Сергей Алексеев - Хозяин болота
— Уйди! — Никита Иваныч вывернулся из рук Кулешова. — И тебя огрею! Утяну — век помнить будешь!
— Чего вы с ним вошкаетесь? — раздался голос бульдозериста по фамилии Путяев. — Хватит! В милицию его! Ишь, раздухарился, старикан!
— А ты еще сопливый кричать на меня! — отпарировал Никита Иваныч и плюнул ему в лицо. — Вот теперь утрись!
Путяев вышел и встал перед стариком, подбоченясь.
— Вытирай сам, дедуля.
Никита Иваныч отпихнул его, бросил стяжок и, вытерев руки о штаны, выхватил из кармана бумагу.
— Вы что, гады, делаете на болоте? Вас зачем сюда послали? А?.. Вас послали воду на болото подвести, значит, а вы?.. — дед Аникеев потряс бумагой. — Во! Видали? Мать вашу… Из самой Москвы! — он сунул конверт под нос Кулешову. — Читай, дурень твердолобый! Читай, что делать с болотом полагается! Вот она, правда!
Механизаторы переглянулись, ничего не понимая. Голоса стихли. Кулешов развернул письмо и стал читать. А Никита Иваныч, пользуясь замешательством, продолжал:
— Чего головами закрутили? Чего плечами задергали? Ну-ка, заводи трактора и ямы свои закапывать. Хозяева нашлись, в бога душу… Чего хочу — то ворочу… Давай-давай, шевелись! Чтоб к вечеру все сровняли как было! А ты, гад ползучий, — он пригнулся и шагнул к Колесову, — еще раз про мою дочь тявкнешь — изуродую, понял? Я те зубы твои белые повышибаю. Я контуженный, с меня спросу не будет!
— Ладно, дед, не спекулируй своими болячками, — проронил бульдозерист Путяев и заглянул через плечо начальника в бумагу.
Никита Иваныч хотел ответить ему, но Кулешов в это время дочитал и свернул письмо. Механизаторы глядели выжидательно.
— Дошло? Дотумкал? — спросил Никита Иваныч, забирая бумагу. — Я тебя раньше предупреждал: невозможно, чтобы из-за торфа болото зорили. Вишь, журавли-то в почетную книгу записаны, — голос его стал по-отечески мягким и наставительным. — Не у всякой птицы, поди, такая заслуга…
— В Красную книгу, — задумчиво поправил Кулешов. — Придется ехать в город…
— Поезжай, — благословил Никита Иваныч. — Еще не поздно. А своим мужикам прикажи, чтоб канавы заровняли и не трещали тут больше, пока птица на крыло не встанет. И так, видно, пораспугали с гнезд…
— Ошибка какая-то, — Кулешов дернул плечами. — Разобраться надо… Ты, отец, дай мне письмо…
— Не дам, — отрезал Никита Иваныч. — Ты без него разбирайся. Если кто не поверит — пускай приезжает сюда, я дам прочитать. И покрепче там нажимай! Дескать, вы что, слепошарые? На кой черт меня осушать послали?.. Учись без правительственной бумаги верх держать, пригодится. Требуй, чтоб у Москвы просили. Упирай, что журавль — птица важная для государства, понял?
— Ладно, — раздумывая, проговорил Кулешов. — Обойдусь… Черт, сегодня как назло — воскресенье…
Никита Иваныч притянул Кулешова к себе, спросил тихо, чтобы никто не слышал:
— Я-то думал, ты парень — оторви и брось, а ты сробел как кутенок.
— Что? — не понял Кулешов.
— На твоих глазах про Ирину и про тебя такое говорят, а ты хоть бы дрогнул, хоть бы раз этому… — Никита Иваныч кивнул на Колесова. — Съездил бы, что ли.
— Я на работе, отец, — поморщился Кулешов и, отпрянув от старика, громко распорядился: — Промывайте баки, заправляйтесь и ждите меня. Да глядите, чтобы на ночь кто-нибудь возле техники оставался.
— Ты куда, Федорыч? — спросил Колесов, выступая вперед. — Может, объяснишь коллективу, в чем дело? Мы не пешки, вслепую не хотим ходить. А то пошушукался со стариком и тягу…
— А то зрячие?! — вмешался Никита Иваныч. — Птица над вами которую неделю летает, а вы никак зенки свои не разуете! Заведете тарахтелки и прете, как бараны.
— Ну и шустрый ты, дед! — восхитился, и, видимо, откровенно, молодой парень в кожаной кепке. — То с ружьем бегаешь, то с колом! И бумаженцией трясешь!.. Защитничек природы, Дон Кихот алейский!.. Послушать, так у тебя одного душа болит за журавлей, все остальные дураки и варвары. Поглядите: он — борец и созидатель, а мы половцы… Между прочим, я давно знал, что черные журавли в Красной книге и еще в городе выступал против добычи торфа. Скажи, Путяев, было?
— Было! — с готовностью подтвердил Путяев. — И я с тобой ходил за компанию.
— Нам тогда что сказали, помнишь? — напирал парень в кожаной кепке. — Мы вон как шумели, возмущались…
— Возмущаться все мастера! — отрезал Никита Иваныч. — Иван Видякин тоже возмущается, а сам на вашей кухне отирается. И ты, небось, орать-то орал, а болото копать приехал!
— И приехал! — подхватил парень. — Ты меня, что ли, кормить будешь? Тебе, дед, можно дубиной размахивать, ты на пенсии.
Кулешов молча и сосредоточенно слушал перепалку, затем повернулся и зашагал к машине.
— Куда же ты, начальничек? — встрепенулся Колесов и устремился следом. — Это тебе не пролезет, объяснись перед народом.
А дальше полушепотом — бу-бу-бу-бу, — Никита Иваныч не слушал, потому что парень в кепке лез в ораторы:
— Конечно, тебе можно партизанить. У тебя заслуги да еще и контуженный. А нас с Путяевым тогда отбрили и — от винта. Дескать, лодыри, бездельники, ваши отцы Магнитку поднимали, а вы паршивое болото осушать ехать боитесь. То есть на психику надавили… Но я не про то хочу сказать. Я хочу спросить: а что толку, дед, от твоей партизанщины?
— Толк у меня в кармане, — невозмутимо сказал Никита Иваныч. — Я до Москвы дошел и своего добился.
— Во-во, ты еще в грудь себя постучи, — вмешался Путяев. — Скажи: мы войну прошли, ветераны, за идею можем постоять. А вы — бараны…
— Кончай трепаться, — сказал парень в кожаной кепке.
— Ну их! Идейные борцы нашлись! То с ружьями бегают, то соли в баки подсыпают. Пять тонн дизтоплива угробили, только и всего.
— Как бы ни приспособились, а на первых порах помогает и ладно, — отпарировал Никита Иваныч. — А вы зато тычетесь как слепые котята, вместе со своим начальником.
Машина Кулешова взревела и, прыгая на колдобинах, скрылась за поворотом.
— Посмотрим еще, кто слепой был, — лениво, вдруг потеряв интерес к красноречию, сказал парень в кепке и подался к своему трактору.
— Посмотрим! — ответил Никита Иваныч. — Я больше ждал. Теперь немного осталось.
«Ишь ты! Ну и Пухов! Догадался же солярку им посолить, — про себя изумился Никита Иваныч. — Это ведь знать надо, соображать!»
— Посмотрим, — упрямо повторил он и не спеша двинулся краем болота, повиливая велосипедом.
11.
Возвратившись из дальних странствий, Пухов целыми днями не выходил из дома. Он сидел возле включенного радиоприемника, как привязанный, и если случалось сбегать во двор по хозяйству или нужде, прибавлял громкости и оставлял дверь открытой. Старенький батарейный приемник «Родина» без устали разговаривал, играл, пел три дня подряд, но однажды так и уснувший под музыку Пухов оставил его включенным и батареи за ночь сели намертво. Пухов покрутил ручки, подергал клеммы на питании и пришел в ужас: может быть, именно в этот момент передавали то, что он так хотел услышать.
Однако не растерявшись, он бросился к Ивану Видякину.
— Иван, выручи, дай приемник!
Видякин прищурился, глянул подозрительно.
— Что-то весело жить стал, дед. Как ни идешь мимо — у тебя песни поют.
— Скушно ж одному, — схитрил Пухов. — А радио в избе — как живой человек.
Ни слова больше не говоря, Иван вынес из дома приемник «Альпинист», тут же поковырялся отверткой в его потрохах, поставил новые батарейки и вручил ожившее радио Пухову. Старик уковылял домой и снова засел как в крепости. С «Альпинистом» было удобно: дал громкости немного и ходи с ним где хочешь. Правда, по-прежнему пилила музыка, говорили не то, что надо было, и Пухов ворчал:
— Опять кантата, в душу ее… Заведут на час, а ты слушай.
И вот на утро следующего дня Пухов включил «Альпинист» и тут же услышал программу передач, вернее, фразу, сказанную диктором на одном дыхании:
— Критический репортаж журналиста Стойлова «Есть ли на болоте хозяин?» слушайте в девять часов двадцать минут.
Пухов глянул на часы — было еще восемь — и неторопливо стал одеваться. Вооружившись клюкой и приемником, позванивая медалями, он вышел из ворот и направился к Аникееву.
— А что, хозяин-то спит еще? — спросил он у Катерины, гнувшейся под коромыслом.
— Нету в этом доме хозяина, — отчего-то сердито отозвалась Катерина. — Одна, как проклятая… Чуть свет схватился и на болото. А как эту бумагу получил, так совсем сдурел.
Катерина поставила ведра на крыльцо, разогнула спину.
— Вот посмотришь на тебя — человек человеком, такого и уважать не грех, — проговорила она грустно. — А этот? Прибежит вечером — ни кожи, ни рожи. Одежа за ночь не просыхает… Виданное ли дело: пожилой человек и так себя перед народом держит. А еще уважения к себе требует. Эх…
Пухов прибавил громкости приемнику — играла музыка, которую называли почему-то легкой, — и пошел к Ивану Видякину.
