Мария Свешникова - М7
Так они целовались до того момента, когда случайная, залетная скорая из поселка Зеленый не остановилась возле них... И оба немного расстроились. Им бы еще хоть несколько минут... Момента и порыва. А не вездесущего разума, врачей и объяснений.
* * *Утро освещало мрачным заревом серые дома возле метро «Площадь Ильича», но ярче всего тот дом на Рабочей улице, где снимали квартиру Кати и Николай, ― он был выше соседних, по нему лучи скользили безвозвратно, оставаясь в глубине его квартир и человеческой жизни. Откуда-то издалека доносился перезвон колоколов Замоскворечья ― с той далекой стороны Садового кольца, слышались нервные гудки машин с вечно стоящего в пробках шоссе Энтузиастов и дребезжание блендера в соседней квартире ― как сложно в этой эклектической симфонии услышать собственное дыхание.
Каждый по-своему начинал это утро. Многие строили планы, одержимые мечтами о власти и покровительстве, проводили пальцами по открытым документам на рабочих столах, пытаясь оттереть капли кофе с монитора, и нервно щелкали шариковыми ручками в ожидании переговоров за ланчем, некоторые предавались сну. Еще реже любви.
Кати проснулась уже давно (хотя правильным будет заметить, что она не засыпала вовсе), часов в шесть утра, может, даже в пять. Она ловила каждый звук и всячески пыталась заклеймить его в воспоминаниях. Сегодня тот день, когда все станет иначе.
В голове крутился логический ряд из несвязных слов. Взаперти. Кандалы. Оказия. Замужем. Как окружающим казалось, вполне удачно. Он был ее мужем, она была его женой, и делали вид, что всецело принадлежали друг другу, но душа не палец, что можно заковать в обручальное кольцо ― она просочится и выберется сквозь все формальности и потребует свободы во имя любви. Кати знала, что больше так существовать нельзя, то, как складывалась ее жизнь, вряд ли было можно назвать жизнью. Просто день. Один, другой. Рутина. Какой-то кромешный ад. Без чувств. И без единой возможности их испытать.
В этой принадлежности кому-то, кто этого никогда не оценит, Кати потерялась. Те вещи, что казались для нее важными, сразу отошли на второй план. Зачем? Зачем, спрашивается, чего-то добиваться ― если она уже вытащила свой не слишком счастливый, но билет ― она любима. Разве этого мало?
У Кати была стабильность и условная защищенность. А лезть на амбразуру, кому-то что-то доказывать и добиваться куска хлеба с икрой ― это было в прошлом, и воспоминания о том, что было добыто и сделано, давно покрылись налетом новой повседневности, а оттого и вовсе потускнели. Кати знала себя. И знала себе цену. Собиралась бросить курить, родить двух белокурых девчонок и парня для продолжения фамилии и ближе к тридцати перебраться на север Франции чтобы вдали от шума автострад и вечной смены курсов валют предаваться женскому счастью. По крайней мере, она думала, что хотела именно этого. Пока не поняла, что все это не ее желания и мечты ― а просто то, чего она хочет хотеть в угоду фарисейскому обществу.
Тем роковым утром Кати ничуть не изменила себе. В тишине мыслей она осмотрела кухню и потянулась к широкой стальной ручке холодильника. На улице было так мрачно, что свет от холодильника осветил кухню, вплоть до штор. Кати достала пакет с молоком, открыла его ― понюхала (она делала это всегда, знала, что молоко свежее и купила она его вчера ― но все равно нюхала), налила в пиалу, достала с полки овсянку и высыпала добрую горсть в молоко, заварила зеленый чай, несколько минут выбирая, какой именно сорт она хочет. Включила новости, увидев нелицеприятное кровавое месиво из криминальных хроник, переключила на канал «Культура» и, пролив несколько ложек овсянки с молоком на себя, принялась смотреть документальный фильм про Шаляпина.
Когда раздалась телефонная трель, она не стала брать трубку, а просто пошла в душ. Она не любила отвечать на вызовы тех, чье имя не было доподлинно известно. А на домашнем у них с Николаем не было определителя. О том, что мобильный разряжен и выключен, она не помнила.
Громко шумела вода. Чуть тише прозвенел домашний телефон. В третий раз. Мокрыми руками она взяла трубку, испытывая головную боль от докучливых звонков.
― Здравствуйте, инспектор ДПС. Мы увидели пропущенные звонки на телефоне. Кем вы приходитесь Николаю Владимировичу Р.?
― Женой. Кажется. ― Кати сама не знала, почему добавила эти слова.
― Тогда, как нам кажется, вам следует приехать в больницу. Его направили... Ко-о-оль, а куда его направили?.. В центральную балашихинскую. Телефон его в машине остался, поэтому и звоним по последним набранным номерам.
― Мне кажется, это какое-то недоразумение, ― спокойно ответила Кати. ― Его машину я вижу из окон.
― Он не в своей машине оставил телефон. Но обстоятельства аварии, мы думаем, он сам расскажет.
― Где он попал в аварию?
― Двадцать третий километр. М7. Трасса «Москва–Волга». Недалеко от торгового центра, где клуб «МSeven» находится. В ста метрах оттуда слетели в кювет. «Скорая» забрала их в центральную больницу.
― Кого их?
― Его и женщину, которая была за рулем. Сабина Нигматулина. Оба живы, а машина под списание.
Николай был с женщиной. Кати вспомнила имя. Ситуацию. Причины. Она вспомнила, как один раз, пьяный, он признался, что виделся с этой Сабиной в Швейцарии, когда они с Кати только начинали встречаться ― а он якобы уехал по работе к друзьям, к каким-то Мартину и Густаву. Еще какие-то глупые ситуации. На которые тогда, уверенная в честности Николая, Кати не обратила внимания.
Кати не хотелось ехать по трассе М7 к Николаю. В этот момент она хотела, чтобы он умер. Это бы многое упростило.
Кати повесила трубку. Села завтракать. Да, она продолжила есть. И даже аппетит никуда не сбежал и не ушел. Ложку за ложкой ела свою любимую овсянку. Придумывая в голове самые мучительные формы этой аварии. Чтобы Николаю было нестерпимо больно. Чтобы ей вдруг стало нестерпимо жаль.
Оказывается, он ее предавал ― ее надежный мужчина, ее гранитная плита с ножками, ― ее обманывал. Он же заслуживает этой смерти. Это она, Кати, наивная дура, долго собиралась, решалась, пыталась не ранить его, закрывала себя от всех чувств и воспоминаний о В. А Николай себе ни в чем не отказывал...
Спустя несколько часов Кати охватила паника. Как он может умереть рядом с другой? Как он может закончить жизнь с кем-то другим, но не с ней, верной и преданной, даже несмотря на четкое желание уйти? Она была с ним рядом, она пережила с ним все финансовые и моральные трудности, она же столько всего вытерпела...
До этого дня каждое субботнее утро Кати уезжала в центр города, смога и денег ― ходила на выставки, устраивала бранч с матерью и иногда ходила на дневной сеанс в кино с институтскими друзьями. Ее муж по субботам работал и освобождался ближе к вечеру. Сначала она переживала, ныла, скулила, потом свыклась. И перестала замечать, что проводит в одиночестве на одно утро больше положенного. И привыкла. И вот сейчас что-то выбивающееся из обыденности нарушило это утро. Николай. Другая женщина. И трасса ее судьбы. Все воедино.
* * *Кати было странно оказаться в Балашихе из-за Николая. До этого дня Кати казалось, что это место ― крепость ее прошлого. Что Балашиха окружена не только дивизиями и взводами, но и нерушимыми стенами ее души ― и быть может, даже В. Как мог Николай причинить ей боль в пределах этой крепости?
Видит Бог, когда-то и Кати хотела любви. Просто не с теми и не так, как предлагали. С В. И не важно, какой именно любви, пусть даже не взаимной.
Когда Кати приехала в больницу, Николая уже готовили к выписке. Кроме сотрясения мозга и разрыва мелких сосудов пищевода ничего более диагностировано не было, но его оставили до утра ― понаблюдать. Недавно город был признан самым благоустроенным в Московской области, и все учреждения, особенно медицинские, работали по строгим указаниям руководства. И, точно не удостоверившись, что состояние удовлетворительное, из больниц никого не выписывали.
Кати не могла зайти в палату, ком в горле и желание залепить пощечину не давали ей возможности пересечь порог. Лежачего не бьют ― так гласили провинциальные законы улиц.
Кати поймала медсестру у дверей.
― Покажите мне ту девушку, с которой он был в машине. Она же здесь. Я чувствую, что она здесь. ― Кати протянула медсестре помятую стодолларовую купюру.
― Неужели вы правда хотите это знать? Не проще ли забыть?
― Нет, не проще. Бери деньги и показывай.
Да, Кати выучила гадкий жизненный урок, что, заплатив, ты можешь командовать. У всего есть своя цена. Порой ей даже казалось, что и у любви.
― Ну тогда пошли за мной.
Они направились вдоль по коридору к одиночной палате «для избранных» с кондиционером, телевизором и кушеткой для посетителей. Возле соседней палаты для «сильных мира сего» сидел молодой человек лет двадцати пяти. Такой опрятный, холеный, но явно не богатый. Он сжимал в руках нелепый букет цветов ― видимо, самый недорогой из тех, что смог найти. Но явно переживал. Кати вдруг стало его по-человечески жалко. Чего он, интересно, здесь ловит? Еще одну избалованную девку на папином «Порше»?
