Теренс Уайт - Король Артур (сборник)
— Надеюсь, сэр Гавейн его не убил.
— Едва не убил. Но он прикрывался щитом и все время уклонялся и медлил, и отступал перед сэром Гавейном. Здесь сказано, что он получил много жестоких ударов, но сумел оборонить себя до полудня. А затем, конечно, мощь эльфов пропала, и он нанес Гавейну такой удар по голове, что тот рухнул и не сумел подняться.
— Увы, бедный сэр Гавейн!
— Да, он мог бы убить его прямо на месте.
— Но не убил.
— Нет. Он отступил и оперся на меч. Гавейн молил его о смерти. Он неистовствовал как никогда и взывал к Ланселоту: «Зачем ты отступаешь от меня? Вернись и убей меня насмерть! Я не сдамся тебе. Убей меня сразу, ибо если ты сохранишь мне жизнь, я только буду биться с тобою снова». Он плакал.
— Уж на сэра-то Ланселота можно положиться, — рассудительно сказала Агнес, — что он нипочем не станет разить поверженного рыцаря.
— Да, можно.
— Он всегда был достойным и добрым джентльменом, хоть красавцем его и не назовешь.
— Никто и ни в чем не мог его превзойти.
Они примолкли, смутившись охвативших их чувств, и снова взялись за шитье. Наконец Королева сказала:
— Свет меркнет, Агнес. Как вы думаете, не зажечь ли нам свечи?
— Конечно, госпожа. Я тоже подумала об этом. Она принялась разжигать от пламени камина свечи с тростниковыми фитилями, что-то ворча об отсталости и нищете северных варваров, у которых и свечей-то порядочных нет, а Гвиневера между тем еле слышно запела. То был дуэт, который она часто певала с Ланселотом, и, осознав это, она сразу умолкла.
— Ну вот, госпожа. А день-то, похоже, прибавился.
— Да, скоро снова весна.
Усевшись и возобновив при дымном свете шитье, Агнес вернулась к расспросам, — с того места, на котором они прервались.
— А что сказал про это Король?
— Король заплакал, увидев, как Ланселот пощадил Гавейна. Его одолели воспоминания, и он так расстроился, что даже заболел.
— Это, наверное, то, что называют нервным срывом, госпожа?
— Да, Агнес. Король занемог от горя, а Гавейн лежал с сотрясением мозга, так что обоим было худо. Но рыцари по-прежнему держали осаду.
— Что ж, госпожа, не очень-то веселое письмо, верно?
— Да, не очень.
— Я, помню, тоже раз получила письмо, — ну, да что там, как говорят, чем хуже весть, тем скорее доходит.
— Все, что у нас теперь есть, — это письма. Двор опустел, мир раскололся, и никого, кроме Лорда-Протектора, при нас не осталось.
— Ах, уж этот мне сэр Мордред: вот сроду я таких терпеть не могла. Чего он добивается, разглагольствуя перед народом? Да еще и шляпу перед ним снимает, только людей смешит! И почему он не может одеться повеселее, слоняется тут весь в черном, будто он и не человек, а светопреставление Господне?
Это он, если позволите, от сэра Гавейна одежку-то перенял.
— Их форма задумана как траур по Гарету.
— Да никогда он к сэру Гарету добрых чувств не питал, этот-то. Не верю я, что он их вообще питал хоть к кому-нибудь.
— Он питал их к своей матери, Агнес.
— Ага, а ей в конце концов перерезали глотку за то, что она была не лучше, чем ей полагалось. Вся их шатия со странностями.
— Королева Моргауза, — задумчиво произнесла Гвиневера, — наверное, и впрямь была странной женщиной. Теперь, после назначения сэра Мордреда Лордом-Протектором, все уже знают об этом, так что скрывать тут особенно нечего. Наверное, она была сильной женщиной, если смогла увлечь нашего Короля, когда у нее уже было четверо сыновей. Да что там, она и сэра Ламорака-то завлекла, уже будучи бабушкой. Должно быть, она имела страшную власть над своими сыновьями, если один из них испытывал к ней столь яростное чувство, что далее убил ее. А ведь ей было уже под семьдесят. Я думаю, она просто сожрала Мордреда, Агнес, как паук.
— Одно время поговаривали насчет того, что все эти Корнуольские сестры — ведьмы. Оно, конечно, хуже всех из них была Моргана ле Фэй, но и эта Моргауза недалеко от нее ушла.
— От этого лишь проникаешься жалостью к Мордреду.
— Вы, госпожа моя, поберегите эту вашу жалость для себя, потому что от него вы жалости не дождетесь.
— С той поры, как страну оставили на его попечение, он всегда был вежлив со мной.
— Ага, вежлив-то он был. От таких вот тихонь главный и вред.
Гвиневера, держа шитье поближе к свету, задумалась над ее словами. И спросила с некоторой тревогой:
— Ты ведь не думаешь, что сэр Мордред задумал что-то недоброе, Агнес, правда?
— Темный он человек.
— Но он же не станет делать зла после того, как Король доверил ему заботу о стране и о нас?
— Я этого вашего Короля, госпожа, если вы простите мне такие вольные речи, никак понять не могу. Сначала он отправляется воевать со своим лучшим другом, потому что ему сэр Гавейн так велел, а потом оставляет Лордом-Протектором самого своего злого врага. Почему он ведет себя так безрассудно?
— Мордред ни разу не нарушил законов.
— Это оттого, что он слишком хитер.
— Король говорил, что Мордреду предстоит стать наследником трона, а одновременно покинуть страну и Королю, и наследнику невозможно, поэтому он, естественно, должен был остаться наместником. Это лишь справедливо.
— Из этой вашей справедливости, госпожа, никогда еще ничего путного не выходило.
Они вновь взялись за шитье.
— Если уж правду сказать, — добавила Агнес, — так это Королю нужно было остаться, а Мордред пусть бы себе уехал.
— И я бы того хотела. Чуть позже она пояснила:
— Я думаю, Король захотел отправиться с сэром Гавейном, надеясь, что ему удастся их примирить.
Они все шили с тяжестью на сердце, и иглы, длинно поблескивая, гасли в темной ткани, словно падучие звезды.
— А вы боитесь сэра Мордреда, Агнес?
— Да, госпожа, правда ваша, боюсь.
— И я тоже. Он в последнее время ходит так неслышно и… как-то странно смотрит на людей. И потом все эти его речи насчет гаэлов, саксов и евреев, и все эти крики, истерики. Я на той неделе слышала, как он засмеялся наедине с собой. Очень страшно.
— Он такой пронырливый. Может, он и сейчас нас слушает.
— Агнес!
Гвиневера, словно ударенная, уронила иглу.
— Ой, ну что вы, госпожа, не надо так расстраиваться, я просто пошутила.
Но Королева как замерла, так и не шелохнулась.
— Подойдите к двери. Я уверена, что вы правы.
— Ох, госпожа, я не могу.
— Немедленно откройте ее, Агнес.
— Госпожа, а вдруг он там стоит!
Ее тоже заразил страх. Хилых свечей явно недоставало. Он мог находиться и в самой опочивальне, где-нибудь в темном углу. Агнес вспорхнула, будто куропатка, завидевшая над собой ястреба, и оправила юбку. Замок вдруг стал для обеих женщин слишком темным и безлюдным, слишком одиноким, слишком полным ночи и зимы.
— Если вы откроете ее, он уйдет.
— Но надо же дать ему время уйти.
Каждая старалась справиться со своим голосом, чувствуя, как темное крыло накрывает ее.
— Тогда встаньте поближе к двери и скажите что-нибудь громко, прежде чем ее отворить.
— А что мне сказать, госпожа?
— Скажите: «Не открыть ли мне дверь?». И тогда я скажу: «Да, по-моему, пора спать».
— По-моему, пора спать.
— Давайте же.
— Хорошо, госпожа. Начинать?
— Начинайте, да, только скорее.
— Я не знаю, как у меня получится.
— Ох, Агнес, пожалуйста, Поскорее!
— Ладно, госпожа. Надеюсь, получится.
И глядя на дверь так, словно та могла на нее наброситься, Агнес сообщила ей во весь голос:
— Я собираюсь открыть дверь!
— Спать пора! Ничего не случилось.
— Ну, открывайте, — сказала Королева. Агнес подняла щеколду и распахнула дверь, и Мордред улыбнулся им из дверного проема.
— Добрый вечер, Агнес.
— Ох, сэр!
Бедная женщина, затрепетав, присела в реверансе, прижимая руку к груди, и прыснула мимо него по лестнице. Он вежливо посторонился. После того, как Агнес исчезла, он вступил в опочивальню, великолепный в своем черном облачении с единственным холодным бриллиантом, блеснувшим на алом значке в тусклом свете свечей. Любой, кто не видел его месяц или два, мгновенно понял бы, что Мордред лишился рассудка, — однако разум его распадался с такой постепенностью, что люди, жившие рядом, ничего не заметили. За ним вперевалку вошел черный мопсик, поводя яркими глазками и помахивая загнутым хвостом.
— Что-то наша Агнес нынче нервна, — сказал Мордред. — Добрый вечер, Гвиневера.
— Добрый вечер, Мордред.
— Развлекаетесь вышиванием? А я думал, вы станете вязать носки для солдат.
— Зачем вы пришли?
— Так, вечерний визит. Простите мне театральность моего появления.
— Вы всегда ожидаете за дверью, пока она отворится?
— Как-то же нужно в нее проникнуть, мадам. Это удобнее, чем входить в окно, — хотя мне приходилось слышать о людях, которым удавалось и это.
