Эдуард Тополь - Элианна, подарок бога
— Короче, так, господа! — заявил я. — Вы мне обещали зарплату тридцать тысяч долларов в первый год и сорок во второй. А заплатили ноль. Но мы с Элианной больше не можем жить на матраце и делить квартиру с Мишей Кацманом. Поэтому или мы получаем зарплату, или я ухожу работать в такси.
Палмер и Карганов переглянулись.
— Кажется, мы получили ультиматум, — недобро сказал Карганов, намекая, что в Америке хозяева бизнеса увольняют любого служащего, заявившего свои требования в такой ультимативной форме.
— Да, — согласился Палмер. — Но с другой стороны, Давид, если он уйдет, «Новый американец» радостно растрезвонит об этом на весь Нью-Йорк, и от нас побегут подписчики…
Карганов достал свои тонкие сигареты Winston, постучал одной из них по столу и, не прикуривая, сказал:
— Смотрите, Вадим. Аренда этих шести комнат стоит нам четыре штуки в месяц. Оборудование студии обошлось в пятьдесят штук. Мебель — еще двенадцать. Радиоприемники — почти тридцать. Мы еще ничего не заработали, а уже потратили почти все деньги…
— Которые я вам собрал, — уточнил я.
Он щелкнул своей золотой зажигалкой, закурил и выпустил дым. Потом сказал:
— Хорошо. Семьсот долларов в месяц вам хватит?
— Нет, — ответил я. — Дело не в том, сколько мне нужно, чтобы выжить. А в том, сколько стоит работа главного редактора.
— Ну… — протянул Карганов. — Она может стоить по-разному…
— Мы можем взять Рубина, — предложил ему Палмер.
— Или Довлатова, — ответил Карганов.
И тут я понял, что я полный идиот. В марте, когда они пришли ко мне со своей идеей, я должен был сказать, что вхожу в этот бизнес равным с ними партнером, и подписать контракт. И никуда бы они не делись, им нужен был и я, и мой Культурный центр. Но я не сделал ни того ни другого, а теперь поздно, теперь они действительно могут взять на мое место любого. Тем паче с недавних пор этот красавчик Карганов половину времени проводит в соседней редакции «Нового американца». А там и Довлатов, и Рубин, и Вайль, и Генис постоянно подвизаются на «Свободе» и, соответственно, имеют опыт работы на радио. Год назад, когда я только приехал, я был зван в их компанию к Петру Вайлю, который жил по соседству со мной в Вашингтон-Хайтс. Но там водку наливали стаканами и каждые пять минут поднимали тост за гениальность Довлатова. А поскольку я ничего довлатовского еще не читал, то так и ушел, не произнеся никакого тоста. И больше в их круг зван не был. Хотя еще одна встреча была — на той же «Свободе». Не помню, кто меня туда привел, наверное, красавица Таня Брохина, жена моего вгиковского сокурсника и известного в Москве картежника. Таня и Юра Брохины приехали в Америку еще пять лет назад, и Таню, московскую актрису, тут же взяли на «Свободу» диктором. Но это было исключением из правил. Редакция «Свободы» занимала целый этаж в роскошном здании на Бродвее, щедро финансировалась американским правительством, вещала на всех языках подсоветской Европы и была сформирована эмигрантами второй волны — беженцами 1945–1947 годов. В 1979-м нас, новоприбывших, дальше приемной туда не пускали. Все гении, даже Львов и Довлатов, сидели в этом холле-приемной и часами ждали, когда из глубин редакции к ним выйдет Юрий Геклер или сам Джин Сосин, принесут свежую «тассовку» и поручат написать к ней комментарий на полстраницы. За эти полстраницы «Свобода» платила от пятидесяти до ста долларов. А чтобы почаще писать такие комментарии, учила меня Таня, нужно во время обеденного перерыва бегать для Геклера за бутылкой, а после работы ждать его в соседнем баре и пить с ним под жареные лягушачьи лапки. Но из всего этого набора мне пришлись по вкусу только жареные лягушачьи лапки…
А теперь эта шпана, Карганов и Палмер, открыто шантажировали меня гениями из «Нового американца» и радио «Свобода».
Не сказав им больше ни слова, я вышел из их кабинета и направился в свою комнату собирать вещи — папки со сценариями радиопередач, книги, магнитофонные кассеты.
Рядом, через стенку, в звуковой монтажной Арнольд Басов вставлял музыкальные паузы в уже записанный нашими актерами «Раковый корпус». В студии звукозаписи три новоприбывших выпускника Щукинского театрального училища перед тремя микрофонами разыгрывали очередную детскую сказку из «Агады». Еще дальше музыкальный редактор Мила Фиготина перегоняла с грампластинок на пленку песни Леонида Утесова. В комнате администрации Чурайс обзванивал по телефону русские бизнесы и предлагал им рекламироваться на нашем радио. Построенная мной радиостанция уже летела к своему открытию на автопилоте, никто бы и не заметил моего исчезновения.
«Ты не только съела цветы, в цветах мои ты съела мечты…» — плыл по коридору из фонотеки бархатный голос молодого Утесова, а потом тоненьким голоском вступала его юная дочь Эдит: — «И вот душа пуста и вот молчат уста…»
Я вспомнил, как под Москвой, в киношном Доме творчества Болшево, Леонид Осипович и пятидесятилетняя Эдит, узнав, что я собираюсь за бугор, порознь просили меня найти в Нью-Йорке Эфраима Севелу, бывшего зятя Эдиты, передать ему приветы и сказать, что они слышали по «Немецкой волне» его «Остановите самолет, я слезу», а по «Свободе» его же «Легенды Инвалидной улицы». Конечно, на второй день по прилете в Нью-Йорк я через Славу Цукермана, еще одного вгиковца, знаменитого в США своим авангардистским фильмом Liquid Sky, нашел Эфраима и приехал к нему в «Асторию», где он жил с пожилой красавицей-испанкой. Фима, бывший во время войны сыном полка противотанковой артиллерии и прошедший с этим полком от Белоруссии до Германии, встретил меня в шелковом халате, накормил обедом, попросил отредактировать его новую детскую книжку «Береле-медвежонок» и сказал:
— В Америке есть только два русских писателя, которые живут на свои литературные гонорары, — я и Солженицын! Даже Бродский преподает в университете. И, вообще, запомни две вещи. Во-пер-вых, у американских женщин не бывает мигрени, мигрень — это выдумка русских евреек. А во-вторых, никакой свободы в Америке нет. Свобода начинается тогда, когда у тебя на банковском счете появляются первые десять тысяч долларов.
Выйдя от Севелы, я сказал себе, что буду третьим писателем, живущим только на литературные заработки. Но теперь моя дорога к свободе оборвалась, не начавшись. Сложив свое редакторское имущество в потертый дипломат и две советские авоськи, я еще раз проверил ящики своего (теперь уже бывшего) письменного стола, снял со стены портрет Рональда Рейгана, за которого собирался агитировать наших радиослушателей, письмо на мое имя из Белого дома от Джозефа Паувелла, пресс-секретаря президента Картера, с президентским «best wishes for success» нашей радиостанции, диплом лауреата премии Бориса Смоляра и фотографию своей семилетней племянницы-скрипачки Аси, которую моя сестра прислала мне из Израиля.
И тут в кабинет вошли Палмер и Карганов с лицами сияющих котов Базилио.
— Вадим, мы же вас разыграли! Неужели вы поверили, что мы вас отпустим? — заговорили они, смеясь, и красавчик Карганов эффектным жестом шлепнул на мой пустой стол узкий зеленый чек с аббревиатурой WWCS в верхнем левом углу. — Вот ваша зарплата!
Я посмотрел на их делано веселые лица. Наверняка прошедшие десять минут ушли у них на тяжелые дебаты о размере моего жалованья. Я взял чек. На нем каллиграфическим почерком красавицы Ани, бухгалтера компании WWCS (и жены Палмера), было выведено «$ 2000,00 — Two thousands even». А ниже стояли две подписи — роскошная, с самовлюбленными завитками Давида Карганова и небрежно-размашистая Марика Палмера.
— Теперь вы будете получать эти деньги каждый месяц! — гордо произнес Палмер и щелкнул пальцами. — Вот так!
— А Элианна? — спросил я.
— Элианна проходит испытательный срок, — поспешно сказал Карганов.
— Зато мы нашли вам квартиру, — тут же вступил Палмер. — Рядом с нашим домом на Вест-Сайде есть отель «Грэйстоун», он квартирного типа…
— И студия там стоит всего шестьсот в месяц, — сказал Карганов.
17
Вот это настала жизнь!
Нет, извините, не так.
Любите ли вы Нью-Йорк? Нет, я спрашиваю: любите ли вы его так, как любил его я, когда жил с прекрасной Эли на Манхэттене, угол Бродвея и 91-й стрит на шестом этаже отеля Greystone?
У нас было все!
Сладостная молодость ее роскошного тела, по которому я каждую ночь путешествовал губами, языком и всеми остальными частями своего неуемного имущества. Огромная king-sized кровать со свежими простынями, которые черная горничная, качая головой, меняла каждый день. Холодильник с настоящим голландским пивом. Электрическая плита с двумя конфорками, на которых можно было варить кофе в моей бакинской джезве. Тостер для бубликов-bagels. И — собственная ванная комната с двумя зеркалами во всю стену, чистеньким унитазом и даже с биде!