Александр Проханов - Надпись
- Сержант, ты медлишь!… Вперед!… - зло, беспощадно приказывал полковник.
Казалось, Лаптий через пространство сухого воздуха уловил злой, металлический голос. Поднялся, повторил вычерпывающий жест. Боком стал взбегать, враскоряку, работая локтями, выталкивая вперед автомат. Солдаты покидали спасительную тень, выбирались на светлый склон, карабкались вверх. Из окопа блеснул огонь. Очередь промелькнула среди бегущих солдат, никого не задев, и в ответ стали бить автоматы. Солдаты задерживались, били неприцельно, посылая к вершине разрозненные очереди, продолжали бежать. Один упал, завалился на бок, перевертываясь на спину, пропуская острый проблеск над собой. Его обегали, через него перепрыгивали. Было видно, как отпала его каска и он крутит белесой головой. Двое задержались, присели рядом. Грохнул взрыв, клубенек огня, маленькое облачко пыли. Коробейников успел заметить опадающую после броска гранаты руку сержанта. Лаптий первым выскочил на вершину, приседая, веером вел автомат. Взошло солнце. Окружило сержанта кипящим светом, оплавило, облило жидким свинцом. Он стал зыбким, тонким, провалился в вершину, словно там был кратер и он канул в белой расплавленной магме. Солдаты взбегали на кромку, пропадали в слепящем блеске. И там, где они пропадали, слышалась трескотня, бульканье, вопли. Вставшее солнце выпаривало скопившуюся на вершине, орущую, стреляющую жизнь, превращая ее в прозрачный наполненный светом пар.
- Я - «Первый»!… Квитко, присылай на горку людей… Косоглазым конец!… - Трофимов ворочался, всматривался в близкую сопку, оглядывался на стоящий в стороне «бэтээр». Машина двинулась к сопке, к ней, выскользнув из-за склона, присоединилась другая. Осторожно подошли к подножью, откуда начиналась атака. Бортовые люки раскрылись, стали выскакивать солдаты. Шли торопливо мимо Коробейникова. Капитан Квитко, в камуфляжном маскхалате, пятнистый, как тритон, замыкал цепь. Трофимов поднялся, достал пистолет. Оглянулся на Коробейникова:
… - Вам оставаться на месте… Возможен минометный обстрел со стороны Китая… Повторяю, у вас другая работа… - и пошел, сосредоточенный, похожий на озабоченного прораба. Знал свое дело, осуществлял строительный замысел, неведомый до конца Коробейникову.
Коробейников остался сидеть на прохладном истоптанном песке. Смотрел, как цепь подымается в гору. На склоне без каски лежал солдат. Голова его больше не шевелилась. Рядом, спиной к вершине, сидел другой солдат и курил.
Коробейников чувствовал себя отупевшим и усталым. Хотелось упасть и заснуть под слепящим маленьким солнцем, которое припекало и жгло. Он не хотел переживать и обдумывать. Собрал в груди огромный ворох впечатлений, не разбирая, не разглядывая их устрашающий, рыхлый ком. Желал поскорей унести этот ворох подальше от глаз, в убежище, и там заснуть. Скрипели на зубах песчинки, темнел на песке отпечаток солдатской подошвы.
Он оставался у подножья один, пока с вершины не начали спускаться солдаты. Пятеро несли одного, за руки, за ноги, поддерживая голову. В этом неловком спуске, с остановками, передышками, когда солдаты опускали ношу на землю, стараясь ухватить ее поудобнее, перебрасывали за спину мешавшее оружие, было что-то муравьиное. Так худые муравьи тащат большую личинку. Тот, кого тащили солдаты, был сержант Лаптий, без каски и автомата, провиснув спиной до земли. Когда его проносили мимо, Коробейников увидел расстегнутую рубаху, сильную шею с липким красным ручьем, вытекавшим из перебитой артерии, застывший зевок открытого рта. Тяжело дыша, спотыкаясь, его пронесли к «бэтээру» и неловко погрузили в хвостовой отсек.
К лежавшему на склоне солдату, у которого курил другой солдат, с горы сошли автоматчики. Постояли, о чем-то переговариваясь, глядя на лежащего. Один поднял каску, подобрал и накинул на плечо автомат, рядом со своим, висящим. Четверо других подхватили лежащего, понесли. Куривший остался сидеть. Когда они проходили мимо Коробейникова, тот увидел, что несли Студеникина. Вихрастая голова казалась маленькой, с белыми щеками, рубаха на груди потемнела от крови. Его донесли до «бэтээра», затолкали в черный зев.
К сидевшему на склоне подошел автоматчик, стоял над ним, что-то втолковывая. Пнул ногой. Тот поднялся, и вдвоем они стали спускаться. Прошли близко от Коробейникова, и тот разглядел серое, в розовых прыщиках, лицо солдата, испугавшегося бежать на гору.
С вершины медленно, останавливаясь, обнимая за плечи двух товарищей, проковылял раненый. Штанина была обрезана по колено, белела свежая, без следов крови, повязка. Он что-то говорил беспрерывно… Они подошли к транспортеру, и товарищи помогли ему погрузиться в люк.
Второй раненый, окруженный солдатами, шел сам. Его рука, обмотанная бинтом, была на повязке. Он то и дело останавливался, отрицательно качал головой. И было неясно, что он отрицает, то, ужасное, что произошло на горе и ранило его в руку, или то, что его уводят с горы, где он хотел бы остаться, торжествуя победу. Долгое время никто не появлялся. Потом показался Квитко, уже без пятнистого маскхалата. Держал в руках каску, оглядывался. Были видны издалека его оттопыренные, просвечивающие уши, бойкие светлые усики. Те, на кого он оглядывался, в восемь рук несли пятнистый халат, в котором что-то отвисло, небольшое, плотное, невидимое. Когда проходили мимо, Квитко торжествующе посмотрел на Коробейникова:
- Пленный… Подранок… Из крупнокалиберного чуть зацепило… Китайский бог его спас… - Он заглянул в халат, где свернулся живой кулек. - Это им за Даманский!… Думали, мы их будем палками выбивать… Не хотите пулеметов понюхать? - И прошел, торжествующий, взвинченный, владеющий бесценным трофеем, который осторожно был помещен во второй «бэтээр».
Полковник Трофимов легко, выписывая змейку, сбегал с горы. Пистолет был в кобуре. В руках он держал прозрачный кусок целлофана, сквозь который просвечивали какие-то бумажки, пухленькие, в красном, книжицы.
- Почти у каждого цитатник Мао… Хлеб духовный… Солдатские книжки… Материал для разведотдела… Вы что, хотите на сопку? Ни под каким видом!… В любой момент возможен минометный обстрел… Второй отряд китайцев готов к переходу границы… Такая заварушка начнется!… Назад, на заставу… Повторяю, у вас другая работа… - Все это он произнес бодро, властно, безо всякой тревоги. Под руку повлек Коробейникова к транспортеру. Тот и не хотел взбираться на сопку. Не хотел заглянуть в окоп, где на солнце медленно начинали взбухать мертвые тела и вершина была окутана едва заметным паром не желавших улетать душ.
Два «бэтээра» удалялись от сопки к заставе. Коробейников качался на броне, не позволяя впечатлениям множиться и разрастаться в отяжелевшей голове. Голова была как стеклянный куб, и в этом прозрачном объеме застыл солдатский башмак с гвоздиками в подошве, Лаптий на вершине, окруженный слепящим светом, белая, с перепутанным чубом, запрокинутая голова Студеникина, рука Трофимова, воздевшая пистолет, пятнистый маскхалат с маленьким живым комком. Все это было вморожено в стеклянный куб, который он нес, боясь, что он расколется вдребезги.
На заставе вошел в свою чистую светлую комнату. Ухнул на кровать и заснул, чувствуя, как скрипит на зубах песок - микроскопические фрагменты сопки.
Проснулся под вечер, когда земля начинала краснеть от низкого солнца. Лежал, вслушиваясь в отдаленное тарахтение двигателя, людские голоса, стучащие по дорожкам подошвы. Минувшее утро отдалилось, и его можно было рассматривать. Китайские звезды, под которыми он был готов умереть. Перламутровый хамелеон, пометивший горбатую спину у Джунгарских ворот. Грозный оклик то ли полковника, то ли архангела, запретивший ему подыматься в атаку. Горячий пепельный склон, по которому спускали убитых и раненых. Что это было? Бой, один из бесчисленных, случавшихся на земле, где жизнь истребляет жизнь? Фрагмент операции, который ему показали, смысл которой останется для него недоступным, растворится в океане мировой политики? Драгоценный и страшный повод, предоставленный Богом, чтобы ему, Коробейникову, открылась сущность жизни и он добыл драгоценные зерна, которые позже, на Страшном суде, протянет Господу? Было странным его знакомство с Лаптием и Студеникиным, двумя из всех пограничников, кого наутро убьют, будто выбор его знакомств совпадал с выбором смерти. Было непонятным и странным, как ограниченный человеческий замысел накладывается на бесконечную жизнь, вырезая из нее упрощенный контур, за пределами которого остается непознанное бытие.
Его тело по-прежнему было покрыто пылью степи, в волосах запутались песчинки каменной сопки, душу переполняла Мука. Он решил отправиться к озеру Жаланашколь, окунуться в вечерние бирюзовые воды.
За складом он не нашел еловых ящиков, зато, миновав ограждение, увидел ящики, сложенные недалеко от зеленоватой озерной воды. Тут же стоял оранжевый, с работающим мотором, бульдозер. Прорыл неглубокую, длинную, в ширину ножа, траншею, окруженную грудами каменистого грунта. Пяток солдат отдыхал, сидя на ящиках, покуривая сигареты. Тут же находился Квитко, измученный, запаленный, с понуро опущенными усиками.
