Хулио Кортасар - Чудесные занятия
— Выброси эту тварь, до чего же она страшная.
— Завтра, Рема.
Исабель попросила Рему прийти к ней попрощаться перед сном. Дверь в кабинет Нене была приоткрыта, и он в рубашке с расстегнутым воротом расхаживал взад и вперед. Проходя мимо, Исабель свистнула:
— Я пошла спать, Нене.
— Знаешь, попроси Рему принести мне лимонада, да похолоднее. А потом отправишься наверх к себе.
Конечно, она отправится, только непонятно, с какой стати Нене ею командует. Когда Исабель вернулась в столовую и передала Реме его просьбу, та замерла в нерешительности.
— Постой, не уходи. Я сейчас приготовлю лимонад, а ты отнесешь.
— Он сказал, чтобы…
— Пожалуйста.
Исабель присела к столу. «Пожалуйста». Тучи мошек вились вокруг лампы, Исабель могла бы часами глядеть в пустоту, повторяя:
— Пожалуйста, пожалуйста. Рема, Рема.
Какая огромная любовь и бездонная, беспричинная грусть в голосе, кажется, что это голос самой грусти. Пожалуйста. Рема, Рема… Лихорадочно пылало лицо, хотелось кинуться Реме в ноги, хотелось, чтобы Рема взяла ее на руки, вот бы умереть, глядя на нее, пусть Рема ее пожалеет, проведет тонкими прохладными пальцами по волосам, по векам…
И вот Рема протягивает ей зеленый кувшин с ломтиками лимона и колотым льдом:
— Отнеси.
— Рема…
Ей показалось, что Рема дрожит и специально поворачивается спиной к столу, чтобы Исабель не видела ее глаз.
— Я уже выбросила богомола, Рема.
Липкий зной и громкий писк москитов мешали Исабель спать. Два раза она уже порывалась встать и выйти в коридор, чтобы подышать воздухом или же отправиться в ванную и намочить лицо и запястья. Но внизу раздавались шаги, кто-то расхаживал по столовой, доходил до лестницы, возвращался обратно… Нет, это не угрюмая, мерная поступь Луиса, и на Ремину походку тоже не похоже. Как, должно быть, мучился сегодня вечером от жары Нене, сколько выпил лимонада! Исабель прямо-таки воочию видела, как он пьет большими глотками, держа в руках зеленый кувшин, и желтые кружочки лимона покачиваются на воде, под абажуром; но в то же время она была уверена, что Нене не выпил ни глотка и до сих пор пялится на стоящий на столе кувшин, словно перед ним дурная бесконечность. Ей не хотелось думать об усмешке Нене, о том, как он идет к двери, точно собираясь заглянуть в столовую, но потом медленно возвращается назад.
— Лимонад должна была принести она. Я же велел тебе отправляться в спальню!
— Но лимонад очень холодный, Нене, — сказала Исабель.
Ничего более идиотского ей прийти в голову не могло.
А зеленый кувшин совсем как богомол.
Нино встал первым и предложил пойти на речку за ракушками. Исабель почти не спала, в ее памяти всплывали большие комнаты, букеты цветов, колокольчики, больничные коридоры, лица медсестер, термометры в банках с хлорамином, впечатление от первого причастия, Инес, сломанный велосипед, кафе «Купейный вагон», цыганский костюм, в который она наряжалась, когда ей было восемь лет. Образы обступали ее, она ощущала свою бесплотность, словно была лишь тонким слоем воздуха между страницами толстого альбома. Лежа без сна, Исабель думала о многом, что не имело отношения ни к цветам, ни к колокольчикам, ни к больничным коридорам. Она встала неохотно и долго мыла уши. Нино сказал, что уже десять и ягуар сидит в гостиной, там, где рояль, так что можно сразу же отправиться на речку. Они спустились вместе по лестнице и еле заметно кивнули Луису и Нене, которые сидели с книгами каждый в своей комнате, за полуоткрытыми дверями. Ракушки валялись на берегу, поросшем травой. Нино без конца упрекал Исабель за рассеянность, говорил, что она плохой товарищ и не помогает ему собирать коллекцию. Он показался ей вдруг таким ребенком, совсем малышом, который носится с какими-то ракушками и листочками…
Она вернулась первой как раз в тот момент, когда над домом поднимали флаг, созывающий всех на обед. Дон Роберто только что произвел очередной осмотр. И Исабель, как обычно, поинтересовалась результатами. Тут появился Нино, который медленно шел к дому, нагруженный ящиком с ракушками и граблями. Исабель помогла ему положить грабли на крыльцо, и они вместе вошли в дом. Их встретила бледная и молчаливая Рема. Нино положил ей на ладонь голубую ракушку:
— Возьми, она самая красивая.
Нене уже ел, рассевшись с газетой так, что Исабель почти некуда было приткнуться. Последним явился Луис, настроенный — как обычно бывало в полдень — весьма благодушно. Они начали обедать, Нино рассуждал про ракушки, про маленьких улиток, выводящихся в тростниковых зарослях, про то, как их лучше собирать — по размеру или по раскраске. Он сам будет убивать улиток, потому что Исабель слишком жалостливая, а он будет высушивать экспонаты на цинковой пластине. Потом подали кофе. И когда Луис, как обычно, вопросительно поглядел по сторонам, Исабель первой вызвалась поискать дона Роберто, хотя вообще-то дон Роберто все ей уже сообщил. Она обошла вокруг крыльца и, вернувшись, увидела, что Рема с Нино склонились над улитками, головы их соприкасались совсем как на фотографии в семейном альбоме; на Исабель обратил внимание только Луис, которому она и сообщила:
— Он в кабинете Нене.
Сообщила и поглядела на Нене, который раздраженно передернул плечами, и на Рему, так осторожно дотрагивавшуюся пальцем до раковинок, что сам ее палец напоминал улитку. Потом Рема встала и пошла за сахаром, а Исабель последовала за ней, чтобы поболтать, и они вернулись из кухни, над чем-то смеясь. Луису хотелось покурить, и он послал Нино в кабинет за сигаретами; Исабель предложила побежать наперегонки, и они вместе выскочили из комнаты. Победил Нино, и когда они, толкая друг друга, мчались обратно, то чуть не налетели на Нене, который шел с газетой в библиотеку, ворчливо сетуя на то, что в кабинет сейчас нельзя. Исабель принялась рассматривать улиток, и Луис, ожидавший, что она, как обычно, зажжет ему спичку, обратил внимание на ее отсутствующий вид, она пристально наблюдала за улитками, которые понемногу начинали выглядывать из своих домиков и шевелиться, а потом вдруг метнула взгляд на Рему, всего один, быстрый как молния, и опять увлеклась улитками, увлеклась настолько, что, услышав первый вопль Нене, даже не шелохнулась; все уже ринулись в коридор, а она по-прежнему стояла над ракушками, словно не слыша, как опять сдавленно кричит Нене, а Луис ломится в библиотеку, как вбегает с собаками дон Роберто, как стоны Нене перемежаются собачьим лаем, а Луис повторяет:
— Но ведь он был в кабинете! Она сказала, что он в кабинете!
Словно не слыша ничего этого, Исабель наклонилась над изящными ракушками, напоминавшими пальцы, может быть даже пальцы Ремы… пальцы или руки, которые трогали ее за плечо, заставляли поднять голову, чтобы посмотреть в глаза… А потом был взгляд, растянувшийся на целую вечность и прерванный лишь яростным плачем, лицо, уткнувшееся в подол Реминого платья, сумбурная радость и руки, гладившие Исабель по волосам, успокоительно-мягкое пожатие пальцев и шепот на ухо, этакий невнятный лепет, в котором, похоже, звучали благодарность и скрытое одобрение.
[Пер. Т.Шишовой]
Из книги
«Конец игры»
Бесконечность сада
Читать эту книгу он начал несколько дней назад. Срочные дела заставили прервать чтение, и книгу он вновь открыл уже в поезде, возвращаясь домой — в усадьбу; мало-помалу его увлекли сюжет и герои романа. Вечером, написав письмо своему поверенному и обсудив с управляющим хозяйственные дела, он в третий раз раскрыл книгу — в тишине кабинета, окнами выходившего на дубовую аллею. Удобно устроившись в любимом кресле, спиной к двери — чтобы не возникло и мысли о чьем-либо визите, — время от времени поглаживая левой рукой зеленый бархат подлокотника, он погрузился в чтение последних глав. Он хорошо помнил имена героев и фабулу; мир книги захватил его тотчас же. Ему доставляло наслаждение — едва ли не извращенное — с каждой строкой все больше отдаляться от окружающей действительности и вместе с тем ощущать, что голова покоится на бархате высокой спинки, а сигареты, в нужную минуту, — всегда здесь, под рукой, и за окнами, под кроной дубов, струится вечерний воздух. От страницы к странице детективное развитие событий, ведущих к убийству, все более овладевало его вниманием, герои сделались зримыми, живыми, и он стал свидетелем их последней встречи в горной хижине. Первой в хижину проскользнула женщина, вскоре вошел любовник, на его лице — свежая царапина от ветки. Женщина с наслаждением, покрывая лицо поцелуями, стала слизывать кровь, но мужчина отстранялся от ее ласки, он пришел не за тем, чтобы предаваться утехам тайной любви, хотя здесь, в мире сухих листьев и паутины тропок, они были в безопасности. На его груди, под рубашкой — нож; в груди — жажда свободы. Прерывистый диалог змеей тянулся от строки к строке, и ощущалось: все давно уже решено. Даже поцелуи женщины, ласкавшей тело любовника, словно бы желавшей задержать его и отговорить, заставляли с омерзением вспомнить о теле другого, кого предстояло убить. Не было забыто ничто: алиби, случайности, возможные оплошности. Начиная с этой минуты, каждое мгновение наполнялось своим особым смыслом. Они еще раз детально обговорили весь бесчеловечный план, женщина отвлекалась только на то, чтобы слегка погладить щеку любовника. Уже смеркалось.
