Михаил Нисенбаум - Почта святого Валентина
Адский зной. Адвокатская контора. Регистрация. Кожаная дверь, холодные кожаные диваны, кожаный галстук менеджера в юридической фирме. Кожа — от черта. Не чертова кожа — любая, превращенная в отделку, в материал. Да что взять с юристов — они все с чертом в сговоре. На улице давила жара, от которой через минуту начинало темнеть в глазах. Зачем таскать с собой Стемнина? Бывшему преподавателю казалось, что он стал новой игрушкой Валентина.
Начались поиски офиса. Искали особняк или этаж в деловом центре. С кондиционерами, парковкой, выделенной линией интернета. В районе Савеловской нашли неплохой вариант — но уж больно несло соусами с первого этажа. На Песчаных соусом не пахло — зато из-под пола доносились глухие удары, визг и как бы кашель: в полуподвале дневала-ночевала секция не то тейквондо, не то карате. На Фрунзенской дорого и модемный интернет, у Киевского — ни клочка парковочной земли, на Таганке вместо кондиционеров вентиляторы. Объявлений было столько, словно вся Москва разом отказывалась от квартир, мастерских, дворцов, цехов и ангаров.
Заменяя слова перекатыванием желваков и чувствуя тяжесть пота на рубашках, они продолжали колесить по городу. Через три дня злобного стояния в пробках к ним присоединился Пинцевич — недавно нанятый коммерческий директор «Почты».
От Пинцевича веяло улыбчивым покоем: он был богат, учтив и не зависел от внешнего мира. Он был рядом — и далек, как облако. На него можно было закричать, наброситься с кулаками — и остаться в дураках: профессиональная доброжелательность и коммерческое обаяние защищали его от любых эксцессов.
Именно благодаря Пинцевичу дело пришло в движение. Этот пухлый, похожий на барсука человек в розовой рубашке с влажными короткими волосами что-то мурлыкал своему массивному телефону почти беспрерывно, вежливо заговаривая зубы десяткам незримых собеседников. И уже во вторник в самой середке обезумевшего от жары и трафика города вычертился адрес спасительной прохлады и прибежища: Малый Галерный переулок, дом одиннадцать. Малый Галерный прятался за рядами древних лип и строительных кранов на дальних задворках Цветного бульвара, здесь было тихо и пустынно, как на сибирском полустанке.
Раз в час переулок лениво и извилисто пересекала шелудивая дворняга. Или хищно семенил пепельный котик, потом движение вновь исчезало, а жара оставалась. Издалека бледно шумело Бульварное кольцо да иногда из какой-нибудь форточки доносились позывные «Маяка», старинные, пустынные, из раннего детства.
В глубине двора, захваченного вишнями и сиренью, прятался двухэтажный особнячок с мансардой, первый этаж которого был каменный, а второй — это в наши-то дни — деревянный. Несмотря на патриархальность, внутри особнячка был сделан ремонт по высшей категории.
Странно было ходить по пустым свежевыкрашенным комнатам, находя на подоконниках или в стенных шкафах одиночные следы канувшей эпохи: пачку журналов «Еда в городе», каталог носков и галстуков, коврик для мыши с изображением Памелы Андерсон, пусть даже не всей. А еще в шкафу в умывальной комнате бежавшая фирма оставила коробку с несколькими кубиками сахара-рафинада.
Валентин Веденцов шествовал по особняку, словно император по завоеванному городу. Его шаги отдавались триумфальным эхом. За ним бесшумно стлался Пинцевич, похожий на туманность с ежедневником.
— Коммерция-бухгалтерия! Посемейней! АйТи! На четыре стола, — тыкал Валентин пальцем в пространство, и казалось, что сразу по его жесту в комнатах зашумит, зашевелится новая жизнь.
Так и случилось. Не прошло и недели с момента тыканья пальцем, — пустой особняк запестрел платьями, запахами, звонками и голосами.
3
На колонне у парадного входа засияла новорусским белым золотом табличка: «ПОЧТА СВ. ВАЛЕНТИНА». В верхнем правом углу таблички оттопыривался нахальный купидонишка с почтовой сумкой на отлете.
Интересно было наблюдать, как пустой дом, населенный только стерильным эхом, зарастает всякой всячиной и заселяется семейством разномастных домовых. Каждая комната превращается в оранжереи чудачеств, питомники прихотей и заповедники чертовщины. Через пять дней после переезда на дверях комнат появились таблички (синие буквы по матовому серебру): «Отдел торжеств», «Департамент „Блюз“», «Отдел свиданий», «Департамент „Особый случай“», «Департамент писем», «Коммерческий отдел. Бухгалтерия».
В Коммерческом отделе поднялись комнатные джунгли в горшках, на ручках окон маятниками качались шелковые сердечки, а между папками хохлился пыльный плюшевый зоосад. Здесь пахло сдобой, глянцевыми журналами, карамелью призывных духов. Пинцевич старался заглядывать сюда пореже, вызывая нужную сотрудницу к себе в кабинет.
Помещение Отдела свиданий за две недели стало напоминать то ли театральный карман, то ли логово колдуна. На шкафах торчали грифельно-черные остроконечные шляпы и лошадиный череп, под потолком шевелились красные бумажные фонарики и воздушный змей, а стены понемногу исчезали под баутами, африканскими резными масками, связками гавайских ожерелий и цыганских монист, пластиковыми досками и листами с раскадровкой. Кричащие вещи и молчаливые люди — такова была эта комната. Здесь говорили вполголоса и вздрагивали при звуке телефонного звонка.
В кабинете Валентина поселились спортивные талисманы и фетиши дальних странствий: теннисные мячи, клюшки для гольфа, чучело молот-рыбы и штурвал от затонувшего фрегата. Окно было наполовину завешано парусной холстиной. На стене тикали три пары одинаковых ходиков. Домовой этого кабинета был нелюдимом. Во время совещаний и переговоров он теребил сквозняком парус и разлаживал работу часов: они выбивались из ритма, и Валентину приходилось на время останавливать две пары из трех.
Лучшая комната досталась Стемнину. Она находилась на втором этаже, в самом дальнем углу. Хотя была она крошечной — здесь помещались только письменный стол и пара стульев, да и то впритирку, — в ней оказалось целых два окна. Она подходила бывшему преподавателю, как раковина — моллюску.
Даже в самые пасмурные дни на полу теплели отсветы. Под ногами у порога уютно скрипела паркетная доска, а в серебристой рамке на стене висела старинная гравюра с видом из бухты на Венецию. Иногда Стемнин вставал из-за стола, осторожно подходил поближе и разглядывал кофейную рябь тончайших штрихов: волны залива, Дворец дожей, колокольню Сан-Марко. Крошечные гондолы походили на заколдованных мавров, на черные души, превращенные в бесшумные лодки.
О стекло западного окна терлась листвой барская яблоня, в просветах между листьями зеленели бугристые плоды. Когда принимался дождь, он шумел в оба окна, скакал по светлой жести откосов. Стемнин открывал окно, ловил лицом брызги от листьев, вдыхал искристый холод так жадно, будто набирал воздух на жизнь вперед.
4
Новые люди, с которыми только начинаешь работать, всегда кажутся странными. Но люди, день за днем наводнявшие «Почту», остались странными навсегда.
Тимур Чумелин, начальник Департамента «Особый случай». Чумелин служил в военной разведке, репортером в «Красной звезде», затем ушел менеджером в одну загадочную рекламную фирму. Это был мужчина лет пятидесяти, небольшого роста, спортивный, с идеально причесанными седыми волосами. Он немного помаргивал левым глазом и клонил голову к плечу.
Впервые увидев Чумелина, Илья решил, что мужчина сумасшедший. Столкнувшись в коридоре со Стемниным, начальник «Особого случая» резко выбросил вперед правую руку для рукопожатия:
— Движение информации — ключ к успеху работы спецслужбы. Чумелин Тимур.
— Илья, Департамент писем, — смутился Стемнин.
— Задача — контроль над каналами. Данные текут к нам. При этом никто не догадывается, как происходит сбор информации. Каналы отслеживаются посекундно. Вы представляете, какое это оружие — данные?
— По правде говоря, нет. — Стемнин хотел освободиться от рукопожатия, но не смог.
— Я не должен этого говорить, но иначе вы не поймете. Вашу бывшую руководительницу зовут Алевтина Ивановна, ей пятьдесят восемь лет, есть сын и внук, она проработала в институте тридцать четыре года. Сын в 1993 году получил условный срок за махинации с ценными бумагами, судимость снята пять лет назад.
— Простите…
— Алевтина Ивановна характеризовала вас как чрезвычайно способного, но несобранного работника, предпочитающего уклоняться от общих правил, если они недостаточно разумны. Вы были женаты, ваша бывшая жена…
Стемнин наконец выдернул побелевшие пальцы из тисков чумелинской руки и холодно произнес:
— Достаточно. Вам не кажется, что это незаконно?
— Уважаемый! Без обид! Это лишнее, — примирительно сказал начальник «Особого случая». — Согласитесь, сейчас вы потеряли самоконтроль. Почему? Обычно человек живет как бы за стенами своих тайн. Подробности его жизни, прошлого, мысли почти никому не известны. И тут вдруг он оказывается без панциря, голяком. Кто-то может этим злоупотребить, поэтому вы и забеспокоились.
