Ирина Лукьянова - Конь в пальто
Кажется мне, пора принимать меры. Мне все надоело, мне тридцать три года и ничего для истории. Я пишу короткие заметки в четыре места и прыгаю, как на болоте, с кочки на кочку: то здесь дадут сто баксов, то здесь. То ничего не дадут. Я меняю коронку и хожу с разодранной ноющей челюстью, а отдала я за нее сто пятьдесят долларов, которые мне нужны совсем для другого. Четверть еще только началась, а мой сын за неделю получил десять двоек, Машка меня не слушается, Гриша не платит мне денег, а вчера снял у меня отличный материал и всунул историю про сглаз и порчу, потому что это привлечет читателя. Надо принимать меры, я себя не в мухоморах нашла.
Труба зовет
Но прежде чем я возьмусь принимать меры — набравши воздуху, уф, уф, уф — газета «Труба».
Свое странное название «Труба» получила от Трубной площади, в районе которой жил главный редактор Гриша Вешняков. Гриша гордится своим коренным москвичеством и мыслит себя современным Гиляровским. И газету всегда хотел делать соответственную: корреспонденты «Трубы» пасутся на свалках и вокзалах, на азербайджанских рынках и очистных сооружениях, во вьетнамских общежитиях и похоронных конторах. Общий колорит газеты получается довольно коричневый, не в смысле фашизма, — а я своими статьями о старой Москве добавляю этому коричневому цвету благородного флера. В «Трубе» я писала не только о Шехтеле или Аполлинарии Васнецове — это у меня взяла бы и «Классика жанра». Здесь я писала о повседневной городской механике, о малозаметных персонажах каждого дня: как строят мосты, как работают ТЭЦ, кто водит речные трамвайчики, как живется проводницам поездов дальнего следования, что думают клиенты одежных магазинов о продавщицах и наоборот, где учатся дети афганских беженцев, как реставрируют боярские палаты и где в мегаполисе живут какие бабочки.
Редакция «Трубы» находится в старинном особнячке со скрипучими полами и плохо открывающимися окнами. В ней много крохотных кабинетов с высоченными потолками, потолки по углам ржавые от протечек, столы засыпаны пеплом и старыми полосами. Полосы исчирканы помарками. Здесь до сих пор рисуют планы полос по клеточкам и считают строчки по модулям, полмодуля — девять строчек, с заголовком — пять. И точно знают, что полполосы с картинкой на два модуля и рекламой — это 74 строки по 63 знака и ни буковкой больше, и умеют ровно уложиться в этот объем. По пятницам, когда кончается верстка, в редакции пьют коньяк, поют под гитару и на чем свет стоит ругают своего начальника. В «Трубе» работает парочка кандидатов наук, которые трудятся где-то в институтах, а сюда пишут одна про паранормальные явления, а другой про лекарственные добавки. В жизни они славные люди, а читать их совершенно невозможно. Но одно привлекает читателя, а другое — рекламодателя. Здесь есть пара веселых старушек — историк, бывшая преподавательница вуза, и биолог, научная сотрудница из закрытого в перестройку НИИ. Одна смолит как паровоз и моментально выдает любые справки энциклопедического характера, другая работает огнетушителем, заливая ворванью все бушующие волны. Есть еще пара выпускниц журфака, не вполне уверенных в правилах расстановки знаков препинания, есть свой тихий сумасшедший с круглой лысой головой, одна мать-одиночка (не считая меня) и несколько лихих репортеров, слегка похожих на Серегу. Они-то и обеспечивают коньяк и гитару по пятницам. Они работают еще в десяти местах, и иногда приносят небесно-прекрасные съемки Забайкалья, греческих островов, цейлонских джунглей, австралийских деревьев, цветущих сиреневым облаком, — это чтобы коллеги полюбовались. И московских ливней, троллейбусных парков, монастырей, диких собак в метро, гаишников, выпускников, китайцев — для Гриши. Гриша морщится, перебирает кадры, говорит, все не то, острее надо, характернее… Нет первополосного кадра, орет он, срываясь на фальцет, вы умеете только цену на свои карточки набивать, а карточки у вас хреновые! И давит жилистой рукой беломорину в пепельнице.
Гриша сажает яблони на Марсе и кукурузу в Заполярье, распахивает целинные и залежные земли — и уверен, что вот уже скоро мы будем купаться в золоте, шампанском и птичьем молоке. Последняя его идея — омолодить «Трубу», а то ее одни пенсионеры читают. И в трогательной газете, подробно и компетентно освещающей проблемы артрита и пикировки помидоров, вдруг появляется молодежная вкладка, посвященная панкам, растаманам, граффитистам, сноубордистам, диджеям и так далее. Старушки-веселушки зовут ее «В мире внуков». Читатели озадаченно спрашивают, зачем это. Но главный не хочет останавливаться: теперь, когда нас читает молодежь, мы должны завоевать рынок работающих профессионалов! А то что же это нас не читают состоятельные мужчины в возрасте до 50 лет? Из кабинета валятся клубы беломорного дыма. Начинается набор журналистов и рекламных менеджеров в деловой отдел, автомобильный отдел, спортивный отдел, создаются обзоры DVD-плейеров и снаряжения для дайвинга, хотя всем понятно, что читают нас небогатые образованные бабушки, чья бурная активность не распространяется на футбол, иномарки и сноуборд. Для новеньких освобождают комнату, разгоняя старых сотрудников, дают зарплаты по тысяче баксов на нос, хотя старенькие не получали свои шестьсот уже три месяца, ставят компьютеры, которых в редакции не хватает… В столовке они дружно обсуждают грандиозные планы, не понимая, почему остальные хмыкают, пожимают плечами и понимающе переглядываются. А потом происходит их изгнание с позором. И скандалы, поскольку Гриша тоже считает делом чести не платить уходящим последние две-три зарплаты.
Всякая новая экономическая или идейная инициатива кончается одним: падает подписка, уходит рекламодатель, увеличивается возврат, распространители вопят, что никто не хочет покупать наше дерьмовое издание, и отказываются от сотрудничества. Впрочем, где бы я ни работала, никогда не слышала от распространителей ничего другого. Гриша орет на коллектив, из ноздрей и ушей у него валит дым.
Больше всего «Труба» похожа на огромную семью с сумасшедшим дедом во главе. Дедушкин маразм не обсуждается вслух, на дедушку никто не обижается, но выходки его всех задрали. Однако никто не уходит, разве что Гриша в припадке безумия очень уж сильно обидит. А не уходят потому, что работается легко, читатель любит, редакция очень домашняя и как-то в ней чрезвычайно уютно. Особенно по сравнению с напыженным «Знаком», где, сидишь за компьютером в своей выгородке, как каторжник на галере, не поднимая головы, и строчишь. Ни человеческим словом с кем-то перекинуться, ни за обедом поболтать: даже в столовую ходят поодиночке. Так, бывало, весь день проведешь на работе, рта не раскрыв, и возвращаешься домой.
Гриша — воспитанник советской печати, бывший спецкор центральных изданий, который ухитрился на волне перестройки что-то где-то акционировать или приватизировать. Гриша учит начинающих по старинке: ты журналист, ты должен быть везде, самым первым! У тебя должна быть толстая книжка нужных телефонов! У тебя везде должны быть люди, которые тебе первому все расскажут! Что это ты написал? Для кого ты это написал? Ты напиши так, чтоб тебе самому было интересно! Чтоб Катьке вон было интересно! Кать, тебе интересно? Нет, Гриш, не очень. Ну и дерьмовая тогда у тебя заметка, пошел, переписал, из графика уже выбились.
«Труба» — осколок социализма. Денег не платят, а все работают. Сломается компьютер — привозят свой из дома. Отключат Интернет за неуплату — внесут свои деньги. Иногда думаю: а что ж я не брошу впахивать на Гришу, который мне с ноября ничего не платил? И вопрос встает уже нешуточный: из «Знака» я ушла, «Труба» не платит, накопления мои подходят к концу, что делать-то? Вчера я пришла к Грише и сказала, краснея, бледнея и заикаясь: Гриш, дай хоть за ноябрь зарплату, мне уже нечем детей кормить. Гриша полез в карман, достал четыреста баксов и сказал: больше пока не могу. На следующей неделе будет приход, тогда еще дам.
Я знаю: он надеется, что придут деньги от рекламы биодобавок. Шиш. Я вчера слышала, как на рекламного менеджера этот клиент вопил из трубки, что по нашей рекламе нет никакого отзвона. Впрочем, опять же, кто когда от клиентов слышал что-нибудь другое.
Уйду, уйду я из «Трубы». Только уйти-то пока некуда.
А когда я уйду, мне будет не хватать этого окна с видом на старые дворы и белую церковь, этих людей и этой придурковатой газеты. Время было хорошее, но оно кончилось. Труба «Трубе», это ясно.
Так будет легче
Елена Андреевна приехала рано-рано утром. Я поднялась, сонная, пошла варить ей кофе.
— Катя, а что, Сережа давно не появляется?
— Давно. Дома месяца два уже не был. Звонил на прошлой неделе, сказал, командировка. Обещал зайти. Не зашел. Я не знаю, где он.
— Как же вы так живете?
— А что я могу сделать?
