Дидье Ковелер - Рыба - любовь
Перед отъездом я спросил Сатурна, что он сделал с письмами. Он ответил, что они хранятся в ячейке в банке. В багажник красного «ситроена» между запасным колесом и сумкой с кедами он поставил три ящика с вареньем. В каждый мой приезд он выдавал мне по двадцать банок варенья, словно торопился избавиться от него, раздать. Он сказал, что в двух коробках ежевичное, для меня и для сестры, и шепнул Беатрисе, что ей он положил айвовое. И опустил глаза, словно в этом подарке видел что-то глубоко личное, и поскорей ушел, чтобы нас не задерживать.
Когда мы выезжали на шоссе, Беатриса показала мне его за тополями, на поле, которое я освобождал под бассейн, склонившегося над землей.
— Что он там делает?
— Разбрасывает камни.
— Зачем?
— Чтобы я вернулся.
Мы ехали вдоль луга, заросшего пыреем. Машину вела Беатриса. Я сидел, втянув голову и чувствуя во рту привкус кофе. Потянулся было включить радио, когда она положила руку мне на колено.
— Ты устроишь для меня свадьбу?
Глаза у нее блестели, пальцы сжимали руль, и мне захотелось немедленно воскресить для нее прежнюю Мельницу. В машине мы вернулись к жизни. Вот она, рядом, улыбается, и мне хочется сказать: я тебя люблю, потому что она все поняла.
— Твое агентство, оно еще существует?
Я кивнул.
— Тогда все в порядке.
И мы свернули с шоссе. Агентство «Свадьбы» находилось в центре Шамбери, посреди пешеходной зоны, усеянной бумажками. Мадам Андре вскочила с кресла с громким криком: «Дорогой! Кого я вижу?!» Маленькая толстушка с сильным акцентом, вся в завитушках, в бусах из ракушек, — она сосала лакричные леденцы, беспрестанно моргая. Родилась в Москве, мать русская, отец дипломат, объездила всю Европу, открывая публичные дома, но потом переквалифицировалась, открыла агентство, украсив его флердоранжем, и вот уже восемнадцать лет правит бал на всех свадьбах в Савойе. Ее кабинет увешан именитыми новобрачными на фоне дворянских усадеб. Я изложил ей нашу идею, несколько смущенный ее затуманенным взглядом и умильным выражением лица, — помню, помню, как ты под стол пешком ходил.
— Так у вас есть что-нибудь для нас?
Она сразу схватилась за телефон. Сняла трубку, набрала номер, но тут же положила обратно и спросила, поглаживая подбородок:
— Это срочно?
— Да, очень.
— Ой-ой! Какой ужас, ничего в голову не приходит…
Она открыла картотеку, перебрала карточки, гоняя леденец от одной щеки к другой.
— Третье сословие — устроит?
Мы посоветовались.
— Подходит. Пусть будут старомодные…
— С претензией…
Лицо мадам Андре просветлело, она вытащила карточку и щелкнула пальцами.
— Отлично! То, что надо! Двенадцатое, Алансон — Вайяр, Экс-ле-Бен, техобслуживание — бензоколонка, брак по расчету, денег куры не клюют, идиоты полные. Парень через неделю уходит в армию, девчонка беременна, они меня умоляли, да-да, а у меня ничего, отправила в гостиницу Бертон. Ну а на Мельницу они сразу купятся. Она там не разваливается, а? Шутка.
Мы с Беатрисой переглянулись.
— У нас все о’кей.
— Ну, что? Пробуем? Я звоню?
— Пробуем.
Обычно жених с невестой выбирают себе подарки, а мы с Беатрисой выбирали жениха и невесту. Мадам Андре позвонила семье жениха, семье невесты, потом в мэрию в Экс, и через четверть часа все было улажено.
— Как насчет гостей? — спросила она, глядя на меня елейным взором. — Будем заказывать?
Я сказал, конечно, давайте нам генерала, герцогиню и прибавил: «Как обычно». Беатриса дернула меня за рукав:
— Мне бы хотелось академика!
— На них большой спрос! — тут же откликнулась мадам Андре. — Для родственников — восторг. Слушай, Филипп, представь себе, посол, как ни странно, еще жив! Берем?
— Конечно. А Крозатье?
— Мэр? Грустная история. В доме для престарелых где-то возле Монмельяна. В Дрюмазе теперь мэр социалист, хорошо, что адвокат, по фамилии Дюран-Больё.
— Мне бы хотелось Крозатье, — сообщила Беатриса, даже не спросив у меня.
— Так будет, раз надо, — решила мадам Андре, разводя руками. — Без проблем. С Дюран-Больё мы лучшие друзья.
Она так нежно проворковала «дрррузья», что я лишь смущенно кивнул. Мадам Андре тут же позвонила в мэрию Дрюмаза и представила все дело как подарок бывшему мэру ко дню рожденья, ты же меня понимаешь, Рудуду[17]. Дюран-Больё, урожденный лионец, нашел забавной идею на четверть часа передать свои полномочия Крозатье, чтобы тот смог надеть ленту мэра и произнести речь. Такой благородный жест по отношению к бывшему противнику, над которым он уже одержал верх. Мы слышали, как он хохочет на другом конце провода. Мадам Андре повесила трубку, заметив, что Рудуду просто прелесть.
Как только мы вышли из агентства, я схватил Беатрису в охапку и закружил в воздухе. Ее каблук разбил фару, а потом раскололся, ударившись о фонарный столб, вторая туфля угодила в витрину. Когда я опустил ее на землю, ее рост уменьшился на десять сантиметров, я сам сел за руль красного «ситроена», и мы поехали в Монмельян.
Дом для престарелых назывался «Чудесный уголок». Здание без балконов между лужайкой и железной дорогой. Старички любовались на проходящие мимо поезда. Я запомнил бывшего мэра шалуном-уродцем, он целыми днями гонял по городку на мотоцикле, то и дело сигналя своим подопечным. Программа его исчерпывалась двумя пунктами: не давать разрешения на строительство и устраивать праздники на базарной площади, произнося там речи. Кроме бульдозеров и чужаков, все вызывало в нем приступ веселья. Семьи у него не было и, когда Дюран-Больё отнял у него мэрию, он просто исчез из города.
Мы спросили о Крозатье у регистратора и по его сразу помрачневшей физиономии поняли, что у того все в порядке. Мы нашли его в столовой, он прятался на сцене, за деревянными декорациями, разыгрывая кукольное представление. На пальцах у него дергались директор, повар и медсестры. Старики и старушки, сидя за накрытыми столами, смотрели спектакль в благоговейной тишине, в дверях кухни застыли служащие.
— Ха-ха, а вот я вам сейчас задам шлепку по попке, мадемуазель Шиндриё! — А я вам уколю укол, господин директор!..
Старички затряслись от смеха, раскашлялись, подталкивая друг друга локтями и обмениваясь впечатлениями.
За спиной директора появился усатый жандарм.
— Черт побери! Я инспектор Бей-Не-Жалей. Это у вас повар сварил консоме из тапочек мадам Бере?
Зрители хохотали до упаду. Испуганный директор наклонился вперед и зашептал:
— Послушайте, детки, главное, ничего не говорите жандарму.
— Скажем, — закричала какая-то старушка.
Раздались голоса в ее поддержку.
— Скажем! Скажем! Скажем!
— Нет! Нет! Нет! — молил директор. — Я куплю новые тапочки мадам Бере, клянусь! С меховой опушкой! Без задников! Не тапочки, а лапочки! Только ничего не говорите, а то я попаду в тюрьму…
— В тюрьму! — радостно подхватил старичок в халате. — Ди-рек-то-ра в тюрьму!
— В тюрьму! В тюрьму! — хором скандировали зрители, подняв вверх кто кулак, кто вилку. Жандарм побил директора, занавес опустился. Зал взорвался аплодисментами. Занавес снова поднялся, и куклы по парам стали кланяться.
— Пьесу, которую мы имели удовольствие и честь разыграть перед вами, написал Альбер Крозатье.
— Браво! Браво! Авто-pa! Авто-ра!
Наконец бывший мэр вышел на авансцену с надетыми на пальцы актерами, поклонился. Я подошел к нему. Он меня узнал, обнял и спросил: «Что новенького?» Он всегда так здоровался и очень забавно выпаливал свое: «Что новенького?» — дружески глядя на тебя. Он протянул Беатрисе руку, и она пожала куклу. По мере того как я объяснял, что мы хотим от него, он менялся в лице. А потом чихнул на радостях, обнял нас обоих и замахал официантам, чтобы принесли шампанского. Тем временем директор мирно повис у меня на плече. Беатриса улыбалась. Это был наш первый свадебный подарок.
На обратной дороге мы проехали через Басенс, где я купил газонокосилку, цемент и обои. Наш «ситроен» с откинутым верхом и торчащими из него рулонами сделал круг по двору, пугая кур. Сатурн не удивился нашему возвращению. Спросил, не забыли ли мы чего, и Беатриса, взяв его за руки, сказала: вы попали в точку. И объяснила, в чем дело. Я переводил ему, что она говорит, взяв на три тона выше. Пальцы Сатурна так и плясали на кнопке «громкость» его слухового аппарата.
— Но… кто этим будет заниматься? — запинаясь, пробормотал он.
— Мы! — воскликнула Беатриса. — Я сейчас себе организую вывих, а Филипп все равно зарабатывает паланкином. Мы вам все объясним.
Она побежала звонить бабушкам, чтобы предупредить их, а потом профессору Дрейфуссу, чтобы отправил справку о ее болезни в баскетбольный клуб. И мы принялись косить, полоть, чинить, белить. Сатурн следил, как мы работаем, в полном изумлении: то угодит ногой в мой цемент, то измажется каплями побелки, падающей с потолка, то поскользнется на натертом паркете. Мы сажали его в шезлонг на огороде, когда работали в доме, и в кресло в гостиной, когда выходили косить. Мыльные водопады стирального порошка «Сен-Марк» стекали по лестнице, ограда поднялась, ставни вернулись на свои места, трещины попрятались. За пять дней мы своротили горы. Я не чувствовал усталости, Беатриса мелькала всюду, сияя в своем рабочем комбинезоне, роняя линзы в мои тазы с цементом. Чинили, латали, белили мы вкривь и вкось, как бог на душу положит, но Мельница на глазах преображалась. Мы вставали затемно, спать ложились засветло и перекликались через комнаты, если вдруг Беатрисе нужен был я, или мной вдруг овладевало желание. Она отталкивала меня ручкой кисти, делала страшные глаза и говорила: нельзя же так, давай подождем до свадьбы. Но мы все же любили друг друга на раскатанных по полу новых обоях, опрокидывая банки с клеем. Я овладевал ею на синих полосках, потом мы перекатывались на бежевые поля с глициниями, подминая под себя их цветущие кисти. Теперь она была пленницей в моем доме, в моем детстве, ее семья, отец — все было забыто, и я скоблил стены, которые она только что покрасила, чтобы все это не кончалось.
