Джулия Стюарт - Сват из Перигора
Солнце ослабило свою мертвую хватку, в кильватере беспрестанного ветра скакал запах дикой мяты, растущей по берегам Белль. Но сваха этого не замечал. На самом деле во время своего короткого путешествия к дому он не заметил вообще ничего. Ибо столь велика была степень его ликования от того, что картотека «Грез сердца» пополнилась хотя бы одним клиентом, что экстаз затмил все вокруг: и волнистую черепицу цвета лосося, и древние каменные стены, поросшие дикими ирисами, и голубей, забывших, как надо летать, и обратившихся в пешеходов. Их место занял образ Ива Левека, который сидел на террасе изысканного прибрежного ресторанчика в Брантоме и держал руку сидящей напротив женщины с безукоризненными зубами. Когда Гийом преодолел половину пути, женщина уже не могла устоять перед доселе скрытыми чарами дантиста. А когда сваха свернул на свою улицу, счастливая пара стояла перед священником в церкви: буйство зеленой плесени цепляется за платформу креста, Гийом — свидетель со стороны жениха, а сам жених просит прощения за коробку с париками, что он когда-то вернул парикмахеру в столь неприглядном виде.
Добравшись до дома, прижался лицом к окну кухни и долго разглядывал помещение. Затем неслышно подкрался к двери, тихонько вставил в замочную скважину ключ и мягко повернул. Медленно приоткрыв дверь, он достал маленькое карманное зеркальце из-за цветочного ящика на подоконнике, просунул в щель и повертел в разных направлениях, стараясь исследовать каждый закуток.
— Добрый вечер, Гийом! Чем это ты занимаешься?
Сваха даже подпрыгнул от неожиданности. Держа лейку с водой в скрюченных от старости пальцах, за ним наблюдала мадам Серр.
— Ох! Добрый вечер, мадам Серр. Э-э… ничем. Именно этим я и занимаюсь — то есть ничем. Вообще. В смысле, абсолютно. А если б я чем и занимался, чего я как раз не делаю, то это было бы совсем не то, что может показаться на первый взгляд. Ни в коем разе. А вообще, мне пора идти, так как я совершенно ничем тут не занимаюсь, хотя и пора бы. До свиданья!
Дома Гийом достал из холодильника бутылку минеральной воды без газа, наполнил стакан и присел за кухонный стол, чтобы съесть нектарин, который предварительно как следует вымыл, дабы не подхватить глистов. Разрезая фрукт, сваха задумался, чем бы таким особенным отметить свою первую победу. Когда от нектарина осталась лишь косточка, он промокнул губы любимой белой салфеткой с собственными инициалами, вышитыми красными нитками в уголке, смахнул косточку в ведро и поставил пустую тарелку в раковину. Затем прошел к двери в погреб, повернул ручку с висящим на ней ожерельем сушеных стручков острого перца и медленно спустился по лестнице.
Внизу Гийом потянул шнур, зажигавший голую лампочку в мохнатом налете пыли. Одно из любимейших его мест еще с детства, погреб по-прежнему хранил свою притягательность. И хотя большинство консервов из фруктов и овощей были теперь его собственными, на задних полках до сих пор хранилось несколько баночек, закатанных еще его матушкой. И пусть содержимое их прокисло до состояния взрывоопасности, Гийом все равно не расставался с ними, всякий раз улыбаясь при виде почерка мадам Ладусет на бумажных этикетках.
Были здесь и другие сокровища, включая обширную коллекцию деревянных башмаков его предков с маленькими подковками на подошвах. В бытность ребенком Гийом обожал всовывать в них свои еще не развившиеся розовые ножки и топать по земляному полу. Больше всего он любил изящно украшенные сабо из тополя, принадлежавшие его деду, который приберегал их для воскресений и похорон. Сабо были Гийому впору целых одиннадцать месяцев — когда ему исполнилось четырнадцать лет. Однако вносить их в дом Гийому не разрешалось: родители не доверяли бедуинской склонности сына раздаривать свои вещи всем, кому они придутся по вкусу.
Башмаки были не единственным предметом, достойным восхищения. Был тут еще «монах» — большая деревянная рама, в которую помещали горшок с горячими углями, чтобы согреть постель, — названный так из-за обязанности монахов ложиться в постель епископа и согревать ее перед сном. Кроме того, в погребе имелись хомуты и огромные ручные мехи, с помощью которых надували кожи телят, чтобы легче было сдирать. Углы были завалены древней, в кайме паутины, железной и деревянной утварью непостижимого предназначения. Время от времени юный Гийом, убежденный, что из этих предметов все же можно извлечь хоть какую-то пользу, вытаскивал в сад тот или иной инвентарь, очищал от грязи и ржавчины и пытался найти ему применение, что в один прекрасный день привело его к попытке смастрячить садовое сито из пояса целомудрия.
Игнорируя враждебные щипки воскресных дедовых сабо, которые Гийом по-прежнему надевал всякий раз, когда спускался в погреб, сваха двигался вдоль стеллажей со стеклянными банками, инспектируя содержимое бутылок «пино» с навязчивой тщательностью алхимика. Будучи в разных стадиях брожения с прошлого года, они напоминали жуткую коллекцию человеческих тканей и биологических жидкостей. Процесс виноделия проходил следующим образом. Сначала Гийом давил виноград в мешалке, после чего процеживал сок через пару женских колготок, покупка коих вызвала немало многозначительных ухмылок в местной лавке и стала объектом неоднократных комментариев Дениз Вигье: мол, если парикмахер берет колготки себе, то ему будет гораздо удобнее в размере XL. После процеживания Гийом добавлял коньяк — в пропорции сорок процентов спирта на шестьдесят сусла. Он с удовлетворением отметил прозрачность жидкости в верхних трех четвертях некоторых бутылок и подсчитал, что еще пара-тройка недель — и их можно дегустировать.
Миновав маринованные томаты, прижавшиеся к стеклу своими румяными щечками, Гийом обратил взгляд на бутыли с ореховым вином, которое сделал в августе. Счастливый и довольный, он тогда весь день снимал с дерева зеленые орехи, очищал их от скорлупы и смешивал с коньяком и сахаром, придавая напитку пикантности апельсиновой цедрой и палочкой корицы — новое добавление к рецепту с прошлого года. Затем смесь процеживалась опять же через колготки, на сей раз купленные в Брантоме, подальше от бакалейщицы и ее острого язычка. Гийом пристально рассматривал тягучую жидкость, размышляя, не мало ли он добавил корицы.
Самым большим изменением в погребе с тех пор, как Гийом Ладусет вернулся в дом, где прошло его детство, стали цветные карты планет и созвездий, которые теперь покрывали все стены над деревянными стеллажами. Ибо с годами Гийом неминуемо сворачивал на путь человека, который, обнаружив седой волосок у себя в усах, бросается к своему огороду с энтузиазмом влюбленного, пьяненный соблазнами его всходов и мучимый, в равной мере, его капризными неудачами.
Небесные карты являлись краеугольным камнем его методики обольщения. Гийом придерживался твердой уверенности, что растения, как и приливы, необычайно чувствительны к циклам Луны. Верховный жрец культа лунного садоводства, он никогда не брался за работу, пусть даже самую мелкую, но огороду, если Луна в этот день не проходила пред надлежащим зодиакальным созвездием. Подготовка почвы, сев, прореживание и рыхление, к примеру, производились лишь тогда, когда Луна находилась в созвездии Козерога, Тельца или Девы. Оптимальным периодом для занятия листовыми культурами, такими, как салат и шпинат, считались дни, когда она проходила созвездие Рака, Рыб или Скорпиона. А если Луна была в Весах, Близнецах или Водолее, значит, настал черед артишоков, брюссельской капусты и брокколи. Гийом был ярым приверженцем учения, что в каждом месяце есть четыре дня, когда в огороде работают только глупцы: когда расстояние между Луной и Землей минимально — и стебли вырастают длинные и тощие, словно бесполезные юнцы; когда Луна максимально отдаляется от Земли — и растения становятся восприимчивы к разным болезням; и два дня, когда она проходит между Землей и Солнцем, вызывая такие небесные пертурбации, что семена даже не прорастают.
Гийом Ладусет был не одинок в своей вере, которую исповедовал в дневные часы. Обладателю подробнейших и современнейших карт и схем — и пусть некоторые из них повторяли одна другую, зато приносили утешение, что ничего не упущено, — ему нередко докучали зодиакальными вопросами все новые и новые ученики, которые точно так же столкнулись с проблемой среднего возраста, обнаружив седой волосок там, где меньше всего ожидали.
Сверившись с положением Луны, сваха выбрался из дедовых башмаков и с облегчением сунул ноги в дежурные кожаные сандалии. Потом щелкнул выключателем, проскрипел вверх по лестнице и направился к задней двери. Отодвинув щеколду, Гийом осторожно высунул голову наружу, скользнул взглядом по верхушке садовой стены, лужайке и под розовыми кружевами куста гортензии и лишь после этого уверенно зашагал в сторону огорода.
