Дубравка Угрешич - Снесла Баба Яга яичко
— Я просто контролирую ситуацию, хочу убедиться, что вам хорошо.
И вот, смотри-ка, не прошло и нескольких часов с момента их прибытия, а Кукла уже нашла себе партнера для танцев. «И откуда у нее столько энергии?» — думала Беба, стараясь заглушить эту новую обиду. Какой-то пожилой тип после ужина подошел к Кукле, к Кукле, а не к ней, Бебе, что было подлым ударом прямо в солнечное сплетение Бебы, у которой и без того изрядно пошатнулась уверенность в себе. Хотя Кукла была на десять лет старше Бебы, тип все-таки выбрал Куклу. Правда, тип Бебе нисколько не нравился, и это хотя бы отчасти утешало ее.
— Что они делают? — очнулась от дремы Пупа.
— Танцуют, — сказала Беба.
— Ааа, — сказала Пупа и снова погрузилась в полусон.
Поэтому, когда Беба увидела, что к их столу приближается еще один мужчина в возрасте, но гораздо более симпатичный, чем тот, с которым танцевала Кукла, она тут же оживилась.
— Позвольте представиться. Доктор Тополанек, — сказал мужчина и энергично пожал Бебину руку. — Вы не против, если я к вам присоединюсь?
— Нет, что вы, садитесь, пожалуйста, — радушно сказала Беба.
Пупа пробудилась от дремоты и скосила глаза в сторону нового лица.
— Позвольте представиться, доктор Тополанек, — повторил мужчина.
Пупа лишь улыбнулась. Руки она ему не подала. Она знала, что, уважая ее старость, от нее никто больше ничего не ждет и ей заранее все прощено, как ребенку. Поэтому она полностью расслабилась в этой своей роли и, даже не сказав ему «очень приятно», снова задремала.
Доктор Тополанек был директором спа-центра отеля. Разумеется, жизнь прожить — не поле перейти, как сказал бы любимый писатель доктора Тополанека Борис Пастернак, с героем которого, доктором Живаго, Тополанек отождествлял себя в ранней молодости. Разумеется, прожить жизнь — это не то что перейти через поле, но так как история всегда вытворяет то, на что ее воля, мы по воле этой нашей истории расскажем кое-что и о докторе Тополанеке.
Когда началась «Бархатная» чешская революция, доктор Тополанек почувствовал, что пришел его час. Правда, революция изрядно припозднилась, но все-таки пока еще не все было потеряно, по крайней мере для доктора Тополанека. Коммунисты с годами доставали его все больше, а все, кого он знал тогда, были коммунистами, но позже его очень быстро достали и антикоммунисты, а все, кого он знал, теперь были антикоммунистами. Мололи чушь и одни, и другие — собственно говоря, все они варились в одной кастрюле. Революция возникла перед ними, как павлин с распущенным хвостом, по крайней мере так казалось Тополанеку. Это была невиданная ярмарка фрустрированного революционного тщеславия, и на поверхность всплыли алчность и глупость. Тополанек твердо решил, что во всеобщей неразберихе переходного периода ему тоже следует снять немного сливок. Его коллеги, бывшие отличники, теперь влачили жалкое существование на скромные зарплаты в больницах, а он, начавший свою карьеру безо всяких амбиций, простым врачом-терапевтом, добрался до места руководителя самого известного в стране и за ее пределами спа-центра. Да, он был своего рода серфером-любителем, скользящим по волнам. Некоторым людям помогают гены — таких сколько ни топи, легко не утопишь, — другим помогает характер. Тополанек не страдал особой твердостью характера, и этот небольшой дефект помог ему выжить. Мягкий, как трава, он всегда клонился под ветром. «Бури валят только дубы, — поэтически размышлял доктор Тополанек, — а трава всегда хорошо растет, и ничто ей не помеха».
Об этих вещах, о флоре и выживании, Тополанеку было известно не понаслышке: его родители были интеллектуалами и диссидентами, кое-что от них передалось и ему. А потом пришло время свободы, но, надо же, свобода повела себя, как капризный Дед Мороз, и не подарила его родителям ровным счетом ничего. Говоря точнее, у них не было ничего, что им можно было бы вернуть, поэтому они ничего и не получили. Но больше всего они страдали из-за того, что их обошло даже моральное признание. Ту тайную борьбу, которую они вели годами, никто больше не вспоминал. Теперь им оставалось только каждый день сталкиваться с результатами свободы, ради которой они пожертвовали собственной молодостью. Все вокруг изменилось, а они остались теми же: в маленькой квартирке, с маленькими пенсиями, с двумя-тремя друзьями, такими же неудачниками. Они боролись и успешно одолели Большого брата, а сейчас каждый день видели его «Big Brother Show»[16] в телевизоре. Новая русская оккупация началась бархатно, не танками, а с помощью шуршащих денежных купюр. Впрочем, русские это были или кто другой, во всей этой истории не важно — у денег нет национальности, она есть только у людей, причем обычно у таких, у которых ничего больше нет. Родителям Тополанека осталось только по-стариковски брюзжать, и они погрузились в это брюзжание, как в зыбучий песок. Они брюзжали по поводу своих бывших товарищей по борьбе, диссидентов, которые якобы получили все, а они ничего; брюзжали по поводу своих друзей, которые ловко сориентировались; по поводу эмигрантов, которые теперь вернулись; по поводу иностранцев, которые заполонили Чехию; по поводу словаков, у которых дела якобы шли лучше; по поводу всего и вся. Свобода, за которую они боролись, оказалась смертоносной. Она уничтожила их так же, как кислород уничтожает глубоко погребенные фрески, если к ним неожиданно открывается доступ свежего воздуха.
В те первые времена капиталистического брожения Тополанек понял, что легче всего зарабатывать на человеческой суетности, тщеславии и что при этом все остаются довольны. Клиенты удовлетворены, а его спа-центр приносит гораздо больший доход, чем весь отель. Это было своего рода соревнование: и отель, и спа-центр продавали блеск центральноевропейской европейскости, которая на фоне недавнего коммунизма выглядела более интересной и привлекательной, чем западноевропейская. При этом медицинское учреждение в качестве объедков с коммунистического стола предлагало цены на мелкие медицинские услуги гораздо ниже западноевропейских, и сами услуги были под рукой, вот они, здесь, прямо в отеле.
Доктор Тополанек не относился к циникам переходного периода, у него тоже была своя революционная мечта — просто его революция в отличие от революции его родителей оперировала более доходными, красивыми и мягкими вещами, а именно человеческим телом. Доктор Тополанек занимался теорией и практикой долгожительства. Именно поэтому он и подошел к столу, за которым сидела древняя дама в инвалидной коляске и ее симпатичная подруга. Тополанек считал своим долгом поприветствовать их, пригласить воспользоваться услугами его спа-центра и прослушать, если у них есть желание, цикл его лекций о теории и практике долгожительства.
Пока Беба с большим интересом слушала доктора Тополанека, Пупа дремала.
— Лучше бы вы придумали что-нибудь, чтобы старики могли легко и безболезненно отчалить, а не продлять им надоевшую старость! — вдруг очнулась Пупа.
— Простите, я вас не понял…
— Дерьмо! Какое еще продление старости?! Продлите людям молодость, а не старость!
Доктор Тополанек не мог поверить, что столь категорические слова производит на свет столь маленькое и дряхлое тело. Но в тот момент, когда он открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь в защиту своей теории и практики, к столу подошли высокая пожилая дама и ее спутник.
Мистер Шейк был доволен тем, что познакомился с доктором Тополанеком. Он пообещал, что завтра непременно посетит спа-центр и придет на лекцию. Пупа и Беба узнали, что партнера Куклы по танцам зовут мистер Шейк, что он американец, приехал, так же как и они, сегодня и живет в этом же отеле. Время, однако, было уже довольно позднее, и Кукла предложила разойтись.
— До свидания! — сказали Беба и Кукла доктору Тополанеку.
Беба пожала мистеру Шейку руку.
— See you, die!' [17] — сказала она. Американец отшатнулся. Повисла неловкая тишина.
Здесь нужно пояснить, что у Бебы были некоторые странности, и одна из них заключалась в языковых ляпсусах. Поэтому она никак не могла понять, почему Кукла бросилась извиняться перед американцем, ведь она сказала ему на прощание общеизвестное: «Sеe you, bye!»[18]
Кукла взялась за инвалидную коляску, в которой сидела Пупа, и, не говоря ни слова, направилась к лифту.
— Что случилось? — спрашивала Беба, с трудом поспевая за Куклой. — Что ты на меня сердишься? Что я опять ляпнула?
Пупа на миг проснулась и спросила:
— А он ушел уже, этот наш доктор Брехня? Она имела в виду доктора Тополанека.
А мы? Мы идем дальше.
Пупе, Кукле и Бебе сладких снов до утра,А мы сторожим историю — нам теперьне до сна.
День второй
