СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий
Феодора поднялась по лестнице, пересекла приемную с красивым мозаичным полом и, отдернув занавеску своей молельни, опустилась на колени. Ее фигура в сумерках выглядела как статуя из черного мрамора; и как только не отнялись эти колени, как не устали поднятые руки, как не пересохли тонкие губы, шептавшие молитвы-проклятия, в которых пылало единственное желание — смерть брату и врагу, смерть!..
В конце моления Феодора была готова на самое страшное — бороться, будь что будет. Она вышла в приемную, позвала одного из верных слуг и велела найти логофета. Феоктист должен ускорить дело, пока не поздно. По всему видно, что Варда не желает ей добра и если все еще не гонит из дворца, то делает это по какой-то странной снисходительности. Однако после сегодняшней встречи от него нельзя больше ждать снисхождения и милости. При первом же удобном случае он навсегда устранит ее со своей дороги. Поняв это, императрица ужаснулась. Сначала пришла мысль о дочерях. Старшая, Фекла, была женой Сергия — доброго безликого человека, занимавшего видное положение в византийской иерархии. На него императрица не рассчитывала и не надеялась, но он хорошо относился к Фекле, уважал ее, и мать могла о ней не тревожиться. Боялась она за младших: за Анну, Анастасию, Пульхерию, Марию. Если Варда поднимет на нее руку, они также окажутся в опасности; тогда можно было бы просить бога только об одном — чтобы брат не применил самую жестокую кару, столь любимую императорскими палачами, — выжигание глаз. Она успокаивала себя тем, что до сих пор женщин так не казнили. И все-таки гораздо лучше будет, если она его, а не он ее поставит на это место. Орудие казни уже раскалено в руках палача. Феодора в этом не сомневалась, теперь важно, кто кого опередит и первым доберется до каленого железа. Императрица вновь почувствовала себя решительной, неукротимой властительницей, которая ни перед чем не остановится ради власти, принадлежащей ей по праву. Приход Феоктиста прибавил ей сил. Он был из тех, кто предусматривает все до мелочей. Она рассказала ему, как она встревожена и возмущена, и приготовилась слушать.
Феоктист не стал успокаивать ее, но и не нападал на брата. Он понял, что дело идет к концу. Плохо было только то, что он не знал, каким будет этот конец, кто кого победит. Логофет прознал о давно подготавливаемой Вардой расправе с регентами и императрицей. Чутье подсказывало ему, что надо действовать быстро, не то можно встретить ближайший рассвет в темнице, по примеру патриарха Грамматика, отчаянного противника иконопочитателей. И если расправа с ним превратилась в забавное зрелище для толпы (его возили верхом на осле по переполненному ипподрому), с ними — императрицей и Феоктистом — шуток не будет. Варда без колебаний отправит их на небо. Вряд ли было необходимо рассказывать все это встревоженной Феодоре, поэтому Феоктист предложил как можно скорее поговорить с патриархом Игнатием: он первым может с амвона поднять голос против злодеяний Варды. Надо подготовить народ. Ведь люди на базарах и площадях уже явно глумятся над кесарем, прелюбодействующим со своей снохой. Что касается Ирины, логофет найдет способ рассказать ей о мерзопакостных развлечениях ее возлюбленного. Если привлечь Ирину на свою сторону, можно будет считать себя победителями. Дальше дело увенчает кубок вина со щепоткой яда и доброе настроение Варды...
— Согласится ли она? — привстав, спросила императрица.
— Я ее прекрасно знаю! — Феоктист махнул рукой. Однако он не был вполне уверен в своей правоте и потому добавил: — Разумеется, не бесплатно. Вероятно, захочет вознаграждения.
— Обещай! Все обещай, только б согласилась!
— Хорошо, пресветлая, и не поскуплюсь, ибо ее согласие положит начало нашему избавлению...
4
Изо дня в день Ирина чувствовала, как Варда становится все холоднее к ее ласкам, все более замкнутым. Сначала она подумала, что появилась соперница, но расспросы своих и его слуг не дали никакого результата. А он все избегал ее. Сперва Ирина попробовала оправдать это усталостью, государственными заботами, но сомнения все равно томили и грызли ее. Ей казалось, что она уже неинтересна Варде, что он насытился ею, что клятвы его были пустой болтовней. Несмотря на легкомыслие, недремлющая практичность толкнула Ирину обратиться к дяде, Феоктисту. Давно она не давала ему знать о себе. Сначала боялась упреков, потом не нуждалась в нем, однако теперь положение становилось тревожным, и она решила восстановить старую дружбу, чтобы не пришлось делать это потом, будучи изгнанной из дворца кесаря.
Кроме того, Ирина надеялась разузнать у логофета о некоторых подробностях жизни Варды. Зная отношения между кесарем и дядей, она не сомневалась в успехе...
И все же такое решение было в известной мере рискованным: что подумает Варда, если узнает о ее визите к Феоктисту? Правда, они родственники, но родственные чувства давно затянула паутина. Коварный и вспыльчивый Варда это знал, поэтому Ирина не спешила идти к дяде.
Разумеется, можно было придумать сколько угодно оправданий, но Ирина не сомневалась в том, что любое оставит подозрение в душе Варды и, если она в самом деле надоела ему, у него будет прекрасный повод прекратить незаконную связь. Теряя Варду. Ирина теряла все. Ей теперь казалось, что напрасно она связала с Вардой свои надежды. Если он станет василевсом, то все равно не возвысит ее до себя. Не будь она женой его сына — иной разговор, но в этом положении... Даже императору такое кощунство не прощается... В свои одинокие дни Ирина все чаще вспоминала Константина. Его уход в монастырь наполнил ее чувством вины. Она жила в убеждении, что он постригся в монахи из-за любви к ней. Ей казалось, он все еще любит ее и простит ей легкомысленный поступок. Стоило смежить веки, и ей виделись твердые, мужественные губы Константина, его неспокойные руки с длинными пальцами. Руки Варды были грубые, широкие и тяжелые — руки, способные только брать, только грабить. Подобное сравнение все чаще приходило Ирине на ум. Она стала бессознательно искать черты Константина в каждом мужчине. Синева его глаз, раньше напоминавшая просто о его славянском происхождения, теперь вдруг стала властно притягивать ее. Пять лет в доме кесаря не прошли даром, притворство нашло в ее душе благодатную почву. Дворцовые интриги сплетались так тесно, что иногда казалось, будто нечем дышать. К тому же укоризненный, насмешливый взгляд Иоанна делал ее ничтожнее последней божьей твари, но, верная себе, она всегда гордо несла красивую голову. Пусть каждый думает что хочет! Важно, чтоб ей было хорошо! А хорошо ли ей на самом деле?.. Трудно было найти ответ на этот вопрос. Двойная жизнь, которую вела Ирина, начинала страшить ее. Если и дальше пойдет все так, она может очутиться либо на улице, либо в постели законного супруга, которого терпеть не может. Да и примет ли он ее? В этом она не была уверена. Иоанн был довольно честолюбивым человеком, чтобы теперь допустить ее к себе и тем самым еще больше унизиться. В глазах людей они продолжали слыть мужем и женой, но до ее слуха уже дошла молва об ее отношениях со свекром. Об этом не говорилось открыто лишь потому, что все знали суровый, мстительный характер кесаря.
Пора, пора было искать опоры у дяди, пока не поздно. Даже зверь лесной, предчувствуя приближение зимы, спешит себя обезопасить. Разве может она позволить себе положиться на случай? Случай ведь не путь, а луч, по которому могут лететь только рожденные с крыльями. А ее крылатая сила кончается в опочивальне кесаря. Всеми своими тревогами Ирина делилась со старой кормилицей, переехавшей к ней после свадьбы. Фео была предана ей, Ирине не в чем было упрекнуть ее. Для нее слово Ирины было законом — законом избалованной жизнью богини. Поначалу ее тупая покорность раздражала Ирину, она попробовала заменить Фео какой-нибудь из старых служанок Варды, ко отказалась от этой затеи, убедившись, что все смотрят на нее как на временную гостью. Стало быть, многолетний опыт научил их, что надо служить только хозяину, если хочешь уцелеть.
Открытие это разгневало Ирину, она потребовала от Варды удалить кое-кого из женщин, и прежде всего грудастую Пульхерию, которая вела себя, словно хозяйка. Варда согласился, но не сразу, однако вскоре Ирина узнала, что та осталась во дворце и ей вверены заботы об опочивальне василевса. Это взбесило ее, и она набросилась на Варду, но ее ярость не смутила его:
— Ты что, хочешь, чтобы я выбросил ее на улицу?
— А куда же еще?
— Но не кажется ли тебе, что у женщин длинный язык, а она кое-что повидала в этом доме?
— Значит, ее надо на руках носить?
— На руках, конечно, нет... Но люди и без того шушукаются о наших отношениях. Только ее болтовни не хватало...
— Неужто ты этого боишься?
— Бояться не боюсь, но осторожность никому не мешает. Придет день, и Пульхерия исчезнет, никем не замеченная...
— Долго ли ждать?
