Хавьер Сьерра - Хозяин музея Прадо и пророческие картины

— Любопытно, — пробормотал я.

— Потрясающе! — воскликнула Лючия.

Глава 6

Слишком молодые призраки

— Ты встречался с Лючией Бозе и не позвал меня! — Зеленые глаза Марины метали молнии.

Мы условились встретиться в нашем любимом кафе в Монклоа, чтобы поговорить и попрощаться до конца каникул. На другой день Марина уезжала в Памплону, а я собирался в Кастельон. Связь тогда оставляла желать лучшего. В 1990-х годах мобильные телефоны были роскошью, а межрегиональный звонок стоил целое состояние. И мы предпочли пообщаться перед разлукой. А я, глупец, начал со своей поездки в Турегано и описал состоявшееся знакомство, не упустив ни единой подробности. Фатальная ошибка. Немедленно выяснилось, что отец Марины являлся большим поклонником актрисы, а моя подруга просто обожала ее. Оказывается, она была готова дать руку на отсечение ради встречи с Лючией. В пылу гнева и обиды Марина выдала мне множество фактов из биографии Лючии, которых я не знал. Например, интересные подробности о работе с великими мастерами итальянского кинематографа Антониони, де Сантисом и Феллини, а также кое-что о знаменитых баталиях с Луисом Мигелем Домингином, гремевших в пятидесятые годы, когда он не отпускал ее одну в Мадрид даже на машине. Я почувствовал себя виноватым из-за того, что не пригласил Марину с собой, но воистину безграничное раскаяние меня охватило, когда она положила передо мной тонкую стопку бумаги.

— Что это?

— Пока ты праздно путешествовал, я провела кое-какие раскопки в отделе периодики, — усмехнулась Марина.

— Ты ходила в отдел периодики? И что ты там искала? — удивился я, пока не понимая, есть ли у меня основания для беспокойства.

— Твое привидение, конечно.

Я лишился дара речи.

Мы с Мариной нередко обсуждали мое увлечение сверхъестественными силами. Но еще в начале знакомства она ясно дала понять, что ей не по себе от подобного и она предпочла бы не углубляться в потусторонние материи. Марина была примерной прихожанкой, посещала воскресные мессы, исправно причащалась и старалась избегать скользких тем. И все же что-то побудило ее сделать шаг в этом направлении. Она призналась, что мысленно постоянно возвращалась к тому, что я говорил ей по пути из Эскориала, и решила самостоятельно разобраться в некоторых вопросах.

— Разве ты не помнишь? — произнесла Марина, рассеянно глядя в окно кафе и не замечая поданные нам марципаны. — Ты рассказывал о человеке, с которого все началось, и размышлял, не могли он быть призраком, ссылаясь на обстоятельства ваших встреч. Например, что видел его только ты один, поскольку в галерее, кроме вас, в те моменты никого не было, и ты даже чувствовал холод, пожимая ему руку. Еще ты описывал, как поспешно он исчез, когда к вам подошла группа туристов…

— Я тебе все это говорил?

— Да! Ведь это правда?

— Конечно.

— Но если твой необыкновенный маэстро — выходец с того света, тогда его призрак должен принадлежать человеку, умершему в Прадо, и чей дух остался блуждать там.

Ее наивность вызвала у меня улыбку.

— А поскольку в музее вряд ли умерло много народу, я отправилась в отдел периодики, чтобы выяснить, о ком может идти речь.

— Его зовут Луне Фовел. Он врач, — напомнил я.

— Он солгал тебе. Я не обнаружила никакого доктора Фовела, скончавшегося в Прадо. Более того, эта фамилия не встречается ни в одном из некрологов, опубликованных в Мадриде в последние сорок лет. В свою очередь, — она интригующе улыбнулась, — могу предложить парочку кандидатов на роль привидения…

— Серьезно?

Я с трудом представлял, как Марина, одетая с иголочки, сидит за деревянной уродливой партой архива периодики Национальной библиотеки и ждет, когда сотрудник хранилища в голубом халате принесет ей подшивки старых газет. Полагаю, она ни в чем не знала отказа.

— Последний из них умер в 1961 году, — продолжила Марина, не подозревая о моих тайных мыслях. Перелистав бумаги, она нашла в материалах нужный листок и положила его передо мной. — Смотри. Вот здесь. Видишь?

— Неужели ты серьезно…

— Не откажи в любезности, прочитай.

Марина протянула мне копию ежедневной газеты «АВС» от 26 февраля 1961 года с заметкой, озаглавленной: «Неудавшееся ограбление музея Прадо». История звучала так: ранним утром 25 февраля привратник музея и его жена, находившиеся у себя в спальне (их квартирка располагалась в здании пинакотеки), были потревожены звуком громких ударов, раздавшихся с улицы. Они выбежали из дома, чтобы понять, откуда происходит шум, и увидели у своих ног тяжело раненного человека с обмотанным вокруг пояса тросом. Он скорчился на земле и едва дышал. Очевидно, несчастный сорвался со стены. Трагедия произошла со стороны фасада музея, выходившего на улицу Руиса де Аларкона. Вероятно, он не удержался на карнизе, пытаясь забраться в музей. По сообщению газеты мужчина скончался до прибытия «скорой помощи».

— Дальше, дальше читай, — нетерпеливо проговорила Марина. — Я принесла тебе также публикации из «Эль Касо» и «Ла Вангуардии».

Отчет «Эль Касо» содержал больше красочных подробностей. «Самоубийство при попытке ограбления». Газета подробно восстанавливала путь вора по карнизам Прадо. Его целью являлось слуховое окно в галерее итальянской живописи. Он намеревался через него спуститься в зал Гойи и вырезать из рам две картины из цикла «Махи» и унести, завернув их в упаковочную бумагу. Роковым образом план сорвался — злоумышленник поскользнулся на карнизе. Неудачливый грабитель оказался восемнадцатилетним жителем Вальекаса. Он был постоянным посетителем музея. Никакого криминала за ним не числилось. Звали его Эдуардо Ранканьо Пеньягарикано.

— Невозможно! — воскликнул я. — Слишком молод.

— Ты уверен?

— Да.

— К сожалению, в газетах не опубликовали ни одной фотографии Ранканьо. Если бы ты мог посмотреть и…

— Нет необходимости, — возразил я. — Это не он. Доктор Фовел далеко не юнец, Марина.

Она поглядела на меня с озорством, будто игра ее очень увлекала.

— Хорошо. Я говорила, что у меня есть второй кандидат? Более опытный и просвещенный. Намного старше. Кроме того, он обладал импозантной внешностью, которая вполне подошла бы твоему доктору. Тот человек был поэтом. Его имя — Теодосио Вестейро Торрес. Он покончил с собой у стен музея… более ста лет назад.

— Никогда о нем не слышал.

— Тем не менее он принадлежал к кругу близких друзей писательницы Эмилии Пардо Басан и даже опубликовал несколько книг.

— Ты не шутишь?

— Хочешь послушать, что я о нем узнала?

Я кивнул.

— Теодосио Вестейро, несомненно, любил искусство. Он родился в Виго в 1847 году, в двенадцать лет родители отдали его в духовную семинарию в Туй, в провинции Понтеведра. Наверное, он был одаренным юношей, поскольку ему доверили возглавить кафедру гуманитарных наук в ту пору, когда сам он еще являлся студентом. Более того, назначили по распоряжению самого епископа. Но духовная карьера Теодосио внезапно оборвалась. В двадцать четыре года, не став дожидаться рукоположения, он покинул семинарию и уехал работать в Мадрид.

— Почему он вдруг отказался от религиозного служения?

— Похоже, рационализм вступил в противоречие с философией во время учебы. Говорили, будто его мировоззрение изменилось. Возможно, не обошлось без женщины, хотя об этом ничего конкретного не известно.

— Любопытно, — пробормотал я. — Что случилось дальше?

— Жизнь в Мадриде оказалась намного сложнее и суетнее, чем в Туе. Ему пришлось зарабатывать уроками музыки, и тогда же он начал сочинять. В редкие свободные часы гулял по музею или посещал дружеские поэтические вечеринки. — Марина сверилась со своими записями и продолжала: — Самой значительной его работой стала биографическая энциклопедия в пяти томах, где были собраны жизнеописания знаменитых галисийцев. Кроме того, Теодосио написал два трактата по философии и теологии, два драматических произведения, две книги лирики, две баллады и даже сочинил сарсуэлу.

— Талант, что тут скажешь. Выяснили, почему он свел счеты с жизнью?

— Причина неизвестна. Он не оставил записки, вообще никакого объяснения. Напротив, сжег часть своих произведений накануне рокового шага. До нас дошла лишь скудная информация о нем, и то лишь благодаря тому, что друзья опубликовали в газетах письма с выражением соболезнований. В трагедии они винили его увлечение творчеством Гете и Руссо, а также общую атмосферу романтизма и пораженчества, царившую в просвещенных кругах того времени. Ты знаешь, например, что тогда было немало гениев, которым самоубийство казалось спасением от рутины повседневности? Среди самых известных имен — Жерар де Нерваль и Ларра, но таких людей в действительности было много.