Елена Трегубова - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

Я: — Ты знал их всех лично?

Гади Цабари: — Конечно знал: мы все тренировались здесь, в Тель-Авиве, в одном и том же зале. Но что значит «знал»? Как я могу сказать, что я их «знал»? Мы ведь не были в прямом смысле командой. Мы были самостоятельные спортсмены. Каждый отдавал себе отчет, что судьба свела нас на несколько дней всего. На тех олимпийских играх. И что мы обязаны думать прежде всего о своем результате. И что как только мы уедем оттуда — мы снова станем такими же разными людьми, с разной судьбой. Которая другому не известна. Так что, что значит «знал»? Максимум, что я вообще могу — это назвать каждого из них по имени…

Я: — Ну попробуй найди еще фотографий!

Гади Цабари: — Видишь — у меня даже в доме ничего невозможно найти. У нас не принято развешивать, как у вас, в России, на видном месте свои вымпелы, награды и регалии. Израильский стиль — все это попрятать. Я даже не знаю, где мои медали — где-то в кладовках зарыто. У меня даже и этой-то фотографии не было. Они мне даже этой-то фотографии не дали! Пришлось выкрасть — в Институте спорта… Украл, украл, сам, собственноручно, не смейся… Под стекло — и повесил на стену. Сейчас, подожди, попробую выкопать для тебя старый альбом… Может, еще какие-то снимки… Ага! Вот он… Нашел… Видишь: отлично — альбом у меня оказался в тумбочке с засоленными оливами… Оливы я тоже сам делаю! Попробуй-ка вот из этой банки. Хоть это-то тебе есть можно? Хоть на это-то у тебя нет аллергии?! Да, видишь — тут еще у меня и стикеры, лэйблы для бутылок вина из моего виноградника в Ашдоде — Каберне Совиньон и Мерло — у меня же куча заказов, представляешь! Видишь, я отпечатал свой фирменный знак для винных лэйблов на заказ — и попросил на каждом, где год урожая, проставить внизу только цифру «2…» — в смысле: «Две тысячи такой-то год» — а дальше — сказал им оставить свободное место — чтоб самому год от руки вписывать…

Вот, вот, еще снимки, ты просила…

Видишь: это я стою со своими глухонемыми учениками… Смотри — я возле них каждую минуту, чтобы они не сделали неправильного движения, и не ранили один другого. Они ведь не слышат, если другому больно. Видишь, я физически им всю технику показываю, так как я не могу с ними разговаривать.

Я: — Слушай, Гади, а как тебя вообще угораздило начать заниматься с глухонемыми? Когда тебе в первый раз пришла в голову мысль учить их борьбе?

Гади Цабари: — После Мюнхена.

Я: — Из-за чего?

Гади Цабари: — Я встретил там, на олимпиаде, глухонемого спортсмена. Был канадец один, ему было 28 лет. Так вот он был не просто глухонемой, но еще и слепой. Представь себе: не слышит, не видит, и не говорит. И приехал на олимпиаду бороться.

Я: — Греко-римская борьба?

Гади Цабари: — Нет, фристайл.

Я: — И неужели ты сражался с ним?

Гади Цабари: — Нет, я с ним только познакомился.

Я: — Как же ты понимал его? Как ты говорил с ним?

Гади Цабари: — Он приехал туда с сестрой. Так вот эта сестра все время держала его руку в своей руке — она с ним говорила. Вот так — руками. И так я с ним через нее объяснялся, он всё понимал.

Я: — И что — ты хочешь сказать, что у него там состоялся бой с кем-то?!

Гади Цабари: — У него было пять соревнований, представь! Три он проиграл — но два он выиграл! А сначала его вообще не хотели принимать на олимпиаду. Ему не хотели давать возможность участвовать в соревнованиях. Но его семья подала апелляцию — и выиграла. И тогда организаторы сказали, что сделают особые законы для него. Специальные. Например, что когда судья держит его вот тут за плечо: значит, ему нужно остановиться. Он ведь не слышит, когда ему свистят.

Я: — Так ты знал эти его коды, азбуку?

Гади Цабари: — Никаких особенных кодов не было. Всё просто. Просто чтобы начать соревнование его противник должен был положить ему свою ладонь на ладонь — дать ему одну кисть в другую: вот так. Потому что, чтобы начать сражаться, он должен был как минимум схватить какой-нибудь палец противника. Потому что если тот отойдет — то он его — элементарно — не найдет. Поэтому он сразу должен был схватить того, против кого боролся, за руки. Иначе он ведь не может бороться, не глядя! Иначе ведь тот может сильно ранить его.

В Рамат-a-Шароне есть большой зал для легкой атлетики. Вернувшись, тогда, в 1972-м, с олимпиады, я открыл там группы. У меня там было тридцать ребят. С каждым я работал один на один. Я сам покупал им медали, дипломы — и тренировал, и судил, и награждал. Я свихнулся на этом! Каждый у меня был чемпион!

Кроме того — я увидел в газете объявление: ищут воспитателя, который будет заниматься со сложными, отсталыми детьми. Я подумал: «Как они могут решить про ребенка, которому пять лет, что из него ничего не выйдет в двадцать лет?» И я пошел в муниципалитет, и сказал: как вы можете говорить, что такие дети — ««отсталые»? Я могу их выучить! Мне сказали: у тебя ничего не получится. Поэтому я сам, на свои деньги, купил матрас, мат, громадный, и сказал: «Если будут дети, которые захотят заниматься — тогда вы заплатите мне за матрас — а не за работу. А если нет — тогда это мои личные расходы». И они сказали: детей не будет. Но дали объявление. И на завтра было так много детей, что они едва помещались на матрасе. Я решил не воспитывать детей, и не говорить детям, что им делать — потому что я ведь не педагог. Я просто позволил им играть на этом матрасе. Их было так много — но я не хотел сказать кому-то: уходи, ты не достаточно хорош для этого вида спорта. А ведь показатель элементарный: если ты слишком много лежишь на матрасе — значит ты слабый, значит, я должен тебя выгнать, это понятно. Но я не хотел так. Это бы было слишком просто. А я хотел быть с ними. Я сказал им: если ты больше десяти минут лежишь на матрасе — ты вылетаешь. Но в действительности — я скажу тебе, что я делал: я не смотрел! Как только я видел, что кто-то лежит на матрасе, я моментально отворачивался — чтобы не видеть этого, чтобы не сказать ему: «Уходи». Я решил, что, если это несколько раз случится с ним — то он сам должен решить, есть ли у него силы продолжать, или он сдается, решив, что совершенствоваться — это не для него. Что он и остается таким, как он есть.

Смотри, вот еще фотографию нашел: это я, на дискотеке. В 1969-м году. Или в 70-м… или в 71-м… Молодой, да? В двадцать четыре года у меня была куча денег от трех квартир, которые я сдавал. И я открыл дискотеки. Я пригласил туда всех самых лучших израильских певцов. У меня там был и Бени Амдурский (ты, конечно, не знаешь, он уже умер, но очень известный в свое время!), и Исраэль Гурион, и Яэль Кетэр. Я звал самых модных. Дискотеки были в японском стиле, более интимные, мягкие. Но — в Джесси Коэн: это был самый бандитский район, какой ты только можешь себе вообразить. Вокруг — тяжелые наркотики, ЛСД, рэкет, убийства. Всё как в боевике. Как раз в то время мафия сожгла в Тель-Авиве две дискотеки: Тиффани и Инн-бар. И меня они, разумеется, тоже пытались поставить под «крышу». И каждый день, каждую ночь, мне приходилось драться против них. Физически драться. Я должен был быть физически сильным, чтобы держать там дискотеку, чтобы спасти свой бизнес. Спал всего по три-четыре часа в день… Впрочем, честно говоря, спал я так всю жизнь…

А перед олимпиадой у меня был еще и свой бизнес в издательской области. Я был линотипистом. Для всех газет: Маарив, Аарец, и большинства остальных. Я сам себе был фирма. Я не хотел получать зарплату ни от кого, я не хотел принадлежать к какому-нибудь издательству, хотел оставаться свободным. Я работал по ночам, чтобы заниматься спортом днем. Я все делал на свои деньги, меня никто не поддерживал.

Пять лет у меня не было тренера, никто меня не готовил. Я сам тренировал себя, сам был себе тренером. Тренировался весь день, вставал в пять утра, плавал пятьдесят дорожек, бегал пятьдесят километров.

Я: — Тоже здесь, в Тель-Авиве?

Гади Цабари: — Да, я здесь всю жизнь. И вот, я сам тренировался, без чьей бы то помощи, пять лет, с 1967-го по 1972-й год. И работал по ночам, всю ночь…

Ты должна понять: мне пришлось воевать за то, чтобы поехать в 1972-м в Мюнхен на ту олимпиаду. В 1967-м я организовал клуб борьбы в «Маккаби» — это спортивный клуб, при партии «Ликуд». Но тогда «Ликуд» еще не была правящей партией, а правящей была, наоборот, «Маарах» — которой принадлежал спортклуб «А’поэль»…

Я: — Не-не, подожди-подожди, я ни слова не понимаю в ваших апоэлях. Давай все еще раз и по порядку.

Гади Цабари: — Да нет же — все просто! Смотри: сначала я был в «A’поэле», но ушел оттуда, потому что они не давали там мне создать секцию моей борьбы. Я просто хотел быть тренером, заниматься своим спортом. И я ушел. Но в «А’поэле» и «Маарах» так и не смогли простить мне этого: что я как будто бы перешел в другую партию. А я стал основателем клуба борьбы в «Маккаби». Поняла?

Я: — Более-менее.

Гади Цабари: — Смотри: В 1968-м я уже должен был ехать в Мексику, на олимпийские игры. Потому что я был лучшим. Но так как в 1967-м я перешел из «А’поэля» в «Маккаби» — существует правило, что если переходишь из одного клуба в другой, то год не должен иметь соревнований за границей. И поэтому я не поехал в Мексику — и должен был штурмовать следующую олимпиаду. Пять лет я готовился, пять лет каждый день, круглый день.