Ивлин Во - Офицеры и джентльмены
Как говорит Артур, тебе здесь действительно делать нечего. Я полагаю, ты мог бы получить отпуск по семейным обстоятельствам, но думаю, ты предпочтешь продолжать заниматься своим делом, в чем бы оно ни заключалось».
Эти новости не слишком взволновали Гая; в действительности – даже меньше, чем прибытие Франка де Саузы, джипа и президиум. Ответ на вопрос, который так волновал Кирсти Килбэннок и других его знакомых (каковы были отношения между ними во время их недолгой совместной жизни в квартире дяди Перегрина?), был достаточно прост. Возвратившись из бюро записи актов гражданского состояния в качестве мужа, Гай с трудом доковылял до лифта. Когда он улегся в постель, к нему присоединилась Вирджиния и с мягким, нежным проворством приспособила свои ласки к его болезненному состоянию. Как всегда, она была щедра в том, в чем заключался ее талант. Без страсти или сентиментальности, но в духе дружбы и уюта они вновь обрели удовольствия брака, и за те недели, пока заживало его колено, глубокие старые раны в сердце Гая и в его гордости также затянулись. Возможно, Вирджиния знала, что так и должно было произойти. Январь был месяцем удовлетворения, временем завершения, а не посвящения в тайну. Когда Гай был признан годным к службе в строю и ему выписали командировочное предписание, он почувствовал себя так, как будто покидает госпиталь, где его искусно врачевали, – место, которое с благодарностью помнят, но куда не имеют особенного желания возвратиться. Ни тогда, ни позже Гай не сказал Франку о смерти Вирджинии.
Франк появился на ферме на рассвете, сопровождаемый двумя партизанами, весело разговаривая с ними на сербскохорватском языке. Гай долго ожидал его и, не дождавшись, задремал. Теперь он встретил Франка и показал отведенную ему комнату. Вдовы появились с предложением принести закусить, но Франк сказал:
– Я не спал тридцать шесть часов подряд. Когда проснусь, у меня будет много о чем рассказать вам, «дядюшка». – Затем он поприветствовал партизан сжатым кулаком и закрыл за собой дверь.
Взошло солнце, ферма ожила. Сменился партизанский караул. Вскоре на ярко освещенном дворе появились и стали бриться солдаты британской миссии. В стороне, на ступеньках кухни, завтракал Бакич. Колокол на церковной башне пробил три раза, сделал паузу и ударил еще три раза. Гай ходил в церковь по воскресеньям и никогда в будние дни. На воскресной мессе было полно крестьян. Здесь всегда читали получасовую проповедь, которую Гай не понимал – его прогресс в изучении сербскохорватского был незначителен. Когда старичок священник поднялся на кафедру, Гай протиснулся к выходу, а партизанские полицейские продвинулись вперед, чтобы не упустить ни одного слова. Когда литургия возобновилась. Гай возвратился, а полицейские подались назад, остерегаясь таинства.
Удар колокола, возвещающий о вознесении святых даров, напомнил Гаю о его долге перед своей женой.
– Сержант, – спросил он, – сколько у нас лишнего продовольствия?
– Много, особенно после пополнения запасов прошлой ночью.
– Я подумал, нельзя ли мне взять немного для небольшого подарка кое-кому в деревне?
– Не следует ли нам подождать и спросить у майора, сэр? Имеется приказ ничего не давать местным.
– Вы, пожалуй, правы.
Он пересек двор, направляясь в помещения авиаторов. Здесь все было свободнее и проще. Командир эскадрильи наладил скромную и слабо замаскированную меновую торговлю с местными крестьянами и собрал небольшую коллекцию произведений хорватского искусства и ремесла, намереваясь отвезти ее домой своей жене.
– Бери сколько надо, старина.
Гай положил в рюкзак коробку мясных консервов и несколько плиток шоколада и направился в церковь.
Старенький священник находился в ризнице один и подметал метелкой голый каменный пол. Он знал Гая в лицо, хотя они никогда не пытались вступать в разговор. Люди в военной форме не сулили церковному приходу ничего хорошего.
Войдя, Гай отдал честь и положил свои дары на стол. Священник с удивлением посмотрел на подарок, затем разразился благодарственными словами на сербскохорватском. Гай сказал:
– Facilius loqui latine. Hoc est pro Missa. Uxor mea mortua est.[99]
Священник кивнул:
– Nomen?[100]
Гай написал печатными буквами в своей записной книжке имя Вирджинии и вырвал листок. Священник надел очки и посмотрел на листок.
– Non es partisan?[101]
– Miles anglicus sum.[102]
– Catholicus?[103]
– Catholicus.
– Et uxor tua?[104]
– Catholica.[105]
Все это звучало неубедительно. Священник снова посмотрел на продовольствие, на имя на листке бумаги, на боевое обмундирование Гая, которое ему было известно только как партизанская форма. Затем сказал:
– Cras. Hora septem.[106] – Он поднял вверх семь пальцев.
– Gratias.[107]
– Gratias tibi. Dominus tecum.[108]
Выйдя из ризницы, Гай направился в примыкающее здание церкви. В этом здании все напоминало о старине, и только специалист мог бы надеяться определить его возраст. Несомненно, церковь здесь была еще в древние времена. Несомненно, часть древнего здания уцелела до сих пор. За прошедшие века его обновляли, перекрашивали, украшали и грабили, забрасывали и любовно восстанавливали. Одно время, когда Бигой был курортом, наступали периоды его умеренного процветания. Теперь он возвратился к своим прежним занятиям. В церкви в эту минуту находилась крестьянка в местном старинном костюме, преклонившая колена прямо на каменном полу сбоку от алтаря, с распростертыми в стороны руками. Она, несомненно, молилась, благодаря за приобщение к святым тайнам. Здесь стояло несколько скамеек и не было никаких стульев. Гай преклонил колена, затем встал и помолился, прося прощение для Вирджинии и для себя. Несмотря на религиозное воспитание с младенческих лет, Гай никогда не мог привыкнуть читать в церкви молитвы с определенной целью. Он вверил душу Вирджинии богу – просьба о покое для нее казалась ему вполне уместной, – произнеся монолог, который всегда употреблял в своих молитвах. «Как старушка, – печально думал он иногда, – беседующая со своим котом».
Устремив взгляд на алтарь, Гай простоял так около пяти минут. Обернувшись, он увидел Бакича, стоявшего позади него и внимательно наблюдавшего за ним. Чаша для святой воды была пустой. Гай преклонил колена у двери, потом вышел на солнечный свет. Бакич стоял рядом с ним.
– Что вам нужно?
– Я подумал, может быть, вы хотите поговорить с кем-нибудь.
– Когда я молюсь, переводчик мне не нужен, – ответил Гай.
Однако позже он усомнился: действительно ли не нужен?
9
Тела Вирджинии, дяди Перегрина и миссис Корнер были извлечены из руин многоквартирного дома Бурна неповрежденными и поддающимися опознанию, однако официальные препятствия перевозке их в Брум (миссис Корнер была тоже уроженкой Брума) оказались для Артура Бокс-Бендера непреодолимыми. Он похоронил их на берегу Темзы в Мортлейке, где у них имелся участок, приобретенный кем-то из семьи в прошлом веке и оставшийся неиспользованным. Он находился поблизости от оштукатуренного шатра цирка Бартона. Заупокойная служба состоялась неделей позже в кафедральном соборе. Эверард Спрюс не побывал ни на одной из этих служб, но зачитал вслух Фрэнки и Коуни список присутствовавших на похоронах.
Эверард Спрюс познакомился с Вирджинией только в последние недели ее жизни, но задолго до этого наслаждался заочным знакомством с ней по газетам. Подобно многим левонастроенным, он был прилежным подражателем Йэна Килбэннока и его собратьев – склонность, которую он оправдывал, утверждая, что обязан знать боевой порядок неприятеля. На последнем этапе периода заката социального порядка он встречался на дружеской основе с некоторыми из представителей гнета и фривольности, такими, например, как старая Руби в «Дорчестере», а много лет спустя, когда Спрюс принялся за свои мемуары, он давал понять, что был частым гостем этих домов в период их расцвета. Он начинал считать Вирджинию своим старым и ценным другом.
– Кто такие все эти люди? – спросила Коуни. – Какое они имеют значение? Все, что мне известно о миссис Краучбек, это то, что ты отдал ей копченого лосося, которого нам было бы достаточно, чтобы прокормиться в течение целой недели.
– Отдал прежде, чем мы смогли откусить от него хотя бы кусочек, – добавила Фрэнки.
– И лимон, – сказала Коуни.
Самолеты-снаряды нарушили устоявшийся порядок в редакции «Севайвэла». Две секретарши уехали в деревню. Фрэнки и Коуни остались, но были менее покорны, чем в прежние времена. Самолеты-снаряды прилетали с юго-востока и были ясно различимы на фоне широко открытого над рекой неба. Казалось, все они нацелены на дом на Чейни-Роу. Они отвлекали девушек от исполнения своего предназначения служить Спрюсу и почитать его. Его манера поведения в отношениях с ними начинала все больше напоминать манеру школьного учителя, тем более что собственные нервы Спрюса были не совсем в порядке. Он больше походил на школьного учителя, который опасается, что назревает скандал.
