Леонид Леонов - Пирамида. Т.1
С развязной ужимкой, словно воду пробуя перед купаньем, он вытянул было ногу вперед, как бы не решаясь занести ее за роковую черту порога.
— Но сама-то пани Юлия уже прогуливалась по своему проспекту хоть разок? — все еще с ногой на весу допытывался у ней режиссер, пока не качнула отрицательно головой. — Почему?
— Просто боюсь, — открыто солгала она.
По-женски исчерпывающий довод не воодушевлял на героическое поведенье, но отступать было некуда. Фланирующей походкой прославленного кинокомика, бойко частя вывернутыми ступнями, режиссер отправился в испытательную прогулку. Вскоре он, правда, перешел на нормальный шаг с шутовским пришаркиванием ради мужского престижа, но, видимо, так сильно ощущалось присутствие молодой женщины позади, подобно ветру гнавшее все дальше, что, к чести его, протекло несколько полновесных минут, прежде чем остановился вникнуть в тишину вокруг, как, приложив ухо к раковине, слушают плененный ею шум моря, а еще через десяток шагов и пытливо всмотреться в направлении обоих флангов, применяясь к паническим, даже со стороны очевидным смещеньям в себе самом. Никому впоследствии не признавался, как внезапно облился весь испариной страха, но Юлия издали по странно укоротившейся спине прочла охватившее его смятенье. Шаги становились мельче, остановки чаще и с потребностью ощупать воздух перед собой, пока не замер окончательно, психически балансируя на краю чего-то: обычное стоянье над пропастью, куда нас так и тянет спрыгнуть, чтобы не упасть. Тут-то, вопреки наставленью и в поиске опоры, что ли, он и допустил неосторожность дважды оглядеться вокруг себя, и, ни в одном из тоннельных лучей не обнаружив ориентирной женской фигурки, всего на пару шагов и отступившей-то за уголок, издал нечеловеческой тональности крик. В следующее мгновенье с поднятыми руками и нелепо всхлипывая, уже мчался ко вновь появившейся спасительнице, заметно обескураженной чрезмерным успехом эксперимента.
Между прочим, спешил он, словно магнитной силой выброшенный из тоннельного ствола, и уже в зоне полной безопасности с такой резвостью проскочил мимо дамы, что та не только словом увещания, ничем не смогла бы притормозить его, — ей оставалось лишь пуститься за ним следом. К слову, если не собственным телом своим проделал себе выходное отверстие режиссер в зыбкой толще чуда, значит, с разгону угодил в какую-то ранее не замеченную потайную щель. Таким образом, возвращаясь по кратчайшей теперь дороге, они вывертом колдовства или секретом лабиринтного устройства вышли прямо к парадной лестнице, по которой спускались в подземелье, только с другой стороны. И настолько были предусмотрены там аварийные случайности, что сразу очутились перед желанной, в стенной панели, нишей со светящейся сбоку точкой, которую с ходу всей ладонью и надавила Юлия. Послышался машинный гул, и раздвинулись дверцы лифта, но и за все время подъема не обменялись и словом, в какой-то психической задышке избегая даже глядеть друг на дружку. Было бы не великодушно со стороны Юлии задерживать внимание на катастрофической сорокинской неприглядности по выходе из трубы, а тому по соображеньям мужского достоинства тоже не к лицу было попрекать любезную хозяйку за угощенье своеобразным, чисто умственным лакомством. Впрочем, та ждала большего эффекта вплоть до рвоты зеленой слизью, как однажды на том же месте, в сходном же припадке случилось с ней самой.
Разговор о случившемся завязался у них лишь на обратном пути, когда просвещенный деятель кино попытался подвести научно-оправдательную базу под свое прискорбное поведение.
— Представляю, с каким нетерпением пани Юлия ожидает от меня... ну, моих впечатлений, — солидно, местами с переходом на басок, заговорил Сорокин. — Надо отдать справедливость, лихо там у вас задумано: миракль, чистейший миракль! Само по себе пространственное ощущенье было мне до такой степени в новинку, что я до сей поры не могу толком постичь мое фиаско. И вы представляете, конечно, как загремит картина с вашим участием, которую я заочно и творчески успел полюбить, если бы о нем проведали наши присяжные хохмачи с Потылихи... Кстати, очень громко я кричал?
— Как вам сказать, не очень. Мне давно хотелось полечить вас, Женя, от цинического презренья к тайнам, но вы как-то слишком быстро сглотнули мое лекарство. Так что же именно, если в двух словах, испытывали вы в итоге?
Благоприятно отозвавшись о живописных странностях ее подземного хозяйства, Сорокин оговорился, что сооружения и события нашего времени нередко сбивают с толку показной грандиозностью размаха, которым нередко движет до ничтожности крохотная пружинка. Нет, ему далеко не целиком понравился этот многослойный мираж, обусловленный мощным электромагнитным полем нераскрытого пока происхождения и в общем-то смахивающий на пену из мыльных пузырей, радужную оболочку которых физика не сегодня-завтра проткнет насквозь электронным пучком, как пальцем, не обнаружив особо примечательного на его конце. Правда, изустная история человечества изобилует псевдомагическими феноменами такого рода, но подобно тому, как в армии в победном продвижении обтекают мелкие крепости, всякие огневые точки долговременного сопротивления в расчете на их самостоятельное затуханье в тылу, так и наука разумно исключает разные загадочные частности из поля зрения, ибо стоит ли портить фасад, престиж и прозрачную логику естествознанья ради нескольких сомнительных исключений? Да мало ли что может причудиться современному человеку с его памятью и знанием, с выращенной на них плесенью ущербных концепций — в колдовском зеркале абсолютной пустоты!... Тем не менее Сорокин рассчитывал уже через недельку, как только станет вновь пригодным для интеллектуального употребления, с позволения пани Юлии, еще разок обревизовать ее подземный музей, который теперь представлялся ему в чем-то сродни обыкновенному подвалу с нетопырями.
В особенности последняя, в растяжку произнесенная сорокинская фраза с парой ученых словец вовсе не понятного значения выразила его готовность к глубокому философскому раздумью, несмотря на досадную нравственную травму. Когда же Юлия, обернувшись к нему на сиденье и, видимо, торопясь по горячему следу, пока не остыло, выведать для человечества переживанья гения, попросила его описать свое тогдашнее психофизическое состоянье — «хотя бы на что это похоже», то режиссер тотчас воспользовался счастливым случаем искупить, загладить научным анализом, поправить в глазах собеседницы свое пошатнувшееся реноме.
— Трудно подобрать сравненье... — сказал Сорокин, вдохновляемый молчанием Юлии, участливо коснувшейся его рукава, — но в целом это слагается в своеобразную фугу, требующую... ну, я бы сказал, даже стихотворного пересказа, пожалуй. Представьте, цельного литья маховик внутри вас срывается с оси и, подскакивая в силу получившейся децентрации, убегает... и вы с ним куда-то. Но скачки переходят в ритмичные пространственные петли, всякий раз просекающие плоскость сознанья с одновременным сокращением диаметра и убыстрением цикла... причем сложность заключается в том, что уже иссякает надежда выбрать момент, чтобы хоть на предпоследнем витке, прежде чем уйти в смертельную точку, выскочить во тьму и по траве уползти все равно куда — в сон, в детство, к серому волку в сказку...
Похоже, поэтический отчет так понравился ему самому, что по привычке уже ждал заслуженной похвалы.
— Очень интересно... посылает же иным Господь! — почтительно сказала Юлия. — А скажите, Женя, попутно не замечалось каких-нибудь спазматических явлений... ну, чисто желудочного типа?
Его уши зарделись, и заныли намертво стиснутые зубы. Конечно, все было возможно в ту фантастическую ночь да еще в полете на автомобильной метле в сотне метров над необозримой луговой поверхностью, — любые срывы в том числе. Но оскорбительное предположенье опровергалось самой необходимостью поставленного вопроса, так что беспричинную дерзость его нечем было истолковать иначе, как заблаговременным сопротивленьем щекотливой царственной недотроги уже тогда намечавшемуся жребию. Словно приглашая к мужеству, Сорокин погладил ее пальцы в перчатке все еще у себя на рукаве и с близкого расстоянья так легко читалось в его лице — «ага, кусаешься, не хочешь, голубка... ничего, скоро, теперь марш в кроватку!», что у Юлии создалось впечатленье, словно по холке потрепали перед седловкой.
Вместо ответа только и спросил сквозь безупречную улыбку, не опасается ли пани Юлия, легкомысленно оставившая руль без надзора, стукнуться о водонапорную башню с наезда, но тут оказалось, что летучий вездеход Юлии снабжен всякими новинками, о каких лишь мечтают военные ведомства и каким-то чуть ли не радарным автопилотом.
Доставленный к дому, Сорокин долго корил себя в тот вечер за плебейскую несдержанность: выместил на прощанье накипевшую обиду.
