Питер Хёг - Дети смотрителей слонов
Спасатель Джон через секунду оказывается рядом — тенью проскользнув в темноте, и тень эта очень похожа на тень от пивного фургона, потому что Джон именно таких габаритов. Джон возглавляет все спасательные службы на Финё — это и спасение на море, и пожарная часть, и «Фальк», и народная дружина, и если меня попросят коротко его охарактеризовать, то скажу, что он — ещё один друг нашего дома и человек, на которого в любой момент можно рассчитывать во всех ситуациях, кроме разве что ежегодного весеннего бала в честь футбольного клуба Финё, потому что никто никогда не видел его в чём-либо другом кроме комбинезона и ярко-жёлтых сапог пятьдесят второго размера со стальным накладками.
Между тем профессор Торласиус, открыв окно комнаты Тильте, уже наполовину проник внутрь, тем самым технически совершив взлом, хотя мы с Тильте знаем, что окно её никогда не запирается, а просто прикрыто. Тут полицейский Бент, спасатель Джон и Синичка подходят к лестнице и легонько её трясут.
Тот, кому доводилось стоять высоко на приставной лестнице когда её трясут, знает, что требуется чрезвычайное самообладание, чтобы сохранять спокойствие в такой ситуации. Подобное самообладание четвёрке на лестнице не свойственно. Раздаётся визг, и первой на земле оказывается Вера-секретарь.
Не знаю, какой приём положено оказывать секретарю епископа, но, как мне кажется, она несколько удивлена тем, что её скрутили и надели наручники.
— Немедленно отпустите её!
Это голос Анафлабии Бордерруд, в нём звучат такие начальственные нотки, что можно было бы уложить на землю несколько батальонов.
Но полицейский Бент и спасатель Джон — это люди, которым не раз приходилось противостоять ураганам, сохраняя при этом полную невозмутимость, вот почему и епископ Грено совершенно для себя неожиданно и, надо полагать, впервые в жизни оказывается в наручниках.
Потом Джон и Бент снова обращаются к лестнице, потряхивают её как грушу, готовясь поймать Минну Торласиус-Дрёберт, как какой-нибудь перезрелый фрукт.
— Торкиль, на помощь!
Услышав её крик, профессор вылезает из комнаты Тильте, снова оказывается на лестнице и начинает спускаться — с абсолютной уверенностью человека, привыкшего всё расставлять по своим местам, не сомневаясь в том, что так оно всё и останется.
Оказавшись на нижней ступеньке лестницы, он принимает решение сделать попытку вразумить народные массы.
— Меня зовут Торласиус-Дрёберт. — кричит он. — Я профессор областной больницы Орхуса.
— Очень приятно, — отвечает ему Бент. — А я митрополит острова Финё.
Полицейский Бент — умный человек, но ум его я скорее определил бы как житейскую мудрость, а не как некую сумму знаний, которую можно получить в школе. Думаю, он бы и не знал, кто такой митрополит, если бы Тильте не придумала ему такое прозвище, потому что оно по звучанию похоже на его фамилию, Метро Польтроп, и к тому же Тильте считает, что внешним видом и харизматичностью он похож на настоящего митрополита — это такой важный священник в русской православной церкви. А Бенту очень нравится Тильте и нравится новое для него слово, вот почему это слово сейчас и всплывает в его памяти.
— Я сейчас всё объясню, — говорит Торкиль. — Мы проводим психиатрическое и теологическое обследование дома священника.
— И вы начали с того, что полезли в окно третьего этажа, — говорит Бент.
Этот комментарий профессор оставляет без ответа.
— Я всё объясню, — повторяет он. — И предъявлю удостоверение личности. Моя машина стоит вот там.
Он спускается ко всем остальным, Бент и Джон не отходят от него ни на шаг, он машет рукой в ту сторону, где когда-то стоял его «мерседес», и где сейчас осталась одна корзина.
Профессор потрясён тем, что машины нет на месте. Но крупные учёные так просто не сдаются, они неустанно ищут новые пути.
— Мы везли девочку, — объясняет он. — Вот эту. Дильде. Она навещала брата, он наркоман и преступник, он на принудительном лечении — вон там.
Он показывает в ту сторону, где, по его мнению, находится «Большая гора», но, потеряв ориентацию, машет в сторону магазина и находящегося за ним Дома престарелых. Бент и Джон не сводят с него глаз.
— Мы везли девочку и ящерицу, — говорит профессор. — Варана. Местного островного варана.
Он показывает на корзину. И чтобы предоставить неопровержимые доказательства своей правоты, приподнимает крышку. Торласиус, Бент и Джон — кто с надеждой, кто с интересом — заглядывают внутрь пустой корзины.
Тут Торкиль замечает меня.
— Мальчик, — говорит он. — Наркоман. Он прикинулся ящерицей!
Спасатель Джон и полицейский Бент переглядываются.
— Ещё и алкоголь, — говорит полицейский Бент. — Наркотики и алкоголь вместе. Мне случалось такое видеть. Все мозги вышибает.
Лицо профессора приобретает оттенок, который, строго говоря, следовало бы назвать пурпурным. Полицейский Бент одной рукой берёт его за локоть, а другой лезет в карман за ещё одной парой наручников.
Последовавшие за этим события снова заставляют всех нас изменить мнение об Академическом боксёрском клубе и вернуться к первому предположению о том, что занятия в нём соответствуют высокому спортивному уровню. Профессор Торласиус с такой силой ударяет полицейского Бента в живот, что становится ясно: нанести такой удар без предварительной подготовки ни один человек не способен.
Сто четырнадцать килограммов Бента хорошо защищают его. Но жаль, что он весит не сто двадцать. Потому что воздух из лёгких у него уходит, и он падает на колени.
Тут за профессора берётся спасатель Джон, он извлёк выводы из печальной участи Бента, так что предусмотрительно прикрывает мягкие части тела — и вот профессор уже в наручниках.
— Не следует оставлять спину незащищённой, — напоминает Тильте.
Дело в том, что Джон, распрямившись, словно после успешной спасательной операции, совсем забыл о Минне Торласиус-Дрёберт, которая лишний раз подтверждает моё давнее наблюдение, что слаженная супружеская пара во многом похожа на спецназовское подразделение. Минна со скоростью пули налетает на Джона сзади, издавая при этом звук, напоминающий боевой клич японских борцов.
А епископ и Вера, с заведёнными назад руками в наручниках, бросаются прочь с места преступления. Вряд ли это можно назвать мудрым решением, но понять их нетрудно. Когда возникает подозрение, что конец света близок, всякому хочется удрать подальше.
Я чувствую на своём плече руку Тильте.
— Их посадят в изолятор временного содержания, — говорит она. — До понедельника. Так Бент обычно поступает с пьяными. У нас есть двадцать четыре часа.
♥Есть что-то зловещее в том, как быстро в доме перестаёт чувствоваться жизнь, когда из него уезжают хозяева.
Конечно же, усадьба наша не выглядит заброшенной, но мы уехали неделю назад, и дом уже начинает меняться. В прихожей валяется конверт с окошком, который почтальон засунул под дверь, и бумага уже чуть-чуть пожелтела. Часы с маятником над диванчиком ещё не остановились; в той комнате, которую мы называем папиной, всё как и прежде; здесь светло, как всегда — свет льётся через большие окна и стеклянные двери, выходящие в сад, вот почему нам с Тильте сейчас, когда заходит солнце, отчётливо видны все предметы. В комнате мамы чувствуется лёгкая вибрация, которая всегда присутствует в помещении, где стоит большой рояль, так что в каком-то смысле здесь тоже всё как прежде. И тем не менее комнаты безжизненны.
Помню, как я впервые столкнулся с этим, когда мы вернулись домой после каникул, и снова ощутил, когда мы все вместе ездили к каким-то знакомым погостить. А сильнее всего я чувствовал это в те два месяца, когда мать с отцом находились в заключении и нами занималась прабабушка — после того как она разобралась с Бодиль Бегемот, которая хотела отправить нас в детский дом в Грено. По прошествии двух месяцев наш дом был при смерти, и чтобы оживить его, потребовалась почти целая неделя — да и сейчас понадобится не меньше.
Осознавая всю серьёзность ситуации, мы с Тильте молча сидим каждый на своём диване, смотрим друг на друга, и делаем глубокий вздох перед тем как обследовать комнаты, где мы родились и выросли — в надежде найти следы родителей.
Хочу воспользоваться этой короткой передышкой, чтобы сказать несколько слов о Тильте.
Не думаю, что найдётся много приезжих и уж точно не найдётся ни одного островитянина, кто отнёс бы Тильте к той большой группе людей, которых называют «простые смертные». Почти все считают её кем-то вроде полубогини или ещё не легче.
Такое представление основывается на некоторых фактах, например на том собеседовании с родителями, которое устроила наша школа, когда Тильте училась в пятом классе. Я на нём присутствовал, потому что отец проводил вечерние занятия с конфирмантами, а меня нельзя было оставлять без присмотра после злополучной истории с Каем Молестером Ландером. В машине я слышал, как Тильте сказала: «Мама, сегодня вечером учителя будут на меня жаловаться, это потому, что они чувствуют давление моей яркой индивидуальности».
