СЛАВ ХРИСТОВ KAPACЛABOB - Кирилл и Мефодий
Прибытие Симеона с учениками Кирилла и Мефодия породило у византийских священников тревогу, которая, как червь, стала разъедать их души. Лаврентий, будучи человеком общительным, повсюду рассказывал о муках и гонениях в Моравии и божьих знамениях, указывавших им путь, о том, что всевышний не позволил евреям продать его слуг и разбросать их по белу свету, а вразумил царского человека выкупить их, что приезд учеников святых братьев в Болгарию тоже продиктован волей того, кто управляет небесными и земными делами.
Однажды вечером, сидя у очага в доме Докса и глядя на мерцание раскаленных углей, Лаврентий рассказал об их неудавшемся путешествии в Хорватию и приморские земли. Неудача постигла только его, поскольку Марин остался там и, наверное, продолжает дело святых братьев. Расставшись с Климентом, Наумом я Ангеларием, они спустились с холма и потонули в густом тумане. После четырехдневного блуждания наткнулись на какое-то село. Решили, что Лаврентий, как более молодой и сильный, должен пойти в село и попросить хлеба, а Марин подождет его у громадного дерева, черневшего неподалеку. Ориентир был ненадежным, но Лаврентий все же пошел, поскольку больше невозможно было выносить голод и усталость. Село встретило его тишиной. Только злобные псы гавкали из подворотен, но так, чтобы не нарушать общей сладкой дремы. Дома были разбросаны то тут, то там, скрыты за деревянными заборами. У первых ворот он остановился, но, сколько ни стучал, никто не отозвался. Решил попробовать счастья у соседних — оказалось открыто. Лаврентий вошел, и его приветливо встретил согбенный старик, будто давно ждал Лаврентия в гости. Радушие ошеломило Лаврентия: старик поставил на стол горячую еду, которая показалась Лаврентию самой вкусной на свете, потом налил чашу вина, и измученный страдалец почувствовал, как тяжелеют ноги и слипаются веки. Нашлась и постель. Когда он проснулся, в доме, помимо старика, было еще двое мужчин. Лаврентий прислушался и понял, что говорят о нем, в разговоре все время упоминалась какая-то «цена». Старик просил «хорошую цену», но те двое не соглашались. Лаврентий лежал и чувствовал себя ужасно униженным: его продавали, как скот, а он вынужден был молчать. Но что он мог сделать? Бежать? Куда? Мужчины были крепкими и догнали бы его в два счета. Попытаться вырвать у одного из них меч? Как? Он положил меч на колени и держал за рукоять. Ничего не оставалось, как вверить свою судьбу в руки господа... Лаврентий сел на лавке, свесив босые ноги, и сказал:
— Я — за цену деда...
Мужчины вскочили, взялись за мечи, однако, увидев, что он продолжает сидеть в той же позе, опять сели, но уже так, чтобы видеть и его, и старика.
— Дед даже мало просит... — продолжил Лаврентий.
— Мало? — переспросил один из купцов. — Да ты знаешь, о ком идет речь?
— Знаю, обо мне.
Мужчины переглянулись.
— Если бы вы звали мою истинную цену, дали бы во сто крат больше...
Теперь переглянулись все трое, а дед вдруг повысил цену. Лаврентий продолжал сидеть, усмехаясь.
— Не видишь, что ли, он издевается над нами! — насупил брови низенький купец. — Ладно, даю первоначальную сумму, и шабаш!
Старик продолжал колебаться.
— Не соглашайся, — сказал Лаврентий, — они тебя обманут. Цена моя давно определена.
— Определена? — переспросил высокий. — Кем?
— Всевышним!
— Гм, всевышним, — поджал губы низенький. — Разве не видите, что он смеется над вами... Давай, бери, сколько даю, не то и этого не получишь! По какому праву ты укрываешь врагов князя?!
Последнее подействовало моментально, и старик взял деньги. Лаврентия купили. И ему пришлось пройти через множество рук, прежде чем он очутился на венецианском рынке рабов. Больше всего угнетала мысль, что его, словно бессловесное животное, должны продать именно здесь — в городе, где они завоевали победу и славу во время диспута. Но ему повезло: бог выкупил своего сына и отправил в болгарские земли. Лаврентий и свое прибытие в Болгарию толковал как знамение божье. Он не думал идти сюда, но после разговора с Симеоном во сне ему явился святой Димитрий Солунский и спросил: «Неужели ты не понимаешь, что господь ведет тебя?» На следующий день Лаврентий нашел Симеона и согласился отправиться с ним в путь и сеять божью благодать среди народа, которому предопределено вырастить самый богатый урожай...
Рассказывая, Лаврентий встал у очага, и алый отблеск раскаленных углей, отражаясь в его глазах, придавал его словам ту странную магическую силу, которую таит в себе всякий огонь...
История эта не осталась секретом и для византийских священников в Плиске.
10
Князь смотрел на дугообразную линию гор, и их величественность наполняла его спокойствием. Синевато-зеленый сосновый бор, шершавая твердость бука, высвеченные солнцем розовые цветы придорожного шиповника — все это затрагивало невидимые струны его души, и он чувствовал себя сопричастным природе. Борис-Михаил любил божий мир, и, наверное, эта любовь, но более обостренная, передалась Гавриилу. Сын ехал рядом, и Борис опасался, как бы он не упал с коня: его взгляд ловил все живое — от белого облачка, проплывающего по вершине горы, до комара, тонко заигравшего на своей незримой свирели. Княжеская свита сдерживала коней, не давая им ржать, чтобы они не мешали раздумьям отца и сына. Гавриил давно не бывал в Брегале, и десять дней, проведенных там, сияли в его душе, словно монеты из солнечного золота, не могущие потемнеть от времени. Князь намеревался пробыть в Брегале дольше, но после того, как увидел сестру и дочь, осмотрел маленький монастырь и сделал для него дарения, вдруг решил, что надо ехать в Плиску. Внутренний голос подсказывал: вопросы, свиваемые с созданием книг и письменности, больше нельзя откладывать. И вот он в пути. Величие гор наводило его сегодня на размышления. С той, как они, в добрые и недобрые дни и защищай свою истину и правду — в этом и есть величие. Величие не в единичном подвиге, величие — в длительной прочности подвига. Он постарается осуществить все задуманное, чтобы сделать великим не себя, а свой народ. Этот час настал! Климент и Домета отправятся в нижние земли. Наум — в Плиску, Лаврентий и пресвитер Константин вместе с принявшими постриг в Константинополе Симеоном, Иоанном, Григорием и Тудором — в устье Тичи. Хрисана и Марко можно дать в помощь Клименту, чтобы он не был одинок в нижних землях.
Борис-Михаил снова взглянул на горы, и они словно отдали ему часть своей твердости...
ГЛАВА ПЯТАЯ
В городе Лихнида, или Охрид, он [Климент] построил и другие храмы божьи и основал монастырь святого великомученика Пантелеймона, где осуществлял аскетические подвиги. Упомянутого царя болгар Михаила он сделал таким послушным своему слову, что тот помогал ему строить храмы и был готов исполнить каждую его заповедь.
Феофилакт Охридский. XI век
Вскоре без особых затруднении он [Борис-Михаил] поймал его [Расате-Владимира], выколол ему глаза к заточил в темницу. После этого он созвал все свое царство и поставил князем младшего сына.
Из «Хроники Регино», X век
И в то время, пока он еще жил в монастыре и вместо него правил Владимир, первый его сын по божьему повелению и благословению Михаила Симеон сбросил брата своего и сел на престол.
Из «Чуда Святого Георгия с болгарином». X век
1
Климент поднял голову. В открытое окно лился свет южной земли, щебетали птицы, и их радостный гомон наполнял комнату. Все живое цвело и плодоносило... Климент просмотрел написанное, исправил несколько букв и задумался. Год надо бы выделить кармином, чтобы запомнился: к добру ли, к худу, но князь Борис-Михаил передал власть своему сыну Владимиру, а сам принял монашеский сан. Весть эту два дня назад принес Домета. Все торканы были созваны на торжество. Церемония происходила в тронном зале, а потом — в большой базилике Плиски. Духовенство принимало в свою среду еще одну душу, посвятившую себя служению богу. Бориса-Михаила постриг архиепископ Иосиф. Климент отчетливо представлял и цвета парадных одеяний, и торжественные голоса. Первый князь и глава государства добровольно отказался от власти, пожелав посвятить оставшиеся дни жизни служению божьим истинам... Климент отложил рукопись в сторону и долго счищал пылинку с кончика утиного пера. В книге рода о событиях, подобных пострижению князя, отец писал: «И свершилось чудо! Человек посмотрел на небеса и узрел глаза бога. И смутилась душа человека от великой их доброты, и облачился он в черное, чтобы не видеть ничего другого, кроме благого знака, поданного ему всевышним». Увидел ли глаза бога пресветлый болгарский князь, Климент не знал, но событие свершилось, оно ошеломило всех, за исключением приближенных князя. Борис-Михаил давно жаловался на бессонницу и непосильное бремя государственных забот, говорил, что пора уже раз и навсегда отказаться и от обязанностей, и от прав княжеской власти. И он сделал это, стал на один уровень со своими духовными братьями, освободившись от титулов и званий. Климент видел от него много добра. Когда князь отправлял его в нижние земли, то подарил три больших дома и другое имущество, чтобы заботы о хлебе насущном не отрывали его от избранного дела. Климент превратил два дома в школы — для детей и для взрослых. С тех пор прошло немало времени, немало учеников окончили школы и усвоили новую азбуку. На песке, насыпанном в корыта, пальцы взрослых и детей чертили неведомые им дотоле знаки. Лучшие из просветителей — Марко и Хрисан делают сейчас ту работу, которую вынужден был выполнять он сам, когда не хватало знающих людей. За три года, прошедших после его отъезда из Плиски, сколько мыслей родилось в его поседевшей голове и сколько страниц было исписано поучительными словами! Сейчас он дописывал похвальное слово Кириллу-Константину. он носит в себе частицу его света, пьет из источника его мудрости и никогда не позволит померкнуть ореолу его славы. Мученик славянства, Кирилл-Константин всю свою жизнь воспитывал и обучал людей для работы на духовной ниве. А урожай собирает Климент — при встрече люди кланяются ему и целуют руку. Он понимал, что почести эти по праву принадлежат святым братьям, тем, кто первыми дерзнули пойти против триязычия и создали азбуку для славян. Теперь люди жадно впитывают родное слово и крепнет их любовь и роду и родине. Даже те, что поклонялись раньше всему византийскому, следуют слову Климента, его учеников и друзей. Их произведения ни в чем не уступают византийским, их проповеди и песнопения для паствы как манна небесная... Похвальное слово Кириллу рождалось из-под пера Климента медленно. Это была песнь великому всеславянскому светочу. Когда-то с помощью Мефодия он написал «Пространное житие Константина-Кирилла Философа». Он шел там, будто слепец за ярким светом, чтобы открыть золотые зерна правды о его жизни, и постоянно расспрашивал Мефодия, который, конечно, лучше всех знал своего брата. Климент не принимал участия в путешествиях Константина к сарацинам и хазарам и не мог дать необходимую свободу своему перу. Но он старался сделать житие пространным, чтобы те, кто пожелают побольше узнать о жизни и делах Философа, не терялись в догадках. И решающим было слово Мефодия — все о детстве и юности Константина поведал он. Иначе шла работа над житием Мефодия, тут Клименту не с кем было посоветоваться. Он долго колебался, оставить ли его родовое имя, и не решился. Константин и Мефодий, как и их отец, носили родовое имя Страхота. Под этим именем в верхних мизийских землях были известны их деды и прадеды. Тот, кто уходил из Мизии и селился в Солуни, передавал свое имя целому роду, и все потомки наследовали его. Михаил Страхота был назначен правителем маленького славянского княжества близ Брегалы. Небольшая фема часто бунтовала, и его, потомка славян, затем и послали сюда, чтобы он держал их в повиновении. Вскоре, однако, он отказался от власти, потому что желал своим братьям по крови иной участи, совсем не той, которую с его помощью навязывало им византийское государство. Там и осталось его светское имя Михаил Страхота. Со дня пострижения он стал называться Мефодием, навсегда порвав с прошлым, когда был мечом в чужой руке. Климент знал о Мефодии гораздо больше, чем написал в житии, и ему казалось, что он совершает ошибку, не рассказывая всего. Но ему не хотелось видеть на светлом лике своего учителя ни единого темного пятнышка: последующими делами Мефодий искупил прегрешения. Климент понимал, что, если бы Мефодий не увлек своего брата великой мыслью создать письменность для народа в окрестностях Хема, вряд ли Философ пришел бы к этому решению. Ведь тогда Константин был молод, а молодость — словно ветка вербы: можешь гнуть ее, как хочешь. Мудрость и житейский опыт Мефодия были стержнем всего дела, они и предопределили путь славянской письменности.
