Бора Чосич - Наставники
В сорок третьем году мало кто из соседских дам навещал мадемуазель Бетти для того, чтобы украсить платье вышивкой, но мадемуазель Бетти, несмотря ни на что время сидела и ковыряла иголкой, видимо, в силу трагического происшествия с ногой, ранее нам не известного Тетки сказали: «Мы можем исполнить небольшой гобелен с видом озера Блед, но с монограммой вряд ли справимся1» Дедушка сказал; «Хорошо хоть это понимаете!» До войны мадемуазель Бетти исполняла исключительно простые инициалы, в самом же начале войны появились немецкие унтер-офицеры, они требовали: «Ты нам сделать имья для жентшина!» – и это были совсем другие, трудные буквы. Потом, после поражения под Сталинградом, почти полностью прекратилось употребление немецких букв, дядя сказал: «Пора ей перейти на изготовление русских пятиконечных звезд!» Дедушка откомментировал: «Ага, чтоб ее на голову укоротили!» А отец добавил: «Так она и так снизу укорочена!» Дядя сказал: «Одноногие для этих самых дел, говорят, наилучшие бабы!» Мама сказала: «Боже спаси и помилуй!» Был сорок третий год, весьма странный, военный, в школе дали задание вылепить дом из пластилина под названием «Сельский дом», а также вышить свое имя на куске картона Дедушка сказал: «Эк они тебя в бабу превратить стараются!» Мама сказала: «У меня ниток нет тебе штаны зашить, а тут такие глупости!» Дядя сказал: «Я в детстве так прострочил палец машинкой, что еле-еле иголку из кости вытащил!» Отец сказал: «Русский пулеметчик строчит с крыши!» Последние слова были истинной правдой. Пулеметчик спустился по водосточной трубе и сказал: «Здравствуйте!» Мама на скорую руку принялась штопать ему рукав, прошитый немецкой пулей. Дядя сказал: «Вот сейчас мы Гитлеру жопу заштопаем!» Русский ответил: «Так точно!» К мадемуазель Бетти нагрянули люди, люди заявили: «Сейчас мы в бога, в душу и в жопу мать этой блядищи, которая немцам джемпера штопала!» То, чем грозили ее матери, проделали с самой мадемуазель Бетти. Потом они говорили: «Мы ж не знали, что у нее одна нога, а вообще-то она ничего!» Дядя сказал: «Ну, что я говорил!» Пришли в мастерскую и женщины, чтобы унести оттуда незаконченные монограммы, драгоценные нитки довоенного производства; нитки назывались английскими названиями и инициалами – например, «Е», «М», «С», это было непонятно, но очень дорого и годилось для того, чтобы утащить. Мадемуазель Бетти начала умирать вечером, утром уже сочувственно шептались: «Сколько их было, прямо пришпилили бедную!» Кто-то предположил: «А может, они ее просто пришили?» Дядя спросил: «Монограмму, случаем, не оставили?» Мама сказала: «Бедняжка, если б она знала только, что с ней приключится, так небось не сидела бы в уголке всю жизнь! – но, подумав, добавила: – А может, и сидела бы!»
В сорок четвертом году в наших окрестностях строго наказывалась дружба с немцами, в первую очередь это относилось к златошвейкам, официантам, парикмахерам, вообще к людям, занятым в сфере услуг. Капитан Вацулич сказал: «Должно быть чисто или никак!» Дедушка спросил: «А кто вам теперь будет звездочки вышивать?» Вацулич ответил: «Не важно, что в гербе, важно, что в душе!» А в душах – его, моей, моих родных – начал зарождаться абсолютно новый символ, эмблема будущего, монограмма череды предстоящих лет, о которых мы в тот момент не имели ни малейшего понятия.
О возрожденном искусстве мясников
В годы между сорок первым и сорок четвертым многие человеческие профессии погибли, забылись, были утрачены навсегда. Знаменитые виртуозы великолепнейших профессий, не имея сырья для работы, утратив наинужнейшие инструменты, продолжили жизнь вне специальности, временно скончались без настоящей работы. Это рассказ об одной такой профессии, требующей знания тонкостей, – об искусстве мясников. В те годы мясники полностью утратили смысл своего существования, скотина была захвачена в плен оккупантами, многие животные, некогда необходимые, были изрешечены вражескими летчиками на бреющем полете. Мясники остались без работы, без мяса, без ремесла. Многие из них зарегистрировались у немецких властей, чтобы резать, рубить и разделывать мясо для походных кухонь и офицерских столовых. Некоторые согласились убивать и разделывать издыхающих лошадей, обезножевших мулов, вышедших на пенсию ослов, не желая терять практику, хотя эта практика унижала их. Но настоящие мастера, виртуозы этого необходимейшего ремесла, перестали вспоминать прошлое и хотя с большим трудом, но все же отреклись от своей предыдущей истории, будто в жизни прежде ничего и не было. В сны к ним приходили волы с заплаканными глазами, трепетные коровы и нежные ягнята, во сне животные умоляли мясников вернуться к прежней профессии, самой знаменитой. Во снах коровы были красивы как никогда, коровы были смирны до невероятия, но ничто не помогало. Истинные мясники моей страны не хотели рубить для чужаков, несмотря на уговоры поставщиков немецких кухонь, жалующихся на безобразнейшую работу дилетантов, кое-как обученных рубщиков и прочих неумех.
Никола Тимша, величайший мясник моего города и вообще один из самых известных, однако весьма скромный человек, полностью перестал практиковать свое ремесло, зачастую кровавое. Из немецкой кантины сбежала курица, а может, петух; петух перелетал с крыши на крышу, наконец его поймали – мои мама и дедушка. Мама, в прошлом большой специалист по умерщвлению животных, в настоящий момент угнетенная ужасами войны, не посмела взять в руки нож. Мама и дедушка отнесли петуха великому мяснику Николе Тимше с просьбой зарезать его. Знаменитый мясник глянул на пленку, затянувшую испуганный глаз птицы, и спокойно, вежливо, но твердо отказал. Никола Тимша, по-прежнему гордый, прекративший разделку различных мясных туш, стал ремонтировать стулья, починять краны в ванной, иногда лепил из пластилина фигурки. Никола Тимша пилил еловые доски, вытаскивал гвозди из старых ящиков, латал подметки дедушкиных ботинок, но слова употреблял старые, прежние. Вместо «подметка», «ящик», «клещи» Никола Тимша, незабываемый мясник нашей округи, говорил «вырезка», «оковалок», «грудинка». Приходили люди, нашептывали ему что-то о редчайшем искусстве, крайне необходимом именно сейчас, но он продолжал чинить дедушкины башмаки, делал это плохо, но молча.
Тогда, 19 октября 1944 года, в подвал внесли раненого красноармейца, очень бледного. С красноармейцем все было в порядке, кроме ноги, левой, сломанной пониже колена. Нога все еще была в сапоге, но обломок кости пробил кожу не только на теле, но и на голенище. Люди попытались снять сапог, но не заметили, что от колена отделяется и все остальное, то есть сама нога. Тетки прервали изготовление красных звезд и пытались подвязать русскому товарищу ногу, уже посиневшую. В подвальном полумраке, недалеко от эсэсовцев, садивших с крыши из шмайсеров, очень много чистой русской крови вытекло из сержантовой ноги, перебитой осколком. Дедушка воздевал руки горе, тетки колдовали, хватаясь за ножницы, дуршлаги и другие совершенно ненужные вещи. Тогда из мрака поднялся Никола Тимша, человек достойный и молчаливый, вынул из теткиных рук нож, за который не брался с сорок первого, апреля месяца. Вспоминая большие анатомические схемы минувших лет, тех дней, когда он сдавал экзамен на мясника, вспоминая иллюстрированное описание ноги, пусть коровьей, но все-таки, Никола Тимша очень осторожно принялся резать ногу нашему товарищу, неизвестному красноармейцу, совершенно бледному сержанту. И к его рукам возвратилась ловкость, мастерство и он осознанно, четко отделял еще здоровые мышцы от обломков кости, мелкого железа и кровяных сгустков Никола Тимша делал свое дело вдохновенно, молча; тетки сумели перевязать культю остатком простыни, дедушка выкинул сапог, не опростав его.
В сорок пятом, году великих перемен, вновь засверкали ножи в руках у мясников, блеск их был опасным, угрожающим, но вместе с тем и веселым в некотором роде. «Мы опять в состоянии разделать любую тушу до мельчайших подробностей!» – сказал Никола Тимша в своей знаменитой речи. «Мы опять в состоянии вернуться к любимому занятию, делу разделки!» – подхватили лучшие представители этой очень нужной профессии. Товарищи из Двадцать первой сербской во главе со Строгим принялись покашливать, потом Строгий спросил: «А враги народа в лице Адольфа Гитлера и других? – Строгий на минутку умолк, после чего продолжил: – Вы готовы разделать на мерзкие и гнусные куски последних представителей фашистского вермахта в облике исторических личностей?» – «Мясо есть мясо! – ответили мясники, затачивая свои довоенные тесаки марки „Золинген", после чего продолжили: – Мы всего лишь послушные ремесленники в настоящий исторический период!» Строгий сказал: «Отлично!» Но дедушка возразил: «Одно дело война, а другое – пища! – и добавил: – Не стану я глодать Германа Геринга вместо поросячьей ножки, чтоб вы знали!» Дядя спросил: «А тебя что, заставляют?» Мама сказала: «Чтоб ты всегда таким крепеньким был! – и добавила: – Если б ты только знал, чего ты только не едал в черные дни оккупации!» Отец восстал из легкого кайфа и спросил: «В чем дело?» Мама продолжила: «Да-да, и не удивляйся!» Я сказал: «Это в порядке вещей!» Сначала мне дали по шее, потом отец сказал: «Сейчас все сблюю, что в войну ел!» Дедушка принялся дразнить: «Давай посмотрим, как у тебя получится!» Мама сказала очень спокойно: «Нет зверя, который не прошел бы через нашу мясорубку!» Уклонившись от следующей затрещины, я сказал: «Счастье, еще, что мы не евреи, которые половину животных не смеют есть под страхом религиозной смертной казни!» Отец заявил: «Тьфу, тьфу и тьфу!» Дядя сказал: «Чего удивляться-то, может, и детишек ели, кто знает!» Мама в ответ замахала руками: «Боже упаси, не было этого!» Дедушка строго спросил: «Почем знаешь?» Мама ответила: «Уж я-то знаю психологию мясников, с которыми общаюсь на рынке всю жизнь!» Тетки заявила «Хорошо, что мы не любим мясо, лишь изредка и по праздникам!» Дядя ответил им: «Оттого вы такие и есть!» Они вздохнули: «Что ж делать!»
