Катрин Милле - Сексуальная жизнь Катрин М
Сама я ревновала эпизодически. Несмотря на то что я охотно пользовалась тропинками моих сексуальных маршрутов для удовлетворения интеллектуального и профессионального любопытства, супружеская, сентиментальная сторона жизни моих знакомых была мне в высшей степени безразлична. И даже более того — к моему безразличию примешивалась толика презрения. Настоящие приступы ревности приключались со мной лишь дважды, и, несмотря на то что они удивительным образом имели под собой совершенно различные основания, в обоих случаях объектами моих чувств были мужчины, с которыми я жила. Всякий раз, когда Клод оказывался под властью чар женщины, которую я считала красивее себя, мои страдания были ужасны. Для тех, кому в целом нравится моя внешность, я вовсе не дурна собой, хотя и не могу похвастаться особенной, бросающейся в глаза красотой черт. Я была в ярости от невозможности расширить свои — в принципе бесконечные — сексуальные горизонты идеально приспособленным для этого телом. Мне бы так хотелось, чтобы искуснейшая соска и самая крутая трахальщица, не пропускающая ни одной мало-мальски значимой оргии, была бы росточком побольше, глядела бы на мир не такими близко посаженными к слишком длинному носу глазами и т. д. Я могу с величайшей степенью точности описать физические данные, особенно привлекавшие Клода: треугольное лицо и шевелюра Изольды-секретарши; изящная грудная клетка подчеркивает округлость плечей и коническую форму грудей; светлые глаза брюнетки (я тоже брюнетка); кукольные щечки и глянцевые височки… Само собой разумеется, подобные чувства входили в полное противоречие с постулируемым принципом сексуальной свободы, что делало невозможным всякое более или менее членораздельное выражение острой душевной боли, в результате чего я устраивала припадки истерических рыданий такой силы, что мое извивающееся тело охотно запечатлел бы сам Поль Рише[12]. В случае с Жаком моя ревность принимала форму ужасающего чувства вытеснения. От картин, которые рисовало мое воображение — другая женщина в мое отсутствие и в хорошо знакомой нам с Жаком обстановке усаживается на его член и заполняет своей задницей принадлежащую мне перспективу или даже начинает расползаться во все стороны и, растекаясь, занимать собой все наше с Жаком пространство — сиденье машины, рисунок спинки дивана, край раковины, куда обычно упираются животом, когда моют какую-нибудь плошку, — или убирает свои волосы в мой мотошлем, — мне становилось настолько больно, что я была вынуждена давать этой нестерпимой боли самые радикальные выходы в мире фантазий. Я представляла себе, как, застав их вместе, бегу по бульвару Дрюо к набережной Сены, до которой рукой подать, и бросаюсь в волны. Или я не топилась, а просто шагала куда глаза глядят до полного изнеможения, после чего оказывалась в больнице — немая юродивая. Другой, менее патетический, выход из положения состоял в интенсивной мастурбационной деятельности. Так как я уже упоминала о различных сценариях, лежащих в основе такого рода занятий, возможно, читателю будет небезынтересно узнать о происшедших с ними в определенный момент трансформациях. Бесконечные забавы на пустырях и стройплощадках с флегматично трахающими меня посыльными и рабочими уступили место ограниченному набору сюжетов, в которых мне больше не было места и где центральным персонажем был Жак в компании одной из своих подруг. Эти сцены были частично выдуманы, частично реконструированы из разрозненных кусочков полученной криминальным путем — шпионаж дневников и вскрытие корреспонденции Жака — информации, так как от самого Жака на эту тему было невозможно вытянуть практически ничего. Вот Жак в тесноте салона маленького «остина» деликатно прижимает ее голову себе к животу — так держат стеклянный шар, в котором заключена хрупкая драгоценность, — до тех пор пока, кончив ей в рот, не слышит слегка приглушенный звук осторожного сглатывания.
Или вот: здоровенная белая задница, словно гигантский гриб-мутант, качается над диваном в гостиной, и Жак трахает ее, отвешивая время от времени звонкие оплеухи. Колыхающаяся задница может быть заменена образом девушки, поставившей одну ногу на табурет — положение, которое принимают некоторые женщины для того, чтобы поместить во влагалище гигиенический тампон, — и Жака, наяривающего ее по привычной схеме — сзади, стоя на цыпочках и крепко ухватив за бедра. Как правило, мой оргазм наступал в тот момент, когда по сюжету Жак начинал кончать или когда перед моим мысленным взором вставало его лицо, искаженное так хорошо знакомой мне судорогой, предвещающей неминуемое излияние. В конце концов полное исчезновение моих старых фантазий вызвало к жизни защитный рефлекс, однако, для того чтобы вернуть саму себя на сцену моих собственных мастурбационных постановок, мне понадобились недюжинная сила воли и завидное упорство. Без упоминания о моей единственной — и с треском провалившейся — попытки сыграть роль проститутки эта глава, посвященная коммерции, которая, подобно кокону шелковичного червя, оплетает сферу сексуальных отношений и составляет ее основу, была бы не полной. Я могла сколько угодно завидовать персонажу Катрин Денев в «Дневной красавице» или предаваться сладким грезам о жизни светской проститутки, слушая истории о Мадам Клод, — я прекрасно отдавала себе отчет в том, что была совершенно неспособна заключить мало-мальски прибыльный контракт такого рода. Знакомые рассказывали мне, что Лидия — единственная женщина на моей памяти, которой случалось во время оргий брать на себя мужские роли, — как-то провела несколько суток в одном из борделей Палермо, чтобы на заработанные деньги устроить одному из своих друзей грандиозный праздник. Подобные поступки, которые в моих глазах представлялись чем-то вроде подвигов Геракла, потрясали меня до глубины души. Думаю, что выше отвела достаточно места описанию моей врожденной робости и застенчивой натуры, и читателю ясны причины такой реакции. Для того чтобы заключать сделки в системе координат «купля-продажа», необходимо осуществить вербальный — или, на худой конец, «знаковый» — обмен информацией, то есть установить отношения, свойственные нормальному разговору, которые для меня не слишком бы отличались от первых пасов игры в соблазнение — то, чего я всегда старалась избегать. В обоих случаях необходимо играть свою роль, а для этого учитывать позицию и реплики партнера. Я же, во время первого контакта, не могла сосредоточиться ни на чем, кроме его тела. И только впоследствии, после того как я, некоторым образом, начинала телесно ориентироваться, когда родинки и особенности пигментации становились для меня привычны и знакомы и я обучалась» подгонять» свое собственное тело, я позволяла себе, если так можно выразиться, поднять глаза горе и обратить внимание на личность, что нередко — я писала об этом — являлось началом прекрасной дружбы. А тогда было уже поздно требовать денег.
Денег между тем не хватало. Одна школьная подруга решила оказать мне услугу. Дело было в том, что некто предложил ей встречу с некой дамой, живо интересующейся очень молоденькими девушками. Сама она идти на встречу не решалась, но рассудила, что такое предложение могло бы заинтересовать меня. Ей казалось, что иметь дело с женщиной в таких вопросах «было безопаснее». Мне была назначена встреча в одном из кафе Монпарнаса, где я увидела посредника — опасливого мужчину лет тридцати пяти, похожего на агента из фирмы по торговле недвижимостью. Я предприняла меры предосторожности, и издали за мной наблюдал специально для этой цели приглашенный приятель. Содержания разговора я не запомнила совершенно, и какие конкретные договоренности были нами достигнуты — вылетело у меня из головы. Помню, что этот субъект все время старался как можно больше говорить о женщине, которую нам предстояло встретить, в то время как я — будучи, очевидно, неспособной вообразить себя в роли проститутки — мысленно меняла роли и представляла ее в виде стареющей call-girl[13] — сожженные перекисью волосы, выпирающая из-под белья плоть, — молча покоящейся на плюшевом покрывале во властной позе. Когда он притащил меня в один из хорошо мне знакомых маленьких отелей на улице Жюль-Шаплан, я, несмотря на всю свою наивность, поняла, что женщины я не увижу никогда. Может быть, мы говорили о ней слишком много и это окончательно отодвинуло ее образ в область нематериальных представлений. В комнате было уютно. Он зажег две лампы, стоявшие по бокам кровати, нимало не позаботившись при этом выключить центральное освещение, и сказал, чтобы я принималась отсасывать — таким тоном некоторые пассажиры метро извиняются, наступив вам на ногу, будучи при этом уверенными, что виноваты во всем именно вы. Я с готовностью повиновалась, обрадованная предоставленной мне наконец возможностью избавить себя от его хамства. Он улегся на атласное покрывало, и я принялась за его крепко торчавший и потому несложный в обработке член. Я стояла на коленях перпендикулярно его разложенному на постели торсу — это одна из самых удобных позиций — и без устали равномерно всасывала. Я хотела закончить с этим как можно быстрее, так как мысли начали крутить в моей голове странную карусель. Следует ли мне снова поинтересоваться судьбой женщины, на встречу с которой мы вроде бы пришли? Это было бы очень глупо. Попросить или не попросить у него денег за этот минет? Но наверное, следовало озаботиться этим раньше? Что же рассказать ожидающему меня приятелю? Я была поражена искренним, каким-то полудетским выражением полной отрешенности на его лице в момент эякуляции, которое так контрастировало с его поведением; именно в этот раз, кстати, мне пришлось в первый и последний раз в жизни наблюдать, как мужчина, к которому я не испытывала никакой симпатии, добрался до вершин удовольствия. У меня в памяти отпечатался образ комнаты, такой, как мы ее оставили: безупречно заправленное покрывало, чехлы на стульях, к которым мы так и не притронулись, и пустынная поверхность столиков, ясно освещенная висящими над ними лампами. Вернувшись на террасу к приятелю, я сделала безрезультативную попытку отрицать то, что не укрылось, однако, от его внимательного взгляда — он понял, что я только что усердно работала ртом. После настоящего, прилежного минета внутренняя сторона губ у вас обычно вся в синяках. Если вы находитесь в ситуации, в которой вам приходится минетить без роздыха и очень долгое время, то лучше всего поджать их к зубам — таким образом обрабатываемый член будет защищен от неприятностей, и ваши губы останутся в целости и сохранности. Я, по крайней мере, всегда поступаю именно так. «Посмотри на свои губы, идиотка, — сказал мне приятель, — на них живого места нет». Тип риэлтерской наружности проследил за тем, куда я пошла, и принялся нас оскорблять за то, что мы якобы хотели сыграть с ним злую шутку. Я никак не могла взять в толк, о какой именно шутке шла речь, но он не стал ничего объяснять.
