Николай Тихонов - Роман-газета 1968-24 Тихонов Н. Книга пути
Йог очень ловко и бесшумно разделся, скинул свой сюртучок, узкие штаны, снял тюрбан. На нем осталась только набедренная повязка. Ему дали простыню, чтобы песок не прилип к телу. Он влез в могилу и встал в ней. Его подбородок был на уровне земли. Он завернулся в простыню и опустился на дно ямы. Наступила тишина.
В этой тишине был слышен только стук лопат и тяжелое дыхание закапывавших яму людей. Песок ложился в яму все плотней и плотней. Когда яма была наполнена доверху и площадка утрамбована, представитель клуба с хронометром в руке начал громко возглашать минуты. Первая... вторая... двадцатая... тридцатая.
Все сидели окаменев. Факелы трещали. Их багровые тени ложились на песок, на лица застывших с лопатами индийцев, на потемневшие угли.
Воздух стал жарким и гнетущим. Нечем было дышать. Всем стало нестерпимо душно. Подошла сороковая минута звенящей тишины.
Взмахнув рукой, представитель клуба дал знак приступить к разрытию. Сначала шли в ход лопаты, потом, по мере того как песок выбирался все больше и больше, помощники йога, отодвинув людей с лопатами, начали руками шарить в яме, нащупывая неподвижное тело. Потом они помогли йогу встать и вылезти из ямы. Вот весь он появился наверху. Сбросил простыню, минуту стоял неподвижно, потом сделал движение плечами, и было видно, как по его спине скатывался песок, шурша коричневым ручейком. Он закрыл лицо и начал что-то быстро шептать. Тут к нему бросились любопытные.
Два доктора — мужчина и женщина — щупали его пульс, его мокрые от липкого пота плечи и грудь. Он стоял, тяжело дыша, окруженный вдруг заговорившей, возбужденной толпой.
Тогда, раздвигая стоявших около йога, к нему протиснулся Бомпер. Он был в состоянии какого-то болезненного экстаза. Сжимая в руке свою синюю книжку, он смотрел на йога во все глаза, и йог поднял на него свои. В эту секунду у Бомпера как будто пронесся радужный вихрь в мозгу, и он все стоял и смотрел в бездонную ночь злых, узких, острых глаз чародея. Потом к нему вернулось сознание. Он, шатаясь, как от неведомой усталости, пошел вместе с толпой к Шведенеру, который уже ждал его, тоже возбужденный и довольный, что угостил своего друга таким зрелищем, какое не каждый день увидишь...
Кругом толпился, волнуясь, народ, шумевший о виденном. Звали шоферов, искали знакомых, обменивались замечаниями. В этой толпе Шведенер не сразу нашел свою машину. Когда они уже сели в нее, Шведенер спросил:
— Ну как, Яков, не правда ли, поразительно?
— Удивительно. Я ничего не понимаю, — сказал несколько растерянно Бомпер.
Машина уже тронулась, когда он закричал вне себя:
— Останови машину, Ив, сейчас же останови!
— Что случилось?
— А где моя книжка?! Где моя записная книжка, Ив! Она пропала! У меня ее нет.
Шведенер сидел молча, смотря на искаженное лицо Бомпера, и вдруг его осенило. Он сказал, волнуясь:
— Не ищи книжки! Ты ее не потерял, несчастный! Ты сам отдал ее йогу. Ты зачем полез к нему, когда он вылез из ямы? Он следил за тобой, видел, что ты все записываешь. Это ему не понравилось. Он велел тебе пробиться к нему сквозь толпу, и ты пошел и отдал ему сам свою книжку... Вот и все! Теперь это дело пропащее. Придется заводить новую...
— Как же так, — стонал, содрогаясь, Бомпер, — там было все. И все записи, которые я вел в Индии. И наконец все адреса, все телефоны Женевы, Цюриха, Парижа, да и другое. Что делать? О, что делать?
— Я отвезу тебя в отель, потому что не обращаться же сейчас к йогу. Он скажет, что ты сумасшедший. Ты прими на ночь снотворного, я тебе дам порошки сейчас. Очень помогает. А завтра мы обсудим и как-нибудь сообразим, что делать... Поехали! Не приходи в отчаяние. Видишь, Индия не так скучна, как тебе она показалась сначала...
В отеле портье передал ему записку, на которой было написано неизвестным ему почерком: «Желаю счастья», — и букет лиловых с желтым орхидей, испускавших томительный, неприятный запах. Подписи под запиской не было.
Полный самых смешанных ощущений, валясь с ног от непонятной усталости, он поднялся на свой этаж, шатаясь, прошествовал по коридору, постоял у комнаты Нуэлы, откуда не доносилось ни одного звука, и открыл дверь в свой номер.
В комнате было темно. Он зажег свет и отшатнулся. У стола, как-то необычно согнувшись в кресле, спиной к нему сидела женщина. Цветы выпали из его руки. Он рванулся вперед. И замер. Перед ним сидела Нуэла. У нее в левой руке был зажат бокал, правая бессильно свесилась с кресла. На столе стояла бутылка виски и бутылка содовой. Глаза Нуэлы были закрыты.
Он дотронулся до нее, и она всей тяжестью скатилась с кресла, он едва успел ее подхватить. В ужасе он прислонил ее к спинке кресла. Мертва она или в ней еще есть жизнь? Он сам не помнит, как от возбуждения, от абсолютного, разламывающего все его существо мучительного припадка отчаяния и безвыходности он закричал.
Он сам не представлял себе, как громко и страшно он закричал, и сел на пол, прислонясь к креслу, с которого свешивалась неподвижная рука Нуэлы.
Он не помнит, как комната вдруг наполнилась людьми. Эти люди подняли его и посадили в другое кресло. Они же ходили по комнате, что-то делали, а он пребывал в такой смертельной усталости, что не мог ни говорить, ни шевельнуть рукой.
Он не помнит, сколько продолжалось это непонятное состояние. Постепенно из хаоса каких-то отрывочных представлений возникла мысль: «Бежать! Куда? В посольство! Там укрыться от всей этой нелепости, от этого бреда, в котором, разламываясь, куда-то в бездну летел весь мир, увлекая его...»
А люди действовали в комнате, странным образом не обращая на него никакого внимания. Пришел, по-видимому, доктор, который осмотрел Нуэлу, потом он дал знак, и ее унесли на носилках, другие что-то делали с бутылками виски и содовой, потом бутылки исчезли. Он закрыл глаза, и ему даже показалось, что он уснул.
И сквозь тяжелый, короткий сон все еще слышались ему возня, шаги, голоса вокруг него. Потом все стихло.
А когда он снова открыл глаза, в комнате было пусто. Не совсем, правда. Бомпер лежал на диване, перенесенный неизвестной силой с кресла, в котором он потерял сознание, а против него в кресле сидел совершенно незнакомый ему человек, и Бомпер невольно начал рассматривать его.
Человек был в полуевропейском костюме, в брюках, в пиджаке, но под пиджаком была какая-то легкая курточка. На шее сидящего лежал длинный отложной воротник с острыми тонкими краями. Лицо было мужественное, загорелое, энергичное. Вся фигура говорила о том, что, скорей всего, это переодетый военный. Подчеркнутая выправка, строгие, спокойные глаза. Усы подстриженные, аккуратные, густые, темные. Он не был похож ни на доктора, ни на ученого, ни на чиновника. Его глаза испытующе смотрели на Бомпера, но скорее с любопытством, чем с сочувствием.
Убедившись, что Бомпер пришел в себя и можно с ним разговаривать, он придвинул вплотную кресло к дивану и сказал:
— Все в порядке!
Оглядев пустую комнату и пустой стол, он снова с каким-то удовлетворением повторил:
— Все в порядке! Отдыхайте! Никуда не уходите. Завтра утром я приду к вам пораньше. Не бойтесь. Вас будут охранять. Но прошу вас, не покидайте сегодня комнаты. Хотя уже поздно. Вы и так не уйдете. Примите снотворное, что дал вам ваш друг. Вот оно — на столе, и спите. Покойной ночи. До утра!
И, поднявшись точным движением кавалериста, собирающегося вскочить в седло, он удалился почти неслышной походкой.
Бомпер вскочил с дивана. У него кружилась голова. Он сел в кресло и сидел долго, пока не смог встать и принять снотворное. Откуда этот человек взял снотворное? А! Из его кармана. Значит, они все же обыскали его, откуда же иначе он знал, что там снотворное...
Он так и уснул, сидя в кресле...
Хотя утро было обыкновенным и, конечно, по уличному простору Нью-Дели уже пронеслись несчетные ряды велосипедистов в белых, шуршащих одеждах, но сейчас они не увлекали воображение Якова Бомпера, как и разложившие свой товар на газоне люди из Ладака, черные одеяния которых наводили мысли на борьбу света с тьмой или на что-либо подобное.
Теперь Бомперу было не до них. И как ни странно, но потеря всех записей, потеря его привычной синей записной книжки как бы лишила души все его замыслы и фантастические повороты сюжета.
Он иронически сравнил себя с жуком, отравленным формалином и посаженным на иглу, вонзившуюся в номер делийской гостиницы. Кроме того, у жука были оборваны издевательски все крылышки. Он готовился к самому худшему, и когда в дверь постучали уверенно и безотказно и вошел вчерашний индиец с жесткими, густыми усами, военной выправкой и серьезными глазами, Бомпер указал ему молча на кресло у стола, сел и выжидательно смотрел на гостя, который, в свою очередь, ждал, что скажет Бомпер.
Тогда, убедившись, что перед ним, несомненно, представитель власти, может быть полицейский инспектор, Бомпер сказал довольно спокойным голосом:
