Раймон Кено - Упражнения в стиле
— Всегда-то вы все знаете, — достаточно хмуро ответил Габриель.
И всегда этот хмырь, разговаривая со мной, высвобождает мой комплекс недополноценности, определил для себя Габриель с подсказки шепотного внутреннего голоса.
— Так вас интересует? — осведомился Пьянье.
— Не может не интересовать.
— Так рассказать?
— Интересный народ сапожники, — заметил Габриель. — Всегда за работой, можно подумать, они влюблены в нее, и, чтоб показать, что они всегда за работой, они выставляют себя в окошке, чтоб ими восхищались. Прямо как поднимальщицы петель на чулках.
— А вы, — спросил Пьянье, — где себя выставляете, чтоб вами восхищались?
Габриель почесал в затылке.
— Да, собственно, нигде, — томно ответил он. — Я ж артист. Ничего худого не делаю. И потом, сейчас не время для пустой болтовни, мне спешно девочку искать надо.
— Я заговорил об этом, потому как мне интересно, — спокойно ответил Пьянье.
Он поднял голову от подметки, в которую вколачивав гвозди.
— Ну так что, пустомеля хреновый, — спросил он, — желаете кое-чего узнать или нет?
— Я же сказал вам, что мне спешно.
Пьянье разлыбился.
— Турандот рассказал, как началось?
— Что счел нужным, то рассказал.
— Ну вас-то интересует, что было потом.
— Да, — кивнул Габриель. — И что же было потом?
— Потом? Вам мало начала? Я вам говорю, соплячка рванула в бега. В бега!
— Интересная история, — буркнул Габриель.
— Вам придется сообщить в полицию.
— Перетерпим, — внезапно севшим голосом ответил Габриель.
— Сама она не вернется.
— Кто знает.
Пьянье пожал плечами.
— Ну что тут скажешь... Мне-то начхать.
— Мне, по совести, тоже, — ответил Габриель.
— А у вас есть совесть?
Пришел черед Габриеля пожать плечами. До чего же наглый тип. Габриель молча повернулся и отправился домой добирать недоспанное.
IV
Пока мирные обыватели и кумушки продолжали пылко обсуждать произошедшее, Зази дала тягу. Она свернула на первую улицу направо, потом налево и продолжала в том же духе, покуда не дотопала до одной из городских застав. Величественные небоскребы в пять, а то и в шесть этажей высились по обе стороны роскошной авеню, на тротуарах которой теснились лотки со всяким хламом. Со всех сторон на нее стекались плотно-лиловые толпы. Торговка шарами Ламорсьера[*] и лошадиная музычка целомудренно тонировали вирулентную выразительность этого шествия. Зази, очарованная открывшейся картиной, не сразу заметила торчавшее неподалеку на тротуаре барочное творение из железа, увенчанное надписью МЕТРО. Но, заметив, она тут же отвлеклась от созерцания улицы и с пересохшим от волнения зевом устремилась к зеву, ведущему в подземелье. Обогнув спешным шагом защитную балюстраду, Зази обнаружила вход в метро. Однако его преграждала решетка. На ней висела грифельная доска со сделанной мелом надписью, которую Зази расшифровала без малейших затруднений. Забастовка продолжалась. Из недосягаемой бездны доносился легкий сухо-железный запашок. Глубоко уязвленная Зази расплакалась.
Слезы доставили ей столь живейшее удовольствие, что она решила сесть на скамейку, чтобы поплакать с комфортом. Правда, по прошествии некоторого времени ее отвлекло от изъявления скорби ощущение чьего-то присутствия рядом. Она с любопытством ждала, что из этого воспоследует. Воспоследовали же слова, произнесенные мужским голосом, а именно фальцетом, и составившие нижеследующую фразу в вопросительной форме:
— Дитя мое, ты чем-то огорчена?
Пред лицом столь неумной лицемерности вопроса Зази удвоила объем слез. В груди ее, казалось, теснилось столько рыданий, что она просто не успевала подавлять их.
— Неужто это так ужасно? — был следующий вопрос.
— Да, мсё, — прорыдала Зази.
Но, пожалуй, пора уже было глянуть на рожу этого сатира. Проведя по лицу рукой и преобразовав тем самым слезные потоки в грязные ручейки, Зази повернулась к соседу. Она просто не могла поверить собственным глазам. Могучие черные усищи, шляпа-котелок, зонт и мощные солдатские башмаки на резиновом ходу. Быть такого не может, шепнул Зази внутренний голос, ну никак не может, это какой-то актер-комик из старого времени. От изумления она даже хихикнуть забыла.
А он, скорчив нечто наподобие любезной гримасы, протянул ей безукоризненно чистый носовой платок. Получив платок, Зази обогатила его небольшим количеством влажной грязи, засыхавшей у нее на щеках, и высморкалась, добавив щедрую порцию соплей.
— Вот и хорошо, — произнес успокаивающим тоном сосед. — Так что же у нас произошло? Тебя бьют родители? Ты что-нибудь потеряла и теперь боишься, что они станут тебя ругать?
Он выдвинул еще несколько гипотез. Зази возвратила ему изрядно увлажненный платок. Он же, не выказав никакой брезгливости, сунул его вместе с добавленными загрязнениями себе в карман. И продолжил:
— Расскажи мне все. Не бойся. Ты можешь мне довериться.
— Почему? — всхлипнув, не без коварства поинтересовалась Зази.
— Что почему? — растерянно переспросил субъект, а вернее, субчик.
И стал скрести зонтом асфальт.
— Почему я могу вам довериться? — пояснила Зази.
— Ну потому, — не переставая скрести асфальт, ответил субчик, — что я люблю детей. Девочек. И мальчиков.
— A-а, так вы старый извращенец.
— Ничуть! — воскликнул субчик с пылкостью, изумившей Зази.
Воспользовавшись полученным преимуществом, мосье предложил Зази угостить ее какойкала, причем в первом же встречном бистро, то есть при свете дня и при всем народе, так что никакого похабного умысла в его предложении не таилось.
Не желая выдать восторга от перспективы напиться какикала, Зази стала с серьезным видом рассматривать толпу по ту сторону авеню, растекавшуюся между двумя рядами лотков.
— А чего столько народу там делают? — осведомилась она.
— Идут на блошиный рынок, — объяснил субчик, — верней, уже пришли, потому что как раз тут он и начинается.
— A-а, блошиный рынок, — протянула Зази с видом человека, которого на мякине не проведешь. — Это там, где по дешевке покупают рамбранов, потом задорого толкают их американам и с этого живут.
— Ну, там есть не только рамбраны, — сказал субчик, — но и гигиенические стельки от плоскостопия, лаванда, гвозди и даже вполне неношеная одежда.
— А американские излишки и остатки продают?
— Само собой. А еще там продают жареный картофель. Очень хороший. Утром поджаренный.
— Американские остатки — это классно.
— Можно найти и мидии. Очень хорошие. Гарантированно не отравишься.
— А в американских остатках блуджинсы бывают?
— Там много чего бывает. Даже компасы, которые в темноте светятся.
— На кой мне компасы, — сказала Зази. — Вот блуджинсы (молчание).
— Можно пойти глянуть, — предложил субчик.
— И что? — скептически произнесла Зази. — Башлей у меня все равно нету. Разве что стырить пару с лотка.
— Пойдем все-таки глянем, — сказал субчик.
Зази допила какукала. Посмотрела на субчика и сказала:
— В ваших говнодавах только и ходить.
И тут же бросила:
— Так мы идем?
Субчик расплатился, и они вступили в толпу. Зази лавировала, не обращая внимания на изготовителей номеров на велосипеды, стеклодувов, демонстраторов галстучных узлов, арабов, торгующих часами, и цыганок, торгующих чем ни попадя. Субчик не отставал от Зази, он оказался так же проворен, как и она. В настоящий момент у нее не было намерения отрываться от него, но она уже поняла, что сделать это будет нелегко. Это был, вне всякого сомнения, специалист высокого класса.
И вдруг она встала, как рыба об лед, перед лотком с излишками американских войск. Замерев. Не шелохнувшись. Субчик резко тормознул у нее за спиной. Разговор начал продавец.
— Желаете компас? — развязно осведомился он. — Электрический фонарик? Надувную лодку?
Зази трепетала от вожделения и тревоги, поскольку не была вполне уверена, что субчик действительно лелеет в отношении нее гнусные намерения. И не решалась вымолвить трехсложное английское слово, означающее то, что она хотела сказать. Произнес его субчик.
— Есть у вас блуджинсы для девочки? — спросил он у продавца. — Ты их хотела?
— Д-да, — вышептала Зази.
— Блуджинсы? — воскликнул барахольщик. — Еще бы не быть! У меня есть блуджинсы, которым сносу не будет.
— Такие нам ни к чему, — сказал субчик. — Вы что, не понимаете, она еще растет. В будущем году она в них уже не влезет, и что ей, по-вашему, делать с ними?
— Отдать младшему братику или младшей сестренке.
— Нет у нее ни братика, ни сестренки.
— А вдруг через год появится? (смешок).
