Евгений Клюев - Андерманир штук
Разработка такой, извините за выражение, психологической карты личности имела в составе программы функцию аперитива и очень напоминала услугу, оказываемую публике, но в действительности оказывала услугу Демонстратнеру. Ибо тот – развертывая перед собеседником его психологическую карту, – на самом деле должен был осторожно вытянуть из собеседника сведения, которыми как опорными впоследствии возможно будет воспользоваться при «чтении мыслей». Расчет состоял в следующем: лучше всего, по мнению Демонстратнера, было читать мысли не кого попало, а того, с кем только что пришлось работать. Информанту, так Демонстратнер стал называть приглашаемых из зала зрителей, полагалось после составления его «психологической карты личности» оставаться на сцене: здесь риск пробуждения в его сознании посторонних мыслей – то есть мыслей, не имеющих отношения к представлению, – был минимальным. А это значило, что Демонстратнер всегда мог рассчитывать на то, что информант думает исключительно о происходящем и своей роли в нем.
– Гениально, – вынужден был согласиться Коля Петров, разведя руками. – Чем дольше твой информант на сцене, тем больше он «твой»… м-м-м, поскольку тем активнее он готов сотрудничать с тобой – лишь бы наконец покинуть сцену, перестать быть в центре внимания! Гениально, Боря.
– Да и вообще, – Демонстратнер принял «гениально» как должное… во всяком случае, как привычное, – работать на протяжении всего представления имеет смысл с одной и той же группой, которая рано или поздно соберется на сцене. Зачем вытаскивать из зала случайных людей, когда уже разогретые и готовые к употреблению – вот они, перед тобой?
А кончались такие разговоры всегда одним и тем же.
– Я все-таки не смогу обойтись без подсадок… хотя бы на первых порах не смогу, – сокрушался Демонстратнер.
– Ну и глупо, глупо, глупо! – горячился Коля Петров. – Не надо ни от кого зависеть, не надо привыкать ни к чьей помощи. Раза три-четыре будет, скорее всего, немножко горячо… но зато потом – ты свободен! Ну хорошо, пару раз я сам готов выйти на сцену постоять – для… для разгона, так сказать. Но ты увидишь, ты поймешь, что мое присутствие только мешает.
– Ты так говоришь, как будто сам уже проводил психологические опыты на сцене, – злился Демонстратнер.
– Я просто стараюсь рассуждать здраво, – пожимал плечами Коля Петров. – Дурача кого-нибудь, лучше всего сохранять здравый смысл. Легче дурачить.
12. ТОРТА В ПРИХОЖЕЙ ПОЧЕМУ-ТО НЕ ОКАЗАЛОСЬ
Все такие прохвосты… И Геннадий прохвост – как все. Вчера он опять сказал, будто уехал на соревнования. Да, я позвонила в клуб! И мне – смеясь – сообщили, что это правда: он действительно уехал на соревнования. Непонятно только, почему при этом смеялись… Геннадию скоро тридцать, мне – тридцать пять. Тридцать пять – это не так много, конечно, но все-таки больше чем тридцать. На пять лет больше. Хотя снова непонятно, почему надо смеяться, подтверждая, что Геннадий на соревнованиях.
Нет, пора все это прекращать. Он не расписывается со мной. Правда, мы разговора на эту тему не заводили, но он не расписывается со мной. Мог бы, в общем-то, понять, что не я, а он должен был завести разговор… такие вещи надо понимать. А у девицы голос очень противный. И интонации противные: «Но он действительно на соревнова-а-аниях!»
Зачем надо говорить «действительно»? Я же не проверяла – я просто хотела узнать, какие соревнования и где. Я имею право это знать, жена я или кто? Ну, не жена… все равно право имею. И смеяться тут нечему. Впрочем, мне это безразлично.
А соревнования теперь часто проводятся: он за последний месяц раза три только дома ночевал. И раздражается постоянно. И ничего не рассказывает. От посторонних людей приходится узнавать, что он собирается в тренеры переходить. Хотя, если кого-то об этом и ставить в известность, то в первую очередь меня!
Все, Геночка. Все, мой дорогой. Довольно.
Между прочим, Владимир Афанасьевич звонит все время. Но там жена, дочка. Хотя… и что с того, что жена? Да и дочка взрослая почти. А Владимир Афанасьевич, взятый отдельно от жены и дочки, – милый. Милый и мужественный, хоть и не гребец. И романтичный – иначе бы не влюбился в цирковую. Говорит, я для него – как девочка на шаре… при том, что он для меня – вылитый атлет с той же картины! И загадочный он, Владимир Афанасьевич: весь такой… окутанный тайной.
Нет, стоп. Дура я. Не годится четыре раза замуж выходить. Стыдно четыре раза. Недаром же Загайнов спросил на днях: «Ты как сейчас – замужем?» Гадкий такой вопрос. Гаже не придумаешь. И тридцать пять лет мне… Лев уже большой. Давно все понимает. Надо наконец взять его к себе, будем жить вдвоем – куда лучше? Он уже взросло совсем выглядит. Как к нему обращаться-то не поймешь…
Лев-подойди-сюда!
Подай-мне-вон-ту-чашку-Лев.
Спасибо-Лев-ты-очень-любезен.
Странно… я прямо как старуха говорю! Это в тридцать пять лет, а? Когда можно еще вообще всю жизнь с начала начать. Познакомиться с хорошим человеком… хотя хорошего, конечно, негде взять. Значит, надо все-таки взять сына. И вырастить его… гм, дорастить – тем более что это быстро. И в старости будем с ним гулять по набережной – как брат с сестрой. Господи, что ж я несу-то? Совсем баба сбрендила. Но сбрендила или нет, а Геннадий пусть убирается и… и соревнуется с кем хочет. Льва же я заберу.
– Алло, папа? Пап, я зайду сегодня вечером, можно? Поговорить бы надо. Ну, в общем, по делу. Да нет, не будем по телефону. До встречи.
Лев-Лев-Лев… Лллев! Ух!
Это эффектно – иметь рядом с собой льва. Елена-Фертова-артистка-цирка-живу-со-львом… Что значит – «в квартире»? А где ж еще-то, не в клетке же! Только… только – вдруг он не захочет? Сколько он у деда уже… не может быть, чтобы девять, мы с Геннадием когда познакомились? Нет, правда девять… кошмар. А звонил он когда последний раз? Не помню. Я плохая мать. И дочь плохая: ведь так до сих пор и не сходила на… как же это называлось, не «Полчаса чудес», а – как? Ну не сходила, и что ж теперь? Не надо было без меня аттракцион делать: для всех само собой разумелось, что я тоже в манеже буду! Нет-нет-Леночка-в-манеже-не-будет-ничего!.. – «Ничего»! Из-за одного этого «ничего» уже стоило не ходить: как будто я вообще неодушевленная – эдакое «что»… тумба какая-нибудь или подушка. Пусть спасибо скажет, что накануне позвонила поздравила… ох, жизнь, жизнь!
Сейчас можно заехать цветов купить и – тортик какой, очень будет мило. Любящая дочь освобождает отца от забот о внуке. Только б они не заупрямились оба… но меня-то тоже можно понять: не одной же мне оставаться, в самом деле! Когда Геннадий наконец уберется, я имею в виду. А можно им, кстати, отцу со Львом, сколько-нибудь времени дать… на сборы… месяц. Нет, двух недель хватит: чего там собирать-то особенно?
Уже через полчаса Леночка снимала шубку в прихожей Антона Петровича. Тот встречал ее один: Льва дома не было. Чмокнула в нос, улыбнулась цирковой улыбкой – Антон Петрович только руками развел:
– Экая ты непринужденная у меня…
– А где Лев?
– На свидании.
Леночка сделала большие глаза, но тут же и услышала:
– Непропорционально получилось. Раньше лучше было.
– Ну па-а-ап!.. А что за девочка, из хорошей семьи?
– Из восьмого «А».
– Я про семью спрашиваю!
Между тем в гостиную уже влетел Лев – весь-как-божия-гроза.
– Дед Антонио!.. Ой, Леночка, привет.
Она давно уже не возражала против «Леночки»… да и чего ж возражать-то? Даже весело: как будто они однокашники. Некоторые, правда, осуждают: что это, дескать, за отношения такие… ненормальные? Почему ненормальные, если она почти как его сестра выглядит: он, вон, большущий… ни за что не скажешь, что несовершеннолетний!
– Лев, это мама, стало быть, – сказал Антон Петрович, сам не поняв зачем.
– Ты думаешь, он мог это забыть? – расхохоталась Леночка словно в манеже и даже умудрилась потрепать Льва по волосам, пока тот шнурки на ботинках развязывал. Правда, он очень быстро управился – молниеносно. – Ты думаешь, Лев мог забыть маму?
– Мог, – ответил Лев.
Ясным голосом, без улыбки.
– Мог? – растерялась Леночка.
– Мог-ли-не-мог-ли-а-штаны-намокли, – Антон Петрович будто заранее подготовил этот куплет, на случай чего.
Лев прыснул.
«Совсем ребенок еще», – подумала Леночка.
– Там торт в прихожей, – сказала она ему.
Лев стоял где стоял и смотрел на нее. Причем как-то бесстыже смотрел: так на людей не смотрят. Так на животных смотрят: на собак, кошек… на зверей в зоопарке. С интересом естествоиспытателя.
«Или совсем уже не ребенок».
– Там торт, говорю, в прихожей…
– …топчется, – неожиданно закончил Лев и вздохнул.
– Я чай пойду ставить, – сказал Антон Петрович.
– Лучше я, – и Лев, не дожидаясь согласия, исчез в кухне.
– Какой-то он странный сегодня, нет? И глаза красные… – Леночка встряхнула кудряшками.
