Роман Сенчин - Елтышевы
– Доски у нас в ассортименте, – перечислял упорно, – горбыль, брус…
– Мне бревна надо.
– Бревна не продаем… Бор же рядом.
– И что, – Елтышев нервно хмыкнул, – сосны ехать валить?
– Ну, договориться с кем, с лесничим… Нам невыгодно кругляк продавать. Мы – доски можем, горбыль, брус, обрезь на дрова…
Вечером вымотанный до предела, опустошенный, сидел Николай Михайлович в огороде. Лесничего он так и не отыскал, бревнами не разжился и впервые, встретив Юрку, сам позвал того выпить.
Пока брал дома закуску, – жене сказал, что посидит с соседом на воздухе, – Юрка сбегал за спиртом.
Спирт оказался не такой уж ядовитый, с устатку даже приятный. После сотни граммов стало слегка полегче, но настроение не улучшилось. Смешанная со злобой досада обострилась.
– Вот полгода, больше, здесь прожил, – заговорил Елтышев, глядя на синеющие в густеющем сумраке верхушки сосен, – а никак не привыкну. К людям не могу привыкнуть. Хотя и мало с кем сошелся. Сначала как-то неприятно было, а теперь радуюсь – меньше, думаю, меня развели… Скажи вот, – повернулся к Юрке, – зачем этим Хариным так внаглую надо было меня нае… – удержался, не сматерился, – накалывать? Сначала бензопилу втюхивали, которой, видимо, и в природе нет. Две с половиной тыщи за нее отдал. Потом – бревна. Наобещать наобещал… Хм, лесником человек работает, мог бы за месяц как-нибудь…
– Кто лесником? – перебил Юрка. – Харин, что ли?
– Ну да, он мне еще в начале марта сказал, что устраивается. Бревен наобещал, взял деньги…
– Да никакой он не лесник, Михалыч! Дома сидит. Может, сулились ему, но не взяли.
Елтышев не мог поверить:
– Он мне сам сколько раз… Точно не лесник?
– Да точно. Я-то знаю. – Юрка быстро плеснул в стопки. – Вздрогнем? – И когда выпили, сразу, не заедая, стал объяснять: – Его понять можно, что так он… А на что им жить? Тем более с пятью детьми. Я вот местный, родни полдеревни, все чем не чем, а помогут. А им, приезжим… На детские деньги живут, картофан едят сплошной. Вот и приходится… И большинство здесь таких. Мне вот, думаешь, приятно так?.. Не совсем же я скотина еще. А – стыдно. Утром просыпаюсь, и чего? Чего делать-то? Тридцать девять лет, все вроде умею, могу, а толку… Ну умею в смысле что тут в деревне требуется. Все работы перепробовал. И отовсюду, знаешь, Михалыч, за что увольняли? Не за прогулы и это самое, – щелкнул себя по горлу, – а что место закрывалось.
– Ну, так удобно рассуждать. Я много такого наслушался, когда в трезвяке работал. Возможно же как-нибудь и в таких условиях человеком оставаться.
– А как? – закипятился Юрка. – Подскажи, если знаешь. Соболей у нас нету, чтоб промышлять, грибы, бруснику сдаем. И картошку скупщикам. Но это копейки все. А так… Ну, вот как мне детей содержать? Один тут у нас, Мурущук такой, решил, когда можно стало, всерьез решил гусей разводить. Штук двести пятисуточных купил, комбикорма сколько-то там мешков. Вырастил, на пруд стал выгонять. Весь пруд белый был… Ну, первый год хорошо, правда, с десяток то ли украли, то ли еще… Не знаю. Но, в общем, забил, сдал. Молодняк подрос. Ну, думаем, вот и фермер у нас появился… А на следующий год взяли и все его гуси передохли. Жег их потом в огороде. Жег-жег и сарай подпалил. Под мухой был, наверно. С сарая – на гараж, там машина… В общем, сгорело все. Года два в бане жил – баня у него в стороне стояла, у пруда, она только и уцелела, – пил по-серьезному, жена убежала. Потом парализовало его, случайно обнаружили, а так бы с голоду помер. Увезли куда-то, не знаю… Такой вот фермер был у нас… Да и, – Юрка снова налил в стопочки, – да и где денег взять на начало? На гусят этих или еще на что? Тут сотня появится – и то счастье.
– И ты ее пропиваешь скорее, – добавил Елтышев.
В глазах Юрки блеснула обида.
– Ну, пью, допустим, я на дарма обычно. Из семьи ничего никогда не тащил. Зря ты так… – Он пошевелился на штабеле досок; Николаю Михайловичу показалось, что Юрка собирается уйти, но вместо этого он взял стопку и выпил.
Елтышев тоже выпил. Закурил. Довольно долго молчали.
– Ладно, Юр, я не со зла. То есть со зла, но ты ни при чем… – Мысли Николая Михайловича путались, слова трудно приходили на язык. – Посоветуй: что с этим Хариным делать? Как деньги вернуть? Три тысячи должен. За пилу, за бревна.
– М-м, не слабо… Зачем давал-то вперед?
– Поверил.
Юрка хехекнул, и Елтышеву тоже вдруг стало смешно, что его, вроде бы тертого мужика, так облапошили. Раз и другой.
– Что, – со злой веселостью сказал он, – видно, придется вышибать. Думают, лоха нашли. Не-ет, со мной такое не пройдет. – И обрадовался, что говорит это при Юрке: «Пускай передаст».
– Да, надо вернуть деньги, – согласился тот, – это святое. Но, может, выполнят еще… Пила-то у них есть, материалы привозят. Строят что-то в ограде.
Глава одиннадцатая
Медовый месяц получился совсем не медовым…
Большую часть дня Артем проводил в тесной времянке с одним тусклым оконцем. Лежал на кровати, прислушиваясь к шагам во дворе, голосам. Выходить, включаться в чужую жизнь было неудобно и неприятно. Когда Валя звала есть, Артем поднимался, шел. Тихо садился на свое место, стараясь не глядеть по сторонам, пережевывал, что давали.
Питались Тяповы не очень разнообразно. Картошка, в основном вареная, гречневая и рисовая каши, соленое сало с толстой кожей, иногда мясо с подливкой, много белого пористого хлеба, соленые огурцы, переквашенная капуста. Почти каждый день на столе появлялись ломти соленого арбуза, на вкус Артема, редкостная гадость…
В доме обитала примерно того же возраста, что и бабка Татьяна, старуха. Может, еще древнее. Она тоже говорила мало, сидела на табуретке в одном и том же углу, глядела тоскливо и скорбно выцветшими, словно бы покрытыми бельмом глазами. Как ее звать, Артем до сих пор не понял – родители Вали называли ее «мать», а Валя, ее сестры и их дочки старуху вроде бы не замечали.
Почти каждый вечер, выбрав момент, когда Артем находился один, во времянку заходил Георгий Степанович. Оценивающе оглядывал помещеньице, спрашивал:
– Ну, как оно, обживаешься?
Артем кивал.
– И добро, дава-ай. Желания нет пропустить по капле?
– Да так… – В общем-то Артем не был против. – Денег нет.
Чаще Георгий Степанович сочувствующе вздыхал, для порядка еще говорил что-нибудь и уходил, а случалось, доставал из кармана старенького пиджака бутылку:
– У меня имеется.
Выпивали или здесь же, или на заднем дворе, устроившись на чурбаках и отгоняя кур от закуски. Закуска состояла из хлеба и перьев лука-батуна.
В начале пития Тяпов любил рассказывать о прошлом:
– Я же один во всей деревне на баяне умею. И раньше тоже… Как что – ко мне: «Поиграй, Жорушка!» И подогревают стаканчиком, накормят потом до отвалу… А когда молодым был, ох, хорошо-то! Песен знал тыщу – и душевные, и блатные, солдатские… Парни, даже кто старше, уважали, девки висли гроздьями. Даже, знаешь, дрались за меня! Да-а, каждый вечер праздником был. Спать, как ты вот, некогда было. Днем работаю, потом помоюсь, рубашку наброшу, баян под мышку – и гулять. К трем-четырем домой приползаю. Подремлешь до семи, а там снова работать… Ох, покуражился, конечно, есть что вспомнить.
Когда в бутылке оставалось с треть, тема менялась – тесть сбивался на настоящее:
– Да, Артемка, а теперь только вспоминать. Вот видишь, как совпало – и возраст такой, и времечко, когда все покатилось черт-те куда… У нас же тут вот пошивка стояла, и я на ней, считай, всю жизнь. Грузчиком, сторожем… Мешки шили простые, но все-таки. И польза – кто-то же должен шить мешки. А теперь… Все было, да все прошло. Сколько девок разных вилось, а женился вон… Сержант-сверхсрочник какой-то, а не женщина. Эх, Артемка, по-честному, так же, как и у тебя получилось: жих-жих случайно, а потом объявляет, что залетела. Жениться пришлось. А гуляла до меня дай боже! Но девки вроде на меня похожи. А, похожи?
Артем кивал, глядя в замусоренную щепками землю. Такие параллели ему не нравились, и любовь к Вале – точнее, то чувство, которое он считал любовью, грязнилось, грязнилось… И странно было, зачем тесть ему это рассказывает.
– Жалко, что девки одни нарождались. Все три. Скучно без сына. Ты хоть не подведи – заделай мне внука. Рыбачить с ним буду ходить. На баяне научу…
Если Георгий Степанович перебирал, в нем просыпался первый парень на деревне. Он заламывал на затылок кепку, надевал баян и приставал к жене. Какие-то ее грехи вспоминал. Несколько раз Артем становился свидетелем их драк. Нет, дралась жена, била костяшками пальцев Тяпова по голове, а он матерился, смеялся, повторял, что она ему всю жизнь поизгадила.
Валя скорее уводила Артема во времянку, включала старенький кассетный магнитофон. Выбор музыки был невелик – несколько кассет с песнями, популярными лет десять-пятнадцать назад. Вроде «Комбинации», «Миража», Влада Сташевского… Сделав звук погромче, Валя устало прилегала на кровать, поглаживала ладонью низ живота, а со двора доносились обрывки вскриков, пьяного хохота, писки баяна.
