Кэтрин Энн Портер - Библиотека литературы США

А когда я попросила, чтобы он мне Кинга описал, ни слова от него не добилась, он только ноги задирал, а кого изображал — коня ли, человека ли, — поди пойми, ну я его щеткой с кухни-то и погнала. Да я и без него все знала. Если это и впрямь был Кинг, он всем своим видом показывал: «Вы думали-гадали, головы себе ломали, где я таюсь, а я вон он где!» Сдается мне, говорю я мужу, что не грех бы губернатору Вардаману схватить Кинга и выведать, какие будут его намерения, а муж мне: и чего вы все на губернатора валите, к тому же шествие быстро шло, так что и не разберешь, как там и что. Мужчины, что с них взять! А я ему: «Будь я губернатором Вардаманом и угляди я, что Кинг Маклейн выступает важный не хуже меня, можно подумать, шествие не в мою, в его честь устроено, а по какому такому праву неизвестно, я б шествие враз остановила и призвала его к порядку». — «Ну а какой тебе-то от этого прок?» — муженек мне. А я ему: «Еще какой! — Я тогда просто из себя выходила. — Чего бы не задать ему выволочку не сходя с места — чем плохо: и перед самым новым капитолием, и оркестр наяривает вовсю, и человек имеется для этого самый что ни на есть подходящий».

А то как же, с такими, как Кинг, иначе и нельзя, надо всему свету показать, что он за птица, хоть ни для кого это и не новость. «Ну а когда губернатор на место заступил и ты им налюбовался всласть, ты Кинга разыскал?» — я ему. «Нет», — говорит, и тут я и вспомнила. Он же ездил купить новое ведро и купил не то, что надо. Какое он купил, таких в лавке у Холифилда полным-полно. Зато, говорит, он видел Кинга, ну а не Кинга, так его близнеца. Близнеца — скажет же такое!

Так вот, стало быть, все эти годы до нас слухи доходили: то его тут видели, то там, а то и в двух местах разом. В Новом Орлеане, скажем, и в Мобиле. И на что только людям глаза дадены!

А мне сдается, что он был в Калифорнии. А почему, не спрашивайте. Так и вижу его там. И еще на Западе, где золото ищут и всякая такая катавасия. Каждому свое ведь видится.

Так вот, стало быть, случилось, чему суждено было случиться, на Всех Святых. Неделя только прошла, и меня уж сомнение берет, а вдруг ничего такого и быть не могло.

Дочка моя, Верджи, в тот самый день, чуток попозже разве, проглотила пуговицу, и это точно было, насчет этого я не сомневаюсь, а насчет того сомневаюсь. Но, Сноуди жалеючи, я и слова о том не проронила, так что и остальные, надо думать, тоже будут язык за зубами держать.

Можно рассказать, как девчонка пуговицу проглотила с рубашки да как ее головой вниз перевернули да по заднюшке шлепали, и тебе каждый поверит, если девчонка вон она бегает, а начни рассказывать о чем-то, что было, нет ли, и тут уж воли себе давать нельзя.

Вот, значит, на Всех Святых, часа этак в три, я сидела у Сноуди, помогала ей кроить — она обшивала сама своих мальчишек. Ну а мне свою девчонку надо обшивать, и девчонка, она тут же была, спала на кровати в соседней комнате, и мне даже совестно было перед Сноуди, насколько мой удел завидней. Близнецы в тот день нипочем не хотели играть во дворе, а таскали у нас обрезки, ножницы, булавки, путались под ногами, рядились — то они тебе привидения, то домовые. Оно и понятно — как-никак на Всех Святых дело было.

При масках — как же без них, — и маски те поверх волосенок, в кружок остриженных, тесемками туго привязаны. Я хоть и попривыкла уже к ним, а все равно не лежит у меня душа к маскам. Что та, что другая у Спайтсов в лавке куплены, по пять центов штука. Одна китайца изображает, желтого да злющего, с косыми глазами и жидкими страхолюдными усишками из черного конского волоса. Другая — барышню с улыбочкой до того умильной, аж жуть! Меня от этой улыбочки оторопь брала, хоть за день я могла бы к ней притерпеться. Юджин Хадсон забрал себе китайца, так что Луцию Рандаллу хочешь не хочешь пришлось взять барышню.

Вот, значит, мастерили они хвосты, дурачились по-всякому — то грудь себе подложат, то живот, подхватывали обрезки от рубашонок да от теплого белья, что мы со Сноуди кроили на обеденном столе. Иной раз изловим мальчонку, сметаем на нем рубашку на живую нитку, а бывает, и не изловим, да мы не больно-то ими и занимались, вели себе разговор, какие цены нынче зимой будут да про то, как одну нашу старую деву хоронили.

Вот так мы ничего и не услышали, а ведь должна же была не ступенька скрипнуть, так половица прогнуться. И на том спасибо. И если б сторонний человек нам не рассказал, как дело было, я бы нипочем не поверила, что такое было.

И надо же случиться, чтоб по нашей дороге проходил — он что ни день тут проходит — самый что ни на есть положительный нигер. Из нигеров мамаши миссис Старк, миссис Морган, у нас его все от мала до велика так и кличут С Полей Морганов. Дом его от меня рукой подать. Он из настоящих, еще с раньшего времени, нигеров и знает всех тут с незапамятных времен. Народу знает даже побольше меня, кто есть кто, ну а всех видных людей и подавно. И если вам нужно, чтоб без ошибки сказали, кто в Моргане есть кто, лучше С Полей вам никто не скажет.

Вот, значит, С Полей и шел себе потихоньку-полегоньку домой. Он все еще прибирался во дворах, но только у тех, кто его отпустить не хотел, как, скажем, миссис Старк, потому что он порядком сдал. Ему сто лет в обед, и он выходит спозаранку и вечерами тоже загодя уходит домой — что ни шаг, останавливается, со встречными калякает, расспрашивает их, как живут-могут, доброго здоровьичка желает. А в этот день, С Полей говорит, он ни одной живой души не видел, кроме, а вот кроме кого, я вам чуток попозже скажу, ни на дороге, ни на верандах, ни во дворах. А почему, этого я вам не скажу — разве что северный ветер задул, больше вроде нипочему. А его мало кто переносит.

А перед ним шел человек, что было, то было, С Полей говорит: он по походке признал в нем белого, и походку эту тоже признал — только откуда бы ей, этой походке, взяться в этот год, об эту пору? Не та это была походка, чтобы ею каждый всякий мог об эту пору в Маклейн идти, а вот шел же, но хоть он и шел, все равно С Полей отгадать не мог, чего бы у него было на уме. Так С Полей осторожненько это себе изложил.

Если б вы увидели С Полей, вы бы его сразу узнали. За ленту старой черной шляпы у него понатыканы розы, я его, как все случилось, тут же и увидала. Мисс Лиззины осенние розы — что твой кулак величиной и красные, точно кровь, — колыхались; вокруг них он разложил всякую всячину из сада, которую миссис Старк выкинула, — он в тот день у ней чистил клумбы: натягивало.

С Полей потом говорил, что ему в тот день некуда было спешить, иначе бы он и догнал, а то и обогнал бы этого, кто перед ним шел. А тот все шел и шел себе дальше туда же, куда и С Полей шел, и тоже, видать, не торопился. Незнакомец, а очень даже знакомый.

Вот, значит, говорит С Полей, вскорости этот знакомый незнакомец остановился. И остановился он прямо перед самым Маклейновым домом, занес одну ногу вперед, руку в бок упер и так и застыл — ну чисто статуй. Фу-ты ну-ты! Тогда и С Полей, так он говорит, привалился к воротам пресвитерианской церкви и стал ждать.

А потом незнакомец — да это же Кинг и был! тут С Полей его уже про себя стал называть мистер Кинг — прошел во двор, но в дом, как другой бы на его месте, не вошел. Поначалу огляделся. Обежал глазами двор, беседку; от кедра к кедру вдоль изгороди, под инжирным деревом на задах, под веревкой с бельем, словно пересчитать его хотел, прошел и опять к дому вернулся — принюхивался будто, и С Полей говорит, хоть он и не поручится: от пресвитерианской церкви он не так хорошо видел, что делает мистер Кинг, — но видел не видел, а он знает, что мистер Кинг за занавески заглядывал, и ведь запросто мог бы и в столовую — только этого не хватало — заглянуть. Но мы западное окно, конечно же, занавесили, чтобы Сноуди свет глаза не резал.

А потом опять дом с переду обошел, обогнул клумбу под спальней, что окнами на улицу. Причепурился и вступил на крыльцо.

Средняя ступенька, как на нее станешь, скрипит, но мы не услышали скрипа. Да ведь на нем, С Полей говорит, были парусиновые туфли. Вот, значит, пересек он веранду, и чего он, по-вашему, теперь делать намеревался — постучаться в дверь, вот чего! Двора ему мало!

В дверь своего же собственного дома. Он даже не постучался, притронулся только к двери — похоже, примерялся, — потом руку с подарком завел за спину. У него и коробка с подарком для нее была заготовлена — как же иначе. Обычай у него, знаете ли, был — домой без подарка не возвращаться, и такого, что прям слеза прошибает. И вот стоит он там, ногу вперед выставил — хочет их врасплох застать. И еще небось умильно улыбается. Нет, нет, и не просите, сил нет дальше рассказывать.

А вдруг Сноуди поглядела бы в коридор — столовая ведь в самом его конце, и двери в аккурат раздвинуты и увидела бы его с этой его «А ну-ка поцелуй меня!» улыбочкой на лице. Только не знаю, увидела бы она его, при ее-то глазах, зато я бы уж точно увидала. А я, дура, и не поглядела.