Орхан Памук - Меня Зовут Красный
– Это я знаю, но неужели самое ценное у Османов – эти собаки и деревья? – спросил Главный казначей, показывая на рисунки.
– Покойный Эниште говорил, что книга покажет не только богатство падишаха, но и силу его духа и величие судьбы.
– А изображение падишаха?
– Я его не видел. Наверное, его спрятал подлый убийца. Получалось, что покойный взял деньги, но не сумел сделать книгу, как обещал, а только заказал странные рисунки, которые не понравились Главному казначею. Неужели он думает, что я мог убить Эниште, чтобы жениться на его дочери и завладеть золотыми листами? Я сказал, что в убийстве Зарифа-эфенди Эниште подозревал Зейтина, Лейлека и Келебека, но не имел тому доказательств. Я чувствовал, что Главный казначей начал относиться ко мне как к клеветнику и глупому сплетнику.
Поэтому я обрадовался, когда он повелел не сообщать в мастерской, что Эниште скончался не своей смертью, восприняв это как знак некоего доверия. Рисунки остались у Главного казначея; выходя через внутренние ворота, куда я недавно с волнением входил под внимательными взглядами привратников, я был спокоен, как человек, который после долгих лет скитаний вернулся домой.
Я – МАСТЕР ОСМАН
Вам, конечно, знакомы невыносимые, старики, всю жизнь посвятившие искусству. Они бывают высокие, худые и костлявые. Они хотят, чтобы короткий остаток их жизни был таким же, как вся прожитая ими длинная жизнь. Они всем выговаривают. Они легко впадают в гнев и на все жалуются. Они берут в свои руки бразды правления и каждого заставляют подчиняться. Им не нравится никто и ничто. Я – из таких стариков.
На похоронах Эниште, душу которого из-за его глупости Аллах рано взял к себе, я постарался забыть, какие страдания причинил мне покойный, когда заставлял меня копировать европейских мастеров. Возвращаясь с похорон, я думал, что недалек день, когда и меня Аллах одарит милостью – слепотой и смертью. Обо мне будут помнить, пока мои рисунки в книгах будут радовать глаза и сердца.
Я работал, когда в дверь постучали. Пришлось встать.
Главный казначей прислал за мной мальчика-посыльного. Сунув лупу в карман кафтана, я вышел вместе с мальчиком.
Посыльный вел меня в старое помещение Дивана, там я встречусь с Главным казначеем, и мы будем говорить о деньгах для художников, о подарках, книгах и верблюжьих яйцах, которые художники раскрашивают для падишаха, о здоровье, аппетите и настроениях художников, об обеспечении их необходимыми красками, листовым золотом и другими материалами, о жалобах и пожеланиях, о воле и состоянии духа падишаха, о том, о сем, о моих глазах, о болях в позвоночнике, о презренном зяте Главного казначея и его серой кошке.
В комнате я увидел Главного казначея и Начальника дворцовой стражи. Ангел и шайтан!
Начальник стражи, делом которого было совершать казни в, дворцовом саду, пытать, допрашивать, бить, выкалывать глаза, укладывать на фалаку,[57] ласково улыбался мне. Словно он мой товарищ и собирается рассказать мне что-то очень интересное.
Говорить, однако, начал не Начальник стражи, а Главный казначей.
– Год назад наш повелитель, – сказал, он несколько смущенно, – велел мне подготовить книгу, достойную быть подарком для венецианского дожа, и пожелал, чтобы работа над книгой сохранялась в тайне. Из-за этого он решил не привлекать к делу замечательного каллиграфа Локмана и тебя, мастерством которого он восхищается. Кроме того, он понимал, что вы достаточно заняты книгой «Сур-наме», рассказывающей об обряде обрезания наследника.
Как только я вошел в комнату и увидел Начальника стражи, я с ужасом подумал, что кто-то оклеветал меня, убедил Повелителя, что мои рисунки содержат оскорбление и издевку и я, невзирая на свой возраст, буду подвергнут пыткам. Поэтому слова Главного казначея, который старался вроде как утешить меня, что падишах поручил особую книгу не мне, а кому-то другому, показались мне слаще меда. Историю этой книги я знал хорошо и ничего нового для себя не услышал.
Чтобы не молчать, я спросил то, что хорошо знал и так, – кому была поручена книга?
– Как вам известно, она была поручена Эниште-эфенди, – сказал Главный казначей и посмотрел мне в глаза. – Знали ли вы, что он не умер скоропостижно, а был убит?
– Нет, не знал, – ответил я.
– Наш падишах очень, очень разгневан, – вздохнул Главный казначей.
Он же ненормальный, этот Эниште-эфенди, подумал я, художники говорили о нем с улыбкой, даже с насмешкой, потому что у него было больше усердия, чем знаний. Больше страсти, чем ума. Я спросил:
– Как его убили?
Главный казначей рассказал. Ужас. Да защитит нас Аллах! И кто это сделал?
– Есть приказ падишаха, – сообщил Главный казначей, – как можно скорее закончить эту книгу и «Сур-наме».
– Есть и второй приказ, – подхватил Начальник стражи. – Если убийца – один из художников. Повелитель требует найти этого негодяя с чёрным сердцем. В назидание всем он будет осужден на такое наказание, что никто больше не посмеет препятствовать работе над книгой падишаха и убивать художников.
Главный казначей рассказал, что Эниште-эфенди воспитал племянника Кара и тот понимает толк в книге и рисунке. Знаю ли я его? Я молчал. Недавно Кара по приглашению Эниште вернулся в Стамбул с персидской границы (Начальник стражи бросил подозрительный взгляд) и в Стамбуле узнал от Эниште про готовящуюся книгу. Он говорит, что после убийства Зарифа-эфенди Эниште с подозрением относился к мастерам-художникам, которые приходили к нему по ночам для работы над книгой. Кара видел рисунки, сделанные художниками для книги, он сказал, что убийца Эниште – один из этих художников и что убийца выкрал рисунок, тот, где был портрет падишаха и где больше всего использована позолота. Этот молодой человек два дня скрывал от дворца убийство Эниште. Поскольку за это время он поспешно женился на дочери Эниште-эфенди и поселился в доме дяди, оба они подозревают Кара.
– Если будет устроен обыск в домах моих художников и будет найден похищенный рисунок, станет ясно, что Кара прав, – сказали. – Но я знаю моих детей с дней их ученичества, это истинные таланты, и никто из них не может посягнуть на жизнь человека.
– Мы обыщем дома, лавки, все помещения, которые могут принадлежать Зейтину, Лейлеку и Келебеку – сказал Начальник стражи, произнеся с издевкой прозвища, любовно данные мною ученикам, и добавил: – Обыщем самым тщательным образом. И дом Кара тоже. В этой сложной ситуации мы, слава Аллаху, получили от кадия разрешение на пытки при допросах. Поскольку это уже второй человек, убитый в кругах, близких к художникам, и все художники, от учеников до мастеров, находятся под подозрением, к ним может быть применен закон о пытках.
– Не трогайте лучших мастеров падишаха, – попросил я. Главный казначей встал с места, взял рисунки в дальнем углу комнаты, принес, положил передо мной, поставив с двух сторон большие зажженные свечи, хотя в комнате было достаточно светло.
Я стал водить лупой по страницам. Сначала мне хотелось смеяться, потом я рассердился, хотя не воспринимал нарисованное всерьез. Впечатление было такое, что Эииште-эфенди велел моим художникам рисовать не так, как рисуют они, а так, как рисуют другие. Будто он заставил их рисовать несуществующие воспоминания или будущее, в котором они никогда не хотели бы жить. И что самое невероятное, из-за этого вздора они убивали друг друга.
– Глядя на эти рисунки, можете ли вы сказать, какой из них каким художником сделан? – спросил Главный казначей.
– Да, – ответил я со злостью. – Где вы их взяли?
– Кара принес и сдал нам, – ответил Главный казначей, – он старается отвести подозрения от себя и оградить от упреков своего Эниште.
– Устройте ему допрос с пристрастием, – сказал я. – Пусть расскажет, какие еще секреты были у покойного.
– Мы послали за ним человека, – сказал Начальник стражи радостно. – А потом хорошенько обыщем дом новоиспеченного зятя.
И вдруг их лица странно осветились, на них проявилось почтение и восторг, они вскочили на ноги.
Не оборачиваясь, я понял, что вошел наш падишах, Повелитель вселенной.
МЕНЯ ЗОВУТ ЭСТЕР
Как хорошо вместе плакать! Во время похорон отца моей несчастной Шекюре собрались женщины – родственницы, подруги, соседки; я тоже долго лила слезы вместе со всеми.
Я люблю всякие торжества; в толпе я забываю, что я – белая ворона; а еще в такие дни можно вдоволь поесть. На праздничных церемониях угощают баклавой, мятными лепешками, хлебом с толченым миндалем и пастилками; на торжествах по поводу обрезания – пловом с мясом и коржиками; на пышных гуляньях, которые устраивает падишах на ипподроме, подносят вишневый сок; а после похорон можно поесть ароматной халвы с кунжутом и медом, что присылают в дом покойного соседи.
Вот и тут на столе выстроились в ряд кастрюли и кувшины с бекмесом[58] и другими сладостями; открывая крышки и пальцем с краешков пробуя содержимое, а иногда просто нюхая, я спросила, кто прислал угощения.
