Васко Пратолини - Повесть о бедных влюбленных
Аурора росла у нее на глазах; Синьора наблюдала за ее физическим развитием, смотрела на нее взглядом знатока, каким Мачисте смотрел на лошадей. Она по-матерински увещевала девочку, давала мудрые советы, заставляла делать уколы от малокровия, угощала мороженым и трубочками со взбитыми сливками.
И вот, когда девушка расцвела, Нези украл ее. Он присвоил себе юное создание, которое Синьора взращивала и холила так старательно, так усердно, с такой ревнивой заботливостью. Столь же заботливо некоторые старушки ухаживают за любимой канарейкой, за кошкой, а то и за индюком, откармливая его к рождеству.
Синьора два года ждала удобного случая, чтобы отомстить. Она не представляет себе, как можно прощать оскорбление; она нисколько не походила на безропотных, покорных судьбе божьих старушек. Те старушки прожили совсем другую жизнь. Обычно это лицемерные старые девы, вдовы пенсионеров, бабушки, за плечами которых скучное, однообразное существование, без всяких чувств, без треволнений, но зато согретое теплом домашнего очага. Природа наделила их ограниченным умом, самыми заурядными чувствами, заурядной внешностью. Полученное воспитание научило их соблюдать правила той морали, которая поддерживает в мире равновесие и в панике отступает перед бесстрашным полчищем разврата. Синьора же как раз маршал этой страшной армии. Ее моральные и физические качества представляли собой яркий образец извращения нормальных человеческих свойств. Простота превратилась у нее в распущенность, естественность — в притворство, а в то же время красота достигла совершенства.
Привлеченные красотой ее тела, мужчины прошли по жизни этой сложной, чувственной и неистовой натуры, словно клоуны по цирковой арене; только что затихли крики и шум, и вот уже воцарилась мертвая тишина, начинает свое выступление акробат под куполом цирка. Сердце Синьоры («Да есть ли у Синьоры сердце?» — часто спрашивала себя Джезуина) в юности тревожно билось в страхе перед пустотой, а затем потускнело, как жемчужина под лучами солнца.
Поблекла, увяла и красота ее, но сохранилось любовное неистовство, и тогда Синьора стала искать утешения в нежных и кротких существах. Вычеркнув мужчин из своей жизни и не находя исхода обуревавшим ее страстям, Синьора остановила свое внимание на девушках. Своеобразный протест? Нет, потребность спастись от любовного одиночества, открывавшегося перед ней. Выход этот Синьора заранее себе наметила с присущей ей твердостью. Она, всегда высоко ценила себя, признавала за собой особое право на наслаждение и особенно дорожила им, если оно было завоевано ею. По своей природе она любила борьбу и даже была тут своего рода поэтом. Что бы по-настоящему насладиться цветком, ей нужно было самой его сорвать или срезать с куста ножницами. К тому же, искусственно возбудив в себе новую любовную страсть, она мечтала видеть возле себя «подлинное и естественное целомудрие».
Женщина многоопытная, словно древняя прорицательница, Синьора целыми днями ходила по детским приютам города. Из множества девочек, показанных Синьоре монахинями, она выбрала ту, которая понравилась ей больше всех. Черноволосой, сероглазой девочке было тринадцать лет, звали ее Джезуина. Синьора вызволила ее из мрачной спальни сиротского приюта и заключила в золотую клетку на виа дель Корно. Вся улица восхищалась добротой Синьоры: монахини внесли ее имя в почетный список благодетельниц.
Джезуина росла под ее неусыпным попечением, стала ее собственностью, ее «вещью», может быть, самой дорогой для воспитательницы, но оказалась в самой тиранической ее власти, стала самым угнетенным существом. С тех пор прошло двенадцать лет, и теперь Джезуина уже взрослая женщина.
«Ты приелась мне», — говорила Синьора-владычица прямо в глаза своей воспитаннице. И Синьора пожелала обладать Ауророй. Но старик Нези похитил ее. На некоторое время Джезуина вновь приобрела свою ценность. Мы еще встретимся с Джезуиной. Это случится, когда ее жизнь будет неразрывно связана с жизнью остальных корнокейцев.
Наша повесть — это история их жизни, а пока Джезуина держится в стороне от соседей. Она смотрит на них с высоты своего подоконника и, как учила ее Синьора, презирает их. В угоду Синьоре Джезуина следит за каждым словом и жестом обитателей улицы, не испытывая, впрочем, от этого никакого удовольствия. Она ведет себя, как верноподданный, в любую минуту готовый удовлетворить каприз своего монарха.
Зато с каким беспокойством и удивлением следит она за нежданным интересом, появившимся у Синьоры к Ли-лиане. Синьора прямо-таки влюблена в Лилиану, хоть это и противоречит всем ее принципам и выработанному ею моральному кодексу: ведь Лилиана не только жена, то есть женщина, «отравленная ядом мужчины», но далее мать, а чувство материнства Синьора презирает больше всего, и, несмотря на все это, Синьора влюбилась в жену Джулио. Стоит ли доискиваться причин ее влюбленности? Да и разве такая особа, как Синьора, позволит расспрашивать себя? Способна ли она на откровенность?
Поразмыслив над тем, что мы знаем о характере Синьоры, можно сделать один твердый вывод: в случае с Лилианой она впервые поддалась старческой слабости. И, может быть, сама того не замечая, она неосмотрительно сделала первый шаг на пути к пропасти, к своей гибели.
Синьора оправдывает себя следующим образом:
«Я докажу, что моя любовь созидает, тогда как любовь мужчины разрушает. То самое растение, которое в руках мужчины постепенно увядает, в моих руках возрождается и расцветает».
На пороге своей безумной страсти Синьора как бы хочет помериться силами с самим создателем. И в этом она тоже следует своему призванию сверхчеловека. Но ведь она — Синьора, а ее фаворитка всего лишь жена поднадзорного уголовника. Неблагодарный материал для лепки!
Лилиана каждый день вместе с дочкой навещает Синьору. Приходя и уходя, Лилиана целует ее. Так требует Синьора. В первый раз, когда Лилиана поцеловала ее к щеку, холодную, влажную и белую как мел, она заметила, что пудра на лице Синьоры лежала плотным, словно гипс, слоем, потрескавшимся во многих местах.
Прикосновение к неожиданно холодному лицу неприятно поразило Лилиану. Ей пришла в голову непочтительная мысль; она подумала, что Синьора размалевана, словно карнавальный фонарик. Лилиана даже покраснела от этой мысли. Она изо всех сил старалась вызвать в себе чувство признательности к Синьоре, между тем ее присутствие пугало Лилиану, а лицо вызывало страх — казалось, что это лицо опытного мучителя. А взгляд глубоко запавших черных глаз Синьоры обшаривает тебя с ног до головы и медленно усыпляет, словно взгляд гипнотизера. Он притягивает тебя все ближе и в конце концов завораживает.
Близ Синьоры Лилиана лишается всякой власти над собой. И чем мягче и сердечнее становится Синьора, тем больше теряет Лилиана контроль над своими поступками и делает все, что пожелает Синьора. Лилиана садится на кровать и целует ее, как она теперь понимает, уже совсем не невинно. Страх и ужас охватывают Лилиану, когда она остается одна в маленькой комнатке над кузницей Мачисте. Дочка спит, а мать еще не привыкла засыпать раньше, чем пройдет ночной обход. В низкой, тесной комнате душно, и Лилиана напрасно ищет прохлады у распахнутого окна. Она вся в испарине, но боится пошевелиться, чтобы не разбудить девочку. Ей жалко себя, и часто она изливает свое горе в слезах.
Лилиана вспоминает родное селение, которое Сьеве делит пополам, а длинный мост вновь соединяет. Сьеве — широкая река, не уже, чем Арно, но она редко бывает полноводной. Уже в апреле ее русло становится похожим на вымощенную булыжником мостовую. Приподнимешь камень покрупнее, а из-под него лягушки прыгают. Их ловят, потрошат, дают полежать денек, потом готовят на ужин. Мама мастерица жарить их. Отец и братья страшно любят жареных лягушек. По воскресеньям в деревне служат мессу, в кино показывают картину, а три раза в году бывает «большая ярмарка».
Было, однако, много и неприятного. Работай, за младшими братьями присматривай, а еда — фасоль да шпинат. Да еще свекла, но и той не стало, когда отец, ломовой извозчик на Кьянти-Руффино [16], свалился с воза и попал под лошадь. Хозяева сказали, что он был пьян, и в виде особого благодеяния выдали пособие — недельный заработок. Сущие гроши, которые ушли у матери на поездки во Флоренцию, в больницу, где лежал отец. Лилиане было тогда шестнадцать лет, и она еще ни разу не бывала в городе.
Возвратился домой отец, и на стол вернулись хлеб и шпинат, шпинат и чечевица. Лилиана была старшей в семье, мать поручала ей присматривать за младшими братьями, а сама уходила на завод наклеивать этикетки на бутылки с вином (впоследствии мать и дочь поменялись работой). Этикетки были трех цветов: красного, желтого и белого; на них изображен петух, поющий свое неизменное ку-ка-ре-ку. Ку-ка-ре-ку — с утра и до вечера. Вечером дома ждали разные скучные дела: уложить в постель братьев, прибрать в комнате. А в воскресенье утром — постирать белье на Сьеве, в полдень сводить братьев погулять. Всегда она была одета хуже подруг, ей так и не посчастливилось попробовать мороженого трех разных сортов. Ну сколько можно это терпеть?
