Элис Хоффман - Красный сад
Утром, когда моя мать ушла в школу, я постучалась в дверь большого дома. Высокий мужчина, который жил там, сказал, что его зовут Исаак Партридж. Он не удивился при виде меня. Пригласил войти, угостил чаем с тостами. Выразил сожаление, что яблочного пирога больше не осталось. Добавил, что сам предпочитает пироги тортам и может съесть целый пирог за один присест, совсем как я.
Я сказала, что он должен сделать три вещи, если хочет, чтобы эта женщина его полюбила. Он удивился и заинтересовался.
— Ну, ну, продолжай, — сказал он.
Я продолжала. Первое: он должен полностью отказаться от выпивки. Он ответил, что это не составит труда. Он не большой поклонник этого дела. Второе: он должен отдать ей свой дом, а сам перебраться в учительский коттедж. Он снова согласился. Его дом слишком велик для одного. И третье: он должен подарить ей дочь. Он посмотрел на меня.
— Боюсь, это будет непросто, — ответил он.
— Очень даже просто, — заверила я.
Вечером Исаак постучался в дверь к моей матери и сказал, чтобы она переехала в его дом. Коттедж кишит жуками, и ей лучше перебраться, пока не закончится нашествие. А он поживет в коттедже, потому что насекомые его совсем не беспокоят. Мать внимательно посмотрела на него и согласилась. Всю неделю они ужинали вместе, потому что в коттедже не было кухни и Исаак не мог готовить себе еду. Он стучался в дверь собственного дома, где теперь стал гостем, и мать приглашала его войти. Они садились за стол и ели ужин, приготовленный служанкой. На матери было скромное коричневое платье, волосы зачесаны наверх. Шрам, который делил ее лицо пополам, алел при свете свечей, как цветок. Каждое утро мистер Партридж докладывал мне о достигнутых успехах. Я сообщала ему, что моя мать любит, а чего терпеть не может. Она ненавидит жестокость и людей, которые всех осуждают, не любит рубленые котлеты и сигарный дым. Ей нравятся розы, свежая рыба и мидии, лодочные прогулки, она любит книги и детей. Мистер Партридж внимательно слушал и все записывал в блокнот.
Однажды вечером он пригласил мою мать в молитвенный дом на заседание городского совета, это я подсказала ему. Он предложил запретить продажу спиртного в Блэкуэлле. Алкоголь, сказал он, стал причиной падения многих хороших людей, и он не видит смысла в том, чтобы Блэкуэлл содействовал развращению человечества. Моя мать удивленно смотрела на него, пока он говорил своим тихим, твердым голосом. Я знала, что на нее это произведет впечатление. Единственную таверну держал Джек Строу, и она находилась довольно далеко от города, поэтому против предложения мистера Партриджа никто не возражал. Закон был принят единогласно. Моя мать вернулась домой затемно вместе с мистером Партриджем. Она долго смотрела ему вслед, пока он шел через двор к своему коттеджу.
Для третьего шага мы дожидались ясного вечера. Уже наступила середина мая. Я знала, что мать ночами плачет обо мне. Я не раз видела, как она пишет письма в Ленокс, где, по ее мнению, оставалась я. В тот день, когда мы должны были осуществить наш план, мистер и миссис Келли, всеми в городе уважаемая пара, отправились на прогулку к реке, как всегда после ужина. Они были нужны нам как свидетели. Я знала распорядок их дня и пришла заранее. Исаак Партридж тоже прогуливался по берегу. Услышав, что он здоровается с супругами Келли, я соскользнула в реку. Я действовала очень осторожно, чтобы не ошибиться — Исаак Партридж показал мне заводь, где течение было слабым и не могло затащить меня на глубину. Я уцепилась за ветку и закричала. Я думала о Бруклине, о слонихе, о своем дне рождения, и мой крик наполнился неподдельным ужасом.
Супруги Келли увидели, как мистер Партридж бросился с крутого берега, чтобы спасти меня, и помогли привести меня в чувство. Придя в себя, я сказала, что не помню, как все произошло. Мои родители утонули, меня зовут Сара. Сначала я производила впечатление тугодумки — что неудивительно после пережитого, но постепенно оправилась и стала проявлять блестящие способности. Жители Блэкуэлла поражались моему уму. Мистер Партридж на той же неделе удочерил меня и дал свое имя. В молитвенном доме мы подписали с ним все документы, а потом состоялся праздник, на котором подавали рыбу и мидии, привезенные из Бостона. Мистер Партридж подарил мне тех двух лошадок, что жили в конюшне, и преподнес еще один сюрприз — курносого мопса для компании. Я полюбила эту собачку, назвала ее Топси и разрешала ей спать со мной в кровати поверх пухового одеяла. В благодарность за все, что мистер Партридж сделал для меня, я отдала ему то единственное, что у меня было. Первого июня он женился на моей матери. Насколько ему было известно, она приехала из Англии, из Манчестера, училась в Бостоне. В соответствии с договором, который моя мать заключила с городом, у нее не должно быть собственных детей, но все видели, как она привязана ко мне. Она оставалась учительницей в школе и любовью всей жизни для Исаака Партриджа. Я оставалась девочкой, которая чуть не погибла в возрасте десяти лет, но сумела спастись.
Правила преданности
1918
Утром в день своей смерти моя сестра Сара позвала меня к себе. Она отселилась от нас в коттедж позади дома, чтобы никого не заразить: она заболела испанским гриппом, не могла ни пить, ни есть, и температура у нее поднималась так высоко, что в жару она разговаривала с людьми, которых не было рядом. В момент просветления она собралась с силами, написала записку и просунула ее под дверь. Я прочитала эту записку во дворе. Стоял сентябрь, все вокруг стало желтым. Пчелы устроили свои ульи высоко на деревьях, что предвещало холодную зиму. Сара хотела, чтобы я исполнила ее последнее желание. Я никогда не умела ей отказывать. Мне было десять лет, а ей — двадцать пять, из-за такой разницы в возрасте она заменяла мне и моей младшей сестре Ханне мать. Своей просьбой она оказала мне большую честь. Я боялась только одного — вдруг не справлюсь.
Наши родители умерли год тому назад, сначала отец, а вскоре и мать. Люди говорят, они были очень привязаны друг к другу. Ни одной ночи они не провели врозь и обращались друг к другу «мистер» и «миссис», словно никак не могли поверить и нарадоваться тому, что являются мужем и женой. Сара была любимицей нашего отца. Он называл ее своим талисманом и говорил, что она принесла ему счастье. Даже выйдя замуж за Билли Келли, который уехал воевать во Францию и сейчас сам находился в карантине к северу от Бостона и не мог повидать больную жену, она все время обращалась за советом и помощью к отцу, пока он не умер прошлой зимой. Сейчас она послала за мной — возможно, потому, что больше обратиться было не к кому.
Миссис Келли, мать Билла, помогала нам по хозяйству, но не решалась войти в коттедж из страха заразиться, хотя Сара заболела после того, как навестила ее сына. Каждый вечер миссис Келли несла поднос на другой конец двора. На нем стояли чашка с бульоном, тарелка с сухариками, кувшин воды. Она подавала еду через открытое окно. Она не общалась с невесткой, лицо защищала маской и, оставив поднос, бежала обратно через двор, словно наша милая Сара была ядовитой змеей. Сара говорила мне, что женщина, которая может сама спасти себя, никогда не пропадет. Но сейчас ее никто не мог спасти. Лицо ее лишилось красок, ночью по двору разносился кашель. Младшая сестричка, Ханна, ложилась спать, зажимая уши руками, словно хотела отгородиться от страданий нашей дорогой Сары. Но я слышала все. Я слышала. Я сидела у окна и думала — а что там, в ином мире?
Готовясь к посещению сестры, я надела красивое синее платье, хотя черное было выстирано, выглажено и дожидалось в шкафу. Я не стала надевать перчаток, как иногда делают люди, ухаживая за больным. Сара всегда была такой бесстрашной. Может, поэтому наш отец обожал ее? Я не обвиняю его. Еще девочкой она была прекрасной пловчихой и прославилась тем, что проплыла от Бостонского порта до Свемпскотта. Ее сопровождала шлюпка, чтобы в случае необходимости прийти на помощь, но вскоре потеряла из виду в тумане. Сару сфотографировали для газет, с венком на голове, с широкой улыбкой на лице, в мокром купальнике. Она была из тех женщин, которые в минуту опасности становятся красивей, решительней, собранней. Она всегда ходила с отцом в походы, рыбачила с ним, и еще она очень любила лошадей. У нее было с ними полное взаимопонимание, и она говорила, что людей, которые применяют хлыст, самих надо сечь хлыстом. Она была одаренной художницей, и ее акварели ценились не только в округе Беркшир, где она жила, но и за его пределами, в Манхэттене, где она училась. Смеясь, она говорила, что ее душа принадлежит Нью-Йорку, а сердце — Беркширу. Одна из ее картин висит у меня над кроватью. На нем изображена гора Хайтоп, которую я могу видеть из окна. Но я предпочитаю оригиналу картину сестры. Глядя на ее картину, я воображаю себя Сарой и хоть так могу взглянуть на мир ее глазами.
