Иван Сажин - Полигон
Возбуждаясь, он снова заговорил жестко, поджимая губы после каждого слова. Он тоже был человеком. Его не только возмущала, но и обижала беззаботность, с какой Виноходов относился к службе, святая святых безопасности государства. Однако слова его не достигали цели: между ними как бы разрушились те отношения, которые в подобных случаях устанавливаются между виноватым и обвиняющим. Солдат занял непримиримую позицию, и на лице его было написано: «Вы только и знаете, что требуете, а понять человека и не подумаете…»
Разумеется, он скорее делал вид, что его надо понять, — понимать было нечего. Загоров видел это, и в голосе его настойчиво звучало осуждение. Он припомнил гуляке его прошлые грехи, недавнюю оплошность на болоте.
Обидчивый, склонный к мнительности, танкист кривя губы и отворачиваясь, глухо ответил:
— Теперь начнете валить все, что было и чего не было.
Комбат еще больше нахмурился.
— Я не валю на вас, товарищ Виноходов! Я напоминаю вам о вашей священной обязанности. Вам служить в армии два года. Это незначительный срок, и вполне можно не омрачать его проступками, не портить кровь себе и командирам. Вы прекрасно знаете, что у воина на все личное — строгая диета. Так соблюдайте же ее честно. Она богата витамином сдержанности, который предохранит вас от многих глупостей в последующей жизни. Умейте ценить золотую пору возмужания, взять от нее все, что необходимо для характера человека. От этого вам польза будет.
На разумные доводы Виноходову нечем было возразить, он снова погрузился в угрюмое молчание. Поняв, что дальнейший разговор не имеет смысла, комбат арестовал его на пять суток. Взыскание будет объявлено перед строем роты. Завтра — на гауптвахту.
— Есть, — буркнул солдат и скрылся за дверью. Сигарета попала тугая, неподатливая. Напрягая губы, Загоров с трудом раскурил ее.
— Что так распустился этот механик? — спросил он, поднимая на лейтенанта холодные, недовольно прищуренные глаза.
— Он всегда был таким, товарищ майор. Не зря же его называют ходячим ЧП. — Евгений горестно нахмурился: дескать, что он может сделать со скверным человеком?
— Воспитывают же других солдат. Стало быть, и этого можно, — резонно заметил майор. — Приструните его, и он подтянется.
— На отсутствие замечаний и нравоучений он не может пожаловаться. Не за руку же его водить.
— За руку водить не нужно. Просто надо хорошенько подумать, как вправить ему вывихнутые мозги. Вы хоть помните, что взвод взял обязательство к осени удержать звание отличного? — продолжал комбат. — А то ведь, коли так пойдет, не только отличной — хорошей оценки не заслужите.
Нервно покусывая верхнюю губу, Евгений посетовал:
— Мы бы удержали это звание, если бы не Виноходов. Один весь взвод назад тянет.
— Если бы один! Классность во взводе не повысили два механика. Да и наводчики у вас недостаточно подготовлены. Не забывайте, что отличную оценку по стрельбе взводу поставили с натяжкой, авансом. — Он сбил с сигареты пепел. — А вообще вы правы: из-за одного человека неудачи, из-за вас. Мало прилагаете усилий…
По насупленному виду взводного стало ясно: хотя его и печалит случившееся, он не согласен с высказанным упреком. Комбата это задело. До сих пор он высоко ценил Дремина, а теперь вдруг почувствовал, что обманулся в нем. Худощавый, порывистый, зашагал туда-сюда по комнатушке, остановился напротив лейтенанта. Зрачки его небольших глаз собрались в колючие точки, уголки губ подергивались.
— Не знаю почему, но я вижу, Дремин: гаснет ваша увлеченность службой, утрачиваете командирские позиции. Что мучает вас?
— У меня все в порядке, товарищ майор.
— Так сконцентрируйте ум и волю на одном, ни на что не разменивайтесь. И все станет на свои места.
Неожиданно собравшись с духом, лейтенант попросил:
— Товарищ майор, заберите этого Виноходова! И взвод к осени подтвердит звание отличного. Он все портит.
Евгений искренне верил, что успех зависит от одного механика. А еще подумал, что если комбат выполнит его просьбу, то во взводе и в самом деле все станет на свои места.
— А куда его деть?.. Все взводы на одинаковом положении. Никто не жалуется, не просит привилегий.
Чтобы подавить закипевшее вновь раздражение, Заторов отошел к окну. Недалеко от КПП стояли кучкой и курили, разговаривая, несколько офицеров и прапорщиков, — ждали начала построения. Сегодня, как всегда по понедельникам, полковой развод. Майор трудно сдвинул брови, подумав, что Одинцов по привычке подзовет комбата, басовито кинет: «Что-то загуляли в третьем танковом!»
Все то время, пока он смотрел в окно, Приходько и Дремин молчали: размышлений комбата лучше не прерывать. Он всегда умолкает, когда нужно прийти к спокойному, обдуманному решению. Сам же Загоров хотя и был недоволен лейтенантом и отвергал его просьбу, все-таки в одном соглашался с ним: к Виноходову пора применить крутые меры.
— А вы, Василий Григорьевич, как полагаете, что нам делать с этим фруктом? — спросил он, поворачиваясь.
Капитан усердно стряхивал со своей фуражки невидимые пылинки.
— Перевести в заряжающие. В механиках Виноходову не место. Доверять успех всего экипажа такому человеку рискованно сейчас, а в бою — тем более. То и дело подводит товарищей. Не успеют обсохнуть после одной неприятности, как он снова садит их в лужу.
— Когда ему увольняться в запас?
— Осенью. Второй год служит.
— А ну дайте его служебную карточку? Приходько отложил фуражку. Карточка была у него под рукой, в столе, — достал ее и подал Загорову.
В послужном документе Виноходова взысканий было примерно столько же, сколько и поощрений. Как правило, он время от времени получал за что-либо выговор или наряд вне очереди, а потом исправлялся, заслуживал похвалу. Нельзя сказать, что это нормально, но и трагедию из этого делать, пожалуй, нет смысла. Видно, у Виноходова очередной заскок. Взяться за него построже, и он снова подтянется. А там минет лето — уволится в запас.
Положив на стол карточку и тихо подвигая ее в сторону ротного Загоров задумчиво спросил:
— А почему вы решили, что его надо перевести заряжающие?
— Ну почему? — пожал плечами Приходько, щеки его порозовели; откровенно говоря, он тоже был заинтересован в том, чтобы взвод Дремина выполнил взятые обязательства. — Механик — сердце экипажа. Он должен быть человеком надежным, без подвоха. А у этого все выверты да фокусы… Раньше я не ставил вопрос о переводе его на другую должность (может, и зря), надеялся, что исправится. А теперь вижу: толку не будет. Ходит какой-то надутый, замкнутый, настроение подавленное.
— Что у него могло произойти? — Комбат пристально глянул на лейтенанта. Тот вспыхнул и, помедлив, отвечал:
— Не знаю, товарищ майор…
Ничего другого сказать Евгений не мог, поскольку действительно ничего не знал о Виноходове. Кажется, родом из Белгорода, окончил восемь классов, работал на заводе…
— А надо бы знать, — обронил Загоров и разочарованно вздохнул. — Без причин такие срывы не бывают. Что-нибудь случилось у него. По его вине засел танк на препятствии, потом его начали жучить…
— Парень он норовистый, — подтвердил Приходько. В коридоре прозвучала команда:
— Батальон, строиться на развод!
Загоров раздавил окурок в серой от нагара пластмассовой пепельнице.
— Хорошо, закончим, — сказал он. Выходя из канцелярии, продолжительно глянул на командира взвода. В глазах затаилось недовольство, и Евгений опустил виноватую голову.
Да, Загоров был недоволен своим любимцем. Из-за него случилась эта неприятность, из-за него предстоит щекотливый разговор с командиром полка, из-за него о третьем танковом батальоне пойдет недобрая слава. Может, и кратковременная, но для самолюбия комбата весьма чувствительная.
На разводе, как ни странно, командир полка ни словом не обмолвился о проступке механика из третьего батальона. И Загоров начинал надеяться, что, возможно, обойдется без перехода на басы. Но только вернулся к себе в канцелярию, только сел за свой рабочий стол, как в пустом и гулком коридоре казармы вскинулся звонкий тенор дневального:
— Батальон, смир-р-рно! Дежурный, на выход!
— Не надо дежурного, сынок, вольно… Майор Загоров у себя?
Комбат вскочил, заторопился к выходу. Перед самым его носом дверь канцелярии распахнулась, и он чуть не столкнулся с командиром части.
— Не суетитесь, Загоров, — сказал полковник. — Разговор к тебе есть.
Густобровое лицо его внешне казалось спокойным, бесстрастным. Вряд ли он шел в батальон ради того, чтобы уточнять, в каком состоянии прибыл из увольнения танкист. И захватившее Загорова чувство беспокойства сменилось уверенностью, что речь пойдет о чем-то другом. О чем же?
Между тем Одинцов пристальным взглядом окинул знакомую ему комнату. Те же здесь шкаф, сейф, телефон, на том же месте висит план-календарь по боевой и политической подготовке. «Так выглядела канцелярия и тогда, когда я был здесь командиром батальона, — подумал он, присаживаясь к столу. — Пол только заново покрасили да мебель передвинули…»
