Мигель Делибес - Письма шестидесятилетнего жизнелюбца

Такова, дорогая, в общих чертах последняя глава моей профессиональной деятельности, повествующая о крушении всех надежд. Рассказываю я ее не для того, чтобы выпросить себе похвалу или соболезнования, а ища у тебя понимания. Позиция Федерико, твоего сына, – это уже другой вопрос. Он молод, а сегодня молодежь любит фрондировать и склонна все упрощать. Как наделить ее опытом?

Но оставим в покое прошлое, Росио, и поговорим о будущем. Что ты думаешь о намеченной дате? Если она тебе не подходит, назначь другую, время еще есть. Перед тем как закончить письмо, должен признаться тебе в одной вещи: этой ночью у меня были эротические сны. Со мной, старым женоненавистником, не случалось такого с далекой поры отрочества. Не хочу вдаваться в подробности, но в своей полудреме я видел тебя завернутой в воздушные покрывала, вытянувшейся в галерее моего дома, в том месте, где любила загорать покойная Рафаэла. Минутами это была она, а минутами ты. Происходило какое-то смущающее перевоплощение одной в другую. Это явный признак того, что ты срочно нужна мне. Кстати, какие у тебя сны, цветные или черно-белые? Этой ночью я понял, что мне снятся цветные сны. Бронзовый оттенок твоей кожи, цвет волос и голубизна обволакивающих тело тюлевых покрывал не оставляют сомнений на этот счет.

Живущий тобою одной

Э.С.

Маленькая Росио, моя большая любовь!

Какое странное послание, что за резкие нотки! В каком укромном месте прятала ты этот неистовый темперамент? Впрочем, ежели подумать, так оно и лучше – заранее знать, что моя милая способна на подобные вспышки, Однако не кажется тебе, что ты сгущаешь краски? Мне отлично известно, что твой сын – это твой сын. Я никогда не пытался вмешиваться в ваши семейные дела, и для меня само собой разумеется, что, когда мы с тобой соединим свою судьбу, твои дети так и останутся твоими, а также, добавлю, и моими, если не будет на то возражений с твоей или их стороны. Я заранее рассчитываю на это. Так чего же ради, дорогая, метать громы и молнии?

Я вовсе не заходил так далеко в своих намерениях. Я имел в виду только нашу первую встречу в Мадриде, но раз ты говоришь, что твой сын поедет туда, куда поедешь ты, и что он не мешает тебе ни при каких обстоятельствах, – милости прошу. Я возражать не буду. Как видишь, «сатир» (вот уже второй раз за эти несколько месяцев ты называешь меня так) вовсе не намеревается захватить тебя врасплох, одинокую и беззащитную в большом городе. Не спорю, иной раз я прихожу в волнение, разглядывая твою фотографию, но в моем возрасте, дорогая, в конечном счете всегда берет верх здравый смысл. Иными словами, любовь моя, не стоит говорить о сатирах, потому что тот, кого ты считаешь сатиром, человек на самом деле добропорядочный, спокойный и очень домашний.

Так же несправедливо с твоей стороны утверждать, что я ищу себе кухарку. Видимость обманчива. Я действительно не обращался к службе знакомств при жизни покойной сестры Элоины, но не делал этого и после ее смерти. Тебе хорошо известно, что в приемной врача я не намеренно читал страницу знакомств, а всего лишь перелистывал лежавший на столике журнал от нечего делать. Тогда-то твое объявление и бросилось мне в глаза, словно живое, выхваченное из темноты или выделенное другим шрифтом. Так к чему же теперь эти злонамеренные подозрения? Возможностей жениться, Росио, в моей жизни хватало. Скажу тебе больше: в 24 года у меня даже была невеста, Петри, живая черноволосая девушка с неровными зубками, но очень привлекательной внешностью. Отец ее держал скромную кондитерскую в старой части города. Встречались мы с ней почти год. Моя покойная сестра Элоина, которая любила пощупать все своими руками (а уж проницательна была – любого человека как есть насквозь видела), часто приглашала ее в дом полдничать, И благодаря этому я сумел избежать ошибки. Элоина указала мне на то, что за столом Петри позволяет ей ухаживать за собой и что девушка, позволяющая другой женщине ухаживать за собой, нимало тем не смущаясь, никогда не будет хорошей женой. С тех пор я стал трезво присматриваться к Петри и увидел, что она из тех людей, которые говорят только о себе и, о чем бы ни шла речь, умеют неизвестно как повернуть беседу на свои проблемы. Моя подозрительность увеличилась, и там, где раньше видел непосредственность, я стал усматривать притворство, а то, что считал жаждой общения, расценил как пустую болтовню. Одним словом, отношения наши испортились и в конце концов прекратились. Такова, в двух словах, история моей незадачливой любви.

Видно, я не так выразился в предпоследнем письме. Ты в своем заявляешь, что твой вкус так же тонок, как мой, а мнение в вопросах гастрономии не хуже любого другого. И все это из-за разнесчастных голубей. Что ж, ежели подумать, ты, дорогая, вполне права. Вкусовые ощущения вовсе не должны быть у разных людей одинаковыми, точно так же, как носы по-разному реагируют на запах. Есть вкусы и запахи, которые одним нравятся, а других отталкивают, например бензин, потому что на вкус и цвет, как известно, товарища нет. Тут я согласен с тобой, не будем из-за этого ссориться, хотя ты должна признать, что грудка у голубей нежная и сочная, а вкус – настоящий вкус дичи – словно бы вобрал в себя все ароматы поля: тимьяна, мяты, лаванды… В мясе голубя соединилось все, что есть душистого в природе. Возможно, это изысканное кушанье вызвало у тебя отвращение из-за твоей неприязни к деревне, а может, ты напутала что-нибудь с приправами вопреки моим указаниям. В день, когда ты приедешь ко мне в этот дом, я сам засучу рукава и приготовлю голубей честь по чести. Вот тогда, попробовав, ты сможешь с полным правом сказать «мне нравится» или «не нравится», и я признаю твое мнение компетентным.

А теперь о твоей просьбе избегать в письмах некоторых деревенских выражений и оборотов, как в тех случаях, когда я говорю об умерших членах семьи «покойный», называю «столицей» наш город или пишу «облегчиться» вместо "…" (сожалею, дорогая, но я не в силах вывести это неприличное слово. Ты в своем письме делаешь это со всей откровенностью, чем доказываешь, что ты женщина современная, молодая, идущая в ногу с веком). Ты, конечно, права в этом вопросе. Сельская жизнь, особенно в юном возрасте, накладывает отпечаток, входит в плоть и кровь, как вторая натура. Все так, однако я не стыжусь. Я нахожу в сельской речи своеобразный смак, особую прелесть и меткость, каких лишен городской язык. Одним словом, она меня очаровывает. Другой вопрос, что тебе кажутся грубыми некоторые выражения, хотя для меня, в том что касается языка, грубость означает не пошлость или вульгарность, а точность и прямоту. Это, однако, не помешает мне в дальнейшем избегать всего, что тебе не нравится. Теперь у меня в жизни одна задача: угождать тебе.

Несмотря на полученную головомойку, возвращаюсь все к тому же вопросу: 10 сентября в Мадриде. Что ты скажешь об итальянском ресторанчике «Милано», в самом начале улицы Феррас со стороны площади Испании? У них хорошо готовят, чисто и недорого. Если у тебя нет других предложений, встретимся там, в два часа дня. С Федерико решай сама. Я не против того, чтоб твой сын обедал с нами. В противном случае мы познакомимся с ним позже, в гостинице. Ты представляешь себе, что до нашей встречи осталось двенадцать дней? Я робею в той же степени, в какой жду ее. Приеду тоже на машине, хотя при нынешних ценах на бензин проделывать одному такую дорогу просто расточительно.

До скорого, любовь моя. Прими самое искреннее почтение от твоего

Э.С.

Любовь моя!

Да, в сущности, я считаю себя религиозным человеком, не то чтоб совсем уж богобоязненным, но искренне верующим. Здесь, в старых кастильских селениях, рождаешься религиозным так же, как смуглым, все идет от среды. Скажу тебе больше: за исключением моего покойного дяди Фермина Баруке, я не встречал в Креманесе ни одного агностика. Даже люди эмигрировавшие, приезжая порою на лето, ходят в церковь вопреки мирскому образу жизни в своих городах. При этом они, конечно, руководствуются не столько верой, сколько обычаем, но и то хлеб. От нашего неграмотного народа большего ждать не приходится, Ты спрашиваешь, сторонник ли я эвтаназии [12]? Принимаю ли самоубийство как выход? Ни то ни другое, хотя в том, что касается эвтаназии, появился сегодня один неприятный момент: прибор. Включать его или выключать, вот в чем вопрос. Я не верю, дорогая, в чудеса техники и потому не сторонник продления необратимой агонии искусственными средствами. Вот и все. Что же касается самоубийства, то вряд ли меня, привыкшего к невзгодам и людской неблагодарности, какое-либо несчастье заставит расстаться с жизнью. Я думаю, даже у самоубийц, взвесивших все заранее, происходит какое-то помрачение, утрата самоконтроля, из-за чего ослабляется или теряется чувство ответственности. Хладнокровных, осознанных самоубийств не бывает. Причиной неизбежно является помраченный рассудок. Однако зачем пишешь ты обо всем этом, любимая, и почему волнуют тебя подобные мысли? К чему ты ведешь?