Дмитрий Липскеров - Последний сон разума
Но Илья продолжал по-прежнему дрожать всем телом, возбужденный до края.
– Ну что же ты? – спросила Айза.
И его повлекло инстинктом. Он навис над только что отложенной икрой всем телом, что-то отворилось в его теле, затем наросло крайним томлением, а затем засо-кращалось отчаянно и пролилось на икру густым мрамором, покрывая составной жизни живые бусинки.
Он проливался бесконечно, за всю свою девственную жизнь. Наслаждение его было столь велико и длинно, что удивляло само мироздание, испытывающее равное сладострастие при зачатии Вселенных…
Закончив столь важное в своей судьбе дело, Илья всем телом накрыл оплодотворенную икру и приготовился защищать будущее потомство от прожорливых бычков и лягушек.
Перед тем как заснуть он еще раз взглянул на Айзу и сказал:
– Гуппи – рыбы живородящие!..
– А я не гуппи, – ответила Айза. – Я просто экзотическая рыбка…
Первый раз за долгие годы Илья заснул счастливым. И снилось ему нормальное течение времен, в которых он не представлял себя ни человеком, ни рыбой, просто все было нормально в ощущениях, все было спокойно, а оттого и счастливо. Во сне он чувствовал крошечное тельце Айзы, спрятавшееся в его плавниках, которые защищали его любовь от всего, что могло погубить ее, и это делало его мужчиной.
Митрохин и Мыкин стояли, переминаясь с ноги на ногу, в магазине «Рыболов-спортсмен» и рассматривали уже шестой эхолот, придирчиво сверяя приборы с приложенными к ним характеристиками.
– Но цена… – шептал Мыкин, чувствуя ногой лежащие в кармане деньги.
– Мы же договорились! – злился Митрохин. – Все сторицей окупится!
– А жена без дубленки!..
– До зимы окупим!
Митрохин без сомнения выудил из пиджака бумажник и, вытащив из дерматинового устройства все деньги, затряс ими, торопя Мыкина смешать финансы.
Впрочем, приобрели товарищи не самый дорогой прибор, рассчитанный на глубину всего до десяти метров, но рыболовы здраво рассудили, что не в море рыбу ловить, а потому и такой машинки хватит.
Отмечали покупку возле самой свалки дюжиной пива, разместившись на ящиках. Не потому они расселись в столь неподобающем месте, что некуда было пойти, а потому, что все на свалке было демократично, да и женам не надо было объяснять, какое такое событие празднуют благоверные.
Воздух был свеж, и, попивая пивко, друзья раскраснелись от природных условий и от удовольствия одновременно.
Мыкин уже не сомневался в правильности приобретенного прибора и бравадился будущими подвигами:
– Рыбу будем на рынке сплавлять!
– Придется оптом.
– Это почему? – удивился товарищ. – В розницу побогаче будет. Что у нас, времени мало?..
– Твой, что ли, рынок?!. – раздражился таким непониманием Митрохин. – Рынок свой народец держит. Чужих туда не допускают, а полезешь – ноги переломают.
– Это ты прав.
Мыкин забросил опорожненную бутылку далеко вперед, и когда оттуда послышалось истошное карканье подбитой птицы, тепловик заулыбался во весь рот, удивляя Митрохина замечательными зубами – белыми и ровными.
В воздух поднялась гиннессовская туча ворон и закружила по небу, заслоняя осеннее солнце тысячами черных крыльев.
– Ишь, твари! – констатировал Мыкин.
Туча зависла над товарищами и в слаженном порыве опорожнилась на лету, мстя за прибитую товарку.
Друзья приняли своими телами смрадный дождь и, обтекающие жижей, мелкими перебежками устремились к спасительному асфальту, вдоль которого росли крепкие тополя с еще не опавшей растительностью, под которой они и укрылись.
– Какого ты кинул туда бутылку! – заорал Митрохин, утирая лицо рукавом пиджака.
– А откуда я знал! – заорал Мыкин в ответ.
– Ну ты и…
Митрохин грязно выругался, чего совершенно не стерпел Мыкин, и друзья подрались.
Драка была тяжелой. Никто из них не разбирал, по какому месту бьет и каким местом, а потому вскоре потекла кровь, смешиваясь с птичьим дерьмом.
– Эхолот под дерево положи! – задыхаясь, выпалил Митрохин и двинул Мыкина со всего маху в челюсть.
Тепловик дернул головой, но не упал, сказал «ага» и аккуратно положил сумку с прибором под тополь. Затем он приблизился на нужное расстояние и выбросил резко ногу, угодив самым мыском в пах подельщика.
Митрохин взвыл отчаянно, рухнул на влажную землю и закрутился волчком, завывая, что у него из детей только Лизка и что он хочет наследника – пацана!
– А чего ты меня обругал! – оправдывался Мыкин, разглядывая мучающегося друга. – Я тебя разве обзывал?..
– Больно!..
– Сейчас пройдет.
– Эхолот не разбил?
– Не-а, под деревом целехонький лежит.
Боль отошла от паха Митрохина конфетной сладо-стью, и он поднялся с земли, совершенно не чувствуя зла к своему товарищу, а потому они пошли рядышком, оговаривая пробную рыбалку.
– Послезавтра в карьере! – предложил Мыкин. – Я больничный возьму!
– Согласен.
– Сегодня лодку проверю, может, где прохудилась. Придется заплаты ставить.
– Наживка моя, – сказал Митрохин, сплевывая кровавый сгусток под ноги.
– Бери червя и каши навари. Только кашу покруче, чтобы комками, чтобы сразу не разваливалась!
Мыкин немножко подумал, а потом сообщил:
– Завтра тепло в батареи пускаем.
– Это хорошо.
– Все-таки, что там в карьере так плескануло? – сам себя спросил тепловик.
– А вот послезавтра и проверим.
– Пойдем к ночи, чтобы соседи носы свои не совали!
– Ага, – согласился Митрохин, и друзья разошлись по домам…
Илья лежал на икре, как герой на мине. Его глаза были прикрыты, как будто он спал или получал удовольствие. Айза плавала неподалеку, изредка хватая своим маленьким ртом какую-нибудь съестную крошку, а после всплывала ближе к поверхности, там вода была теплее, особенно когда солнце выходило.
Татарин ощущал всю важность своей миссии, а потому даже старался не шевелиться, дабы не потревожить будущее потомство.
У меня будут дети, думал он, и тепло разливалось по всему его телу, принося несказанную радость от того, что он станет отцом. Мальчики и девочки, они будут похожи на Айзу, свою мать.
Единственное, что расстраивало Илью, – это воспоминание о своей человеческой физиономии, которую он не считал красивой, а даже наоборот, скорее безобразной. Ему бы совсем не хотелось, чтобы отпрыски походили лицом на отца. Но он верил, он надеялся, что красота Айзы поглотит его уродство и все с внешностью детей обойдется нормально, и ушами они не будут лопоухи.
Ему хотелось есть, но там, где отметала икру Айза, корма не было вовсе. Еду можно было отыскать только возле берега, однако Илья, удерживаемый могучим инстинктом, лежал недвижимо на своих зародышах и терпел голод стоически.
Маленькая экзотическая рыбка не в силах была помочь будущему отцу своих детей. Ее крошечный ротик не способен был принести столько корма, сколько нужно такой большой рыбе, как Илья, а потому она делала то, что могла.
Айза ласкала большую рыбу своим розовым хвостиком, щекоча им толстые губы сома, отчего тот пускал к поверхности пузыри и чувствовал себя на седьмом небе от счастья.
Подумаешь, еда, – размышлял татарин. – Не хлебом единым жив человек. Человек жив нежным прикосновением рыбьего хвоста к своим губам, ожиданием рождения детей, любовью, а каша… Будет и каша…
От воспоминания о каше, пшенной или геркулесовой, желудок Ильи сжимало спазмами, и тогда он сглатывал жадно и бесполезно.
Иной раз мимо проплывали всякие рыбки, и татарин с трудом сдерживал порыв, дабы не щелкнуть своим ртом, проглотив одну из них. Все-таки он считал себя вегетарианцем и желал оставаться таким даже в столь критиче-ское время. При этом он фантазировал, что у маленькой рыбки, которую он мог только что проглотить, тоже, вероятно, детишки или икорка где отложена в схоронном местечке… Ах, сколько горя можно принести неосторожным движением челюстей…
Прошло два дня с того момента, как Илья улегся мягким животом на икру. Вода в карьере становилась холоднее, и обитатели вследствие этого делались все более вялыми, готовясь к зиме своей холодной кровью.
Айза все больше времени проводила у самой поверхности, где ее тельце впитывало каждый случайный лучик солнца.
– Мне холодно! – жаловалась она. – Я замерзаю…
Тогда Илья предлагал своей возлюбленной залезть под его брюхо и там согреться, но экзотическая рыбка отвечала, что рыбы существа холоднокровные и что под брюхом у сома так же холодно, как и повсюду.
Затем она вновь всплывала к поверхности, слабо шевеля розовым хвостиком.
К вечеру ей повезло, так как солнышко было ласковым и пригрело ее тельце до сладкой теплоты, так что крохотные золотистые чешуйки заблестели в вечернем закате, переливаясь всеми цветами радуги.
Это цветовое многообразие заметила с высоты большая черная ворона. Птица немедленно спикировала на блеск и схватила золотинку острым клювом.
