Олег Куваев - Через триста лет после радуги

Узкая стариковская спина двигалась далеко впереди. Морщась от боли, Санька кинулся догонять. «Ладно, гады, — неизвестно к кому адресовался он. — Ладно. Будет еще парадный въезд». Кровь вчерашних мозолей не давала ему думать ни о чем другом.

Весь день они вдвоем грузили на тракторные сани бочки с бензином, потом рогожные мешки с солью, потом оленьи шкуры. Старик весь день торчал около них и, как бы советуясь, отбирал груз своей палочкой.

— Мо-может, вот этот мешочек. И вон тот тоже. Соль хорошая, серая. Рыба серую соль любит.

Вечером, когда сани были загружены доверху, Муханов спросил:

— Что дальше, дед?

— Идите, милки, гуляйте, — сказал старик. — Я вас далеко увезу. Там гулять негде и водочки нет. Там только ребята хорошие. К душевным ребятам я вас повезу.

Старик засеменил куда-то в сторону, в морозную вечернюю мглу поселка, туда, где на окраине поднимались вертикально в небо дымы стародавних домишек. Они отправились к гостиничному бараку. Подтаявший за день черный снег льдисто похрупывал под валенками. Ломило спину.

Канаев промолчал о том, что был сегодня в управлении. Не мог он этого сказать, как и не мог сообразить, почему до сих пор не отправил телеграмму брату Семе. Залезть бы сейчас в ванну, натянуть белую рубашку, дакроновый костюм, что раздобыл ему некогда Володя-аристократ, и завалиться туда, где весело. Муханову этого не понять.

Вчерашние парни снова сидели на сдвинутых койках и ревели страшными голосами:

Экспресс полярный звал меня гудками,И я сказал: «Как много дней в году.Чтоб не забыть, возьми ее на память». —И показал ей на Полярную звезду…

Они уже порядком раскраснелись, эти гайзулинские ребята. Верблюжий свитер подошел к Канаеву.

— Как дела, браток? — дружелюбно спросил он.

— Рыбачить будем, — ответил Санька. — На рыбалку завербовались.

— А-а, — протянул парень. — Рыбачить — клевое дело. Зафортунит, будете богачами. А нас, брат, перебрасывают. Последний день гуляем. Повезут на иную планету. Ты, главное, не унывай, понял. Пусть интеллигенция унывает. А у работяги, пока руки есть, он король, понял…

…И я сказал: «Верни ее обратно.Не для тебя горит Полярная звезда…» —

пели гайзулинцы.

Они лежали в тракторных санях под оленьими шкурами, и бледное полярное небо колыхалось над ними. Сани качались и вздрагивали на неровном льду. Трактор шел на юг к устью неведомой реки, где в царстве полушубочного старичка жили душевные ребята. Старичок сидел в кабине трактора. Иногда сани, вздрогнув, останавливались, и старик высовывал из дверцы свою шапку.

— Не замерзли-и?..

— Живы, дед, — кратко отвеял Муханов.

Санька Канаев вылез из-под шкур и посмотрел вперед. Ненужный свет тракторных фар желтил снег перед гусеницами. Было светло, почти светло. Прямо перед ними стоял темный скалистый мыс, похожий на хищную птицу в тот момент, когда она уже над самой землей, выпустив когти, готовит клюв. Трактор бездушно шел вперед в бледную мглу, и Канаеву стало страшно, как год назад стало страшно в тесном коридорчике от мертвой улыбки Пал Давыдыча.

Он толкнул Муханова: «Смотри».

— Залазь, — ответил тот. — Залазь, тепло растеряешь.

Санька забрался под шкуры к теплой мухановской телогрейке. Ночной чукотский мороз успел пробрать его до костей. Саньку тряс озноб. Видение темного мыса все еще стояло перед глазами, потом запрыгали лица: брат Сема, Володя-аристократ, Пал Давыдыч, начальник отдела кадров. Санька мучительно старался собрать разбегающиеся мысли. Как-то давно он приобрел у одного морячка зарубежную игрушку: ножик, выскакивающий из ручки. Надо было нажать кнопку, и блестящая змейка вылетала с характерным металлическим щелком. Он поигрался с ней неделю, потом бросил. Но долго его преследовало чувство, что общение с людьми иногда похоже на разговор с этими ножичками: чуть что — и вылетает неожиданная змейка: «Осторожно, я зубастый». Даже с братом Семой иногда выходило так. Потом он вспомнил веселье гайзулинцев и ворчание ребят в ответ на вопли бригадира. Начальник отдела кадров, безногий дурак, ничего не понял. Ладно. Не пропадем. Без денег отсюда он не уедет. Будут деньги.

С тракторных гусениц на лицо шла снежная пыль.

Снег таял и стекал на воротник. Озноб все еще тряс Саньку. Он смотрел на светлое полярное небо с еле заметными звездами, и отчетливая, как злость, жадность жизни заползала в его душу. Потом Санька задремал.

Трактор встал.

— Вылазь, — толкнул Саньку Муханов. — Прибыли.

Они выбрались из-под шкур и спрыгнули с саней.

Нерушимый, не затронутый еще весенним теплом снег лежал кругом. Рассеянный снегом молочный свет резал глаза. Из сугробов торчали крыши двух избушек. Четыре мужика спешили навстречу. Видео, это и были душевные ребята.

— Приехали, приехали, — сказал дед. — Тут теперь наша столица. — Потом звонко крикнул: — Ребят-та, давай разгружать. Все, что надо, привез. Пополнение привез, ребят-та…

— А этих зачем, дед? — спрашивал рослый бровастый мужик, весь какой-то военный даже в своей драной телогрейке.

— Раз привез, значит, надо, Слава, лучше, значит, — ласково ответил дед и засеменил к избушке поменьше.

— Замерзли? — спросил большеголовый, с изрытым оспой лицом. — Пойдем в избушку, чай горячий, сани потом разгрузим.

— Ха-ха-ха, — раскатился молодой парень. — Замерзли, выпить надо. Меня Толиком зовут, будем знакомы.

— Ты толковый, — сказал Муханов и поднял рюкзак, в котором звякнуло. — Пойдем знакомиться, что ли.

Они прошли к избушке побольше, в темных сенцах нащупали дверь и шагнули в теплоту. Изба оказалась большой. К стене примыкала кирпичная плита и как бы делила ее на две комнаты. Вдоль стен в той и другой комнате шли дощатые нары. Самодельный стол стоял посредине.

— Располагайтесь, — сказал большеголовый. — Вы кто и откуда?

— Беглые, — усмехнулся Муханов. — Беглые из разведки. Не сошлись на финансовой почве.

— Тут, братка, все, братка, не сошлись на этой почве, — сказал вошедший сутулый мужик. — И сколько я на этом Севере живу, тридцать лет, все время про финансы говорят. В свое-то время зарплату с наволочками ходили получать, все равно говорили.

— Это Братка, — сказал большеголовый. — Под этим именем его вся Чукотка знает. А как на самом деле зовут, даже я не знаю, хоть и прожил с ним два года в одной избе. Который спрашивал, на кой дьявол вы здесь нужны, то Славка, известен также по кличке Бенд. Толька, пацан глуповатый, вам сам представился, а вот это входит Глухой, у него одно ухо не в порядке. — Голос большеголового потеплел на секунду.

Вошедший был мальчишеского сложения морщинистым мужичком. Услышав, что говорят о нем, он улыбнулся виновато, встал у стенки и сразу стал незаметен, неразличим, как будто слился со старым прокопченным деревом.

— Что касается меня, — продолжил большеголовый, — то меня зовут Федор. — Судорога на мгновение передернула его лицо. Морщины тяжелого лба резко поползли вверх, вздернулся угол рта, обнажив прокуренные зубы. — Чтоб избежать ненужных вопросов, добавлю, что известен также под кличкой Оспатый, — ровным голосом закончил он.

Вошли Толик и Славка Бенд. Славка все еще по-волчьи глянул на них и сел в темном углу, спиной к свету. Санька стал вынимать из рюкзака бутылки.

…Они сидели по нарам с кружками в руках.

— Так как тут все же насчет финансов? — спросил Муханов. — Дед туманно ответил на этот интересный вопрос.

— Наши финансы — рыба в реке, а командир — дед, — выговорил без всякой интонации Федор и допил вино. Глухой, который маялся со своей кружкой, не зная, то ли допить, то ли поставить, тоже допил и поставил кружку.

— Ни месткомов, ни профкомов, — проскрипел из своего угла Славка. — Без заседаний — лови да сдавай.

— Свобода и демократия под началом деда, — оттаявшим баритоном сказал Муханов.

— Во, — развеселился Толик. — Демократия!

— А где дед? — поинтересовался Санька.

— Он в отдельной избе живет. У него там богатство.

— Пойдем сани разгружать, — сказал Федор. — А ребята пусть отдохнут.

Все ушли. Муханов и Санька легли на свободные нары и провалились в каменный сон.

Рыба и оленьи пастбища с древних времен составляли славу долины Китама. Начинаясь из бесчисленных ручьев с гладких гор Пырканай, он шел к морю десятками проток, лишь в самом конце сливаясь в единое русло. По широкой китайской долине с древних времен бродили тысячные стада оленей и как память о тех временах высились на буграх замшелые кучи оленьих рогов на могилах оленеводов. Галечные острова Китама кишели зайцами и куропатками. Потоки пятнистого гольца, нельмы спускались весной к морю, из глубоких речных ям, осенью тот же поток устремлялся обратно. Чир и муксун водились в его водах.