рейзл. -
Ведь и ты совсем недавно был за рабочих и крестьян и распевал за швейной машинкой не “Литва, отчизна наша”, а “ Вставай, проклятьем заклейменный…”
– Я и сейчас за власть рабочих и крестьян, но без русских и евреев!
– огрызнулся Юозас.
Бородач Казимирас снова захохотал, извлек из кармана курево, но в последнюю минуту почему-то сунул незажженную папиросу в рот и стал перегонять ее из стороны в сторону. Переминаясь с ноги на ногу, он покручивал в руке пропахший воском семисвечник и нетерпеливо ждал, когда Юозас подаст знак и они приступят к делу.
Но Томкус не спешил. Его обуревало чувство радостной мести, смешанное с жалостью. Кого-кого, а Банквечера ему было жалко. Реб
Гедалье был не похож на тех своих сородичей, которые в сороковом распоясались, дорвавшись до власти. Если бы у него, у Юозаса, спросили, кого не трогать, он бы без запинки ответил: моего учителя
Гедалье Банквечера! Его-то он уж точно оставил бы в Мишкине целым и невредимым, как и “Зингер”. Не тронул бы он и гордячку Рейзл, которая в отличие от своего муженька не выбегала с полевыми цветами из дому навстречу русским танкам, а беременная сидела дома и вышивала цветочки на рубашонке для своего ребенка. Пощадил бы Томкус и чудаковатого доктора Пакельчика, который бедных лечил даром и спас от верной смерти его старшую сестру Филомену. Но служба есть служба.
Велено вымести из местечка всех евреев, чтобы и духа ихнего тут не осталось, – хочешь, не хочешь, выполняй! Могли бы, конечно, в повстанческом штабе дать им с Казимирасом не Рыбацкую, а другую улицу. Но теперь им деваться некуда – выведут реб Гедалье и Рейзл во двор и погонят на сборный пункт, в синагогу, а потом… А что будет потом, только штабному начальству известно.
– Как я, Юзукас, понимаю, ты сейчас уже в прибавке к жалованью не нуждаешься, получаешь большие деньги в другом месте, – непривычно заикаясь, произнес Банквечер.
– Так точно. В другом месте, – сказал Томкус.
– И еще, как я понимаю, ты ко мне не клиента привел?
– Увы!
– Что же вас в такую рань ко мне привело? – прохрипел реб Гедалье.
– Что? Можно подумать, что вы с луны свалились… Мы пришли за вами, – ответил за Томкуса бородач с обрезом и, упиваясь своим безнаказанным превосходством, продолжил: – Чтобы раз и навсегда очистить нашу родину Литву от клещей и паразитов.
– Казимирас за словом в карман не лезет, но его слово страшнее, чем он сам, – не то похвалил, не то мягко пожурил необузданного напарника Томкус.
– Чем же клещ Гедалье Банквечер и его дочь, паразитка Рейзл, так не угодили нашей родине Литве? Тем ли, что плохо сермяги и полушубки шили? Или тем, что законы её не соблюдали, в казну налоги не платили? – распаляясь от страха, выпалил старик.
– Эка доблесть! А чего ради вы хорошо шили и законы наши соблюдали?
Ради Литвы? Черта с два! Ради собственной мошонки! А что делали исподтишка? Только гадили и вредили Литве, – ухмыльнулся Казимирас.
– Вредили и гадили.
– Может, тем вредили, что кое-кто из паразитов даже кровь за Литву когда-то проливал? – переводя буксующее дыхание, прошептал
Банквечер, тщетно пытаясь всеми силами оградить себя и Рейзл от нависшей над ними опасности.
– Евреи за Литву кровь проливали?! – выпучил глаза Томкус. – Тут уж вы, хозяин, хватили через край.
Реб Гедалье жилистой рукой вытер со лба россыпи холодного пота, жестом подозвал к себе дочь и спокойно сказал:
– Рейзеле! Будь добра, открой, пожалуйста, нижний ящик комода… Там на самом дне в первом ящике есть такая малюсенькая стопочка бумаг.
Мама ее в холстинку завернула. Поищи там лист, на котором большая гербовая печать и всадник на лошади.
– На кой хрен нам, Юозапас, заглядывать в какие-то бумаженции, у нас и без того дел по горло, а мы тут всякую чепуху выслушиваем, – пробасил бородач с обрезом, раздраженный увертками и многословием бывшего хозяина Томкуса. – Да предъяви они бумагу от самого Господа
Бога, и она уже им не поможет.
– Не волнуйся, успеем! – бросил Юозас.
В душе Рейзл осуждала отца. Перед кем он унижается? Перед своим бывшим подмастерьем и этим неотесанным бородатым громилой? Ее коробило от родительской суетливости и его высокопарных оправданий.
Глупо смазывать елеем ствол нацеленного на тебя обреза, который вот-вот выстрелит. Но, не желая прекословить отцу, Рейзл неторопливо, с нарочитым тщаньем принялась раскладывать перед белоповязочниками бумаги, пока наконец не обнаружила ту, которую он просил.
– Вот! – с неуместной торжественностью сказал реб Гедалье и протянул пожелтевший листок Томкусу. – Благодарность за верную службу. И подпись майора Витаутаса Кубилюса – командира третьего пехотного полка.
Бывший подмастерье долго шарил по листочку взглядом, пытаясь удостовериться в подлинности подписи, и громко, скорее всего для
