Войцех Кучок - Как сон
— Почему опять неофициально, почему без упоминания фамилии? Это говорит об отсутствии личной смелости. Это свидетельствует о том, что совесть нечиста. Это худший вид трусости и конформизма. Его преподобие всегда говорит прямо и без обиняков, он не боится, что кому-то это может не понравиться. Достаточно только начать служить Истине, и человек сразу перестает бояться; может быть, тебе как-нибудь попробовать?
Тесть и эту чепуху, прямо из радио перенятую, пропустил бы мимо ушей и не стал бы комментировать, но за столом сидит Роберт, как раз доедает завтрак и прислушивается, а в присутствии Роберта Тесть обязан остаться хозяином положения, а потому отвечает:
— Моя дорогая, дипломатия требует до определенного времени сообщать некоторые сведения анонимно. Здесь преследуется одно: чтобы само общество первым под ними подписалось.
И прежде чем Теща успеет еще что-нибудь выдать, Тесть меняет тему; он вежливо, но решительно (как он сам говорит, он никогда ничего не достиг бы в жизни и особенно в политике, если бы не вежливая решительность) спрашивает Роберта:
— Ну и как там писательство?
— Да никак. Нет вдохновения.
— Вдохновение? Оно нужно поэтам. А вот если у тебя не хватает идей, я мог бы посодействовать…
— Я не говорю, что у меня нет идей. Просто я не могу писать.
— Что это значит? Что это за цацканье какое-то, нянченье с собой? У тебя есть талант, вот и возьми себя в руки, садись и пиши…
— К сожалению, никак. Не могу. У меня слова устали.
Роберт откашливается, не кончает завтрака, допивает кофе, благодарит, встает из-за стола и направляется к выходу. Тесть в бешенстве, ему претит такая невразумительная позиция, активный политик не может понять художника в состоянии релакса, активный деятель раздражен бездеятельностью творца, потому что творец обязан творить. У Тестя есть еще надежда, что это просто такое кокетство и что на самом деле Роберт потихоньку крапает себе какой-нибудь эпохальный роман, но прячет до поры до времени, предпочитает хранить его в тайне; так, наверняка именно так дело и обстоит, недаром же дочь уверяла его, что Роберт гений и вскоре получит Нобелевскую премию, ну а премия — ясное дело — сделает Тестя еще более уважаемым в глазах окружения; воспитать под собственной крышей нобелевского лауреата — это вам не шутки, здесь надо терпеливо ждать, присматривать, создать тепличные условия, для того он и устраивал Роберта на тепленькое и непыльное местечко, чтобы у того было в день несколько часов полного спокойствия; гении трудны в общении, они чудаковаты и капризны, Роберт наверняка что-нибудь да пишет, только не хочет сглазить; но довольно спекуляций на эту тему, надо будет все проверить, еще раз послать к нему девушку на разведку, и пусть она только попробует вернуться с пустыми руками — враз ее уволит.
Роберт беспомощен, он сидит в подвале, смотрит в монитор компьютера и не хочет приступать к писанию, потому что единственное, что приходит ему в голову, так это роман о писателе, который не может написать роман; писать о невозможности писать — это чаще всего последний гвоздь в гроб писателя, который не может писать. Роберт не хочет быть писателем в состоянии кризиса, он вообще не хочет быть писателем, он хочет, чтобы писалось само собой, как это было у него когда-то, незаметно, без усилий; как только он замечает, что написал несколько фраз романа, герой которого писатель в кризисе, он немедленно уничтожает весь текст (всегда с помощью backspace и никогда с помощью delete, Роберт подсознательно идет за стрелкой влево, предчувствуя, что это правильное направление; лишь бы только Тесть об этом не узнал).
Роберт смотрит через подвальное окно, открывающее вид на ноги, и вспоминает, что когда-то сказал ему старый мастер, когда еще пути-дороги Роберта никто не отслеживал с семейной наблюдательной вышки, когда он не обязан был спрашивать разрешения на изменение маршрута, когда еще он захаживал к людям, с которыми мог поговорить, а не просто потрепаться; Роберт истосковался по разговору, изо дня в день он слышит вокруг себя только треп. К сожалению, в подвале судебного архива не с кем поговорить, зато есть на что посмотреть, если выпадет теплый денек, такой как сегодня. Роберт вспоминает слова старого мастера, которые он услышал в ответе на вопрос, что надо делать, чтобы само писалось. «Genius loci[4], молодой человек, тебе нужен genius loci, художник должен найти свое место, такое, в котором он заключит мир с духами, в котором он будет без слов понимать дух стола, дух стула, дух чашки с утренним кофе: ты, молодой человек, должен избегать бездушных мест. Из того, что ты мне рассказал, следует, что живешь ты в бездушном месте; и, как бы ты там ни напрягал все свои чувства, тебе будет казаться, что кто-то туго стянул твою голову тюрбаном, душащим всякую мысль, все твои мысли покажутся тебе мелкими, ни одна из них не будет достойна увековечения. Ты должен избегать таких мест, такие места враждебны интеллекту; даже если тебе удастся выкрасть незаписанные истории у других мест, когда ты их принесешь с собой в место бездушное, из них немедленно выветрится genius loci и они станут никакими, лишенными ценности, ты будешь пытаться строить из них свое повествование, но ощутишь лишь немощь. Тебе, молодой человек, следовало бы переселиться; есть ведь такие места, в которых духи постоянно пируют, куда они любят ходить в гости, и, когда ты садишься творить, они тут как тут и перекрикиваются, стараясь опередить друг друга своими подсказками, каждый из них первым хочет нашептать тебе прямо в душу свою историю. Это места, в которых когда-то жил творческий интеллект; даже если творцы давно их покинули, а то и вовсе умерли, их творческий интеллект пропитал каждый квадратный метр этих мест, которые только и ждут нового постояльца, чтобы вдохнуть в него творческие импульсы. Так что, молодой человек, бросай-ка ты это свое бездушное место, поищи для себя место, где обитает genius loci, осмотрись повнимательнее, найди свой угол и приспособь к нему вид из окна, это очень важно, у каждого должен быть ежедневный контакт с природой, пусть даже только через окно. У каждого за окном должно расти хоть одно деревце, хоть часть дерева, хоть пара веток, чтобы видеть, как другой живой организм реагирует на ветер и слякоть, у каждого перед взором должно быть свое дерево, круглосуточно доступное на экране окна, постоянно меняющееся, подвижное на ветру, в гаме птичьего щебета, цветущее или роняющее листья, спокойно принимающее любое время года, долгожитель. Люди должны учиться у деревьев, они не должны соглашаться на квартиры, из окон которых не видно ни одного дерева, и уж ни в коем случае нельзя соглашаться на квартиры, из окон которых видны другие окна, окна в окна в колодцах старых домов, окна на обшарпанные и вонючие, всегда затененные дворы старых домов, такие окна тоже всегда бездушные глазницы бездушных квартир, в таких дворах люди как раз чаще всего выбрасываются из окон, в таких дворах люди, замыслившие самоубийство, усилием воли обрывают балконы и падают вместе с ними вниз, на чахлые газончики, обосранные соседскими таксами. Из своих окон люди должны видеть кусок неба и кусок дерева; я говорю вовсе не об окнах с видом на море, ни о террасах у подножия гор, я говорю о праве каждого человека на ничем не загораживаемый вид на краски неба, облаков, листьев и коры; человек, который добровольно отказывается от такого пейзажа, — человек бездушный; человек, которого вопреки его воли лишили такого пейзажа, которого приговорили к отсутствию пейзажей, — самоубийца; человек духовный, который мучится в бездушном месте, лишенный возможности повседневного контакта с природой хотя бы через окно, такой человек, даже если он пока не наложил на себя руки, все равно самоубийца, он не живет, он всего лишь оттягивает самоубийство, в его голове нет больше мыслей, кроме как о самоубийстве, он погибший человек». Тогда Роберт еще не работал в подвале и не успел расспросить старого мастера, что он думает о виде из окна на человеческие ноги, не успел с ним поговорить о том, чему могут научить ноги; потому что вскоре мастер выбросился из окна своей квартиры в старом доме, его тело упало на всегда темный и студеный, как колодец, двор, на который он смотрел в последние годы жизни.
И вдруг обнаженные ноги, знакомые, показываются за окном, а над ними прелестная шпионка в коротенькой юбчонке, что выдает себя за Практикантку, приседает и очаровательно делает ладошкой козырек над глазами, вглядываясь в окно его подвала. Роберт обескуражен, никогда до сих пор он не сталкивался с таким нарушением порядка, это меняет суть вещей, целое мировоззрение рухнуло, потому что мир подглядывает теперь за Робертом глазами красотки-Практикантки, Роберт не знает, как себя держать, куда спрятаться так, чтобы его не обнаружили; но обнаженные ноги исчезают, а это может означать, что сейчас они направляются к его подвалу и у него появится возможность поговорить или хотя бы обратиться к девушке, которая, если способна говорить, наверняка умеет так же прелестно слушать. Роберт устраивается за столом, принимая рабочую позу, выжидает, ага, уже слышно, подходит, ноги ее понесли, каблуки своим стуком предвещают ее скорое появление. Вот и она, стучится, входит, улыбается заискивающе и очаровательно, так что Роберт впервые в жизни замечает, что у него на руках волосы: они встали дыбом, он опускает рукава.
