Оп Олооп - Филлой Хуан

— Хорошо, только не кусай меня.

— Я и не думал. Это крокодилы, пожирающие тени. Взгляни на них. Окружающий их мир наполнен первобытными ужасами. Будь осторожна! Ты видишь лишь личины. Избегай плодов этих квелых растений. Это ростки загробного мира, творение пирующих демонов. Не поддавайся искушениям. Из этого фонтана льется не вода, а жидкая каустическая сода. Сквозь трещины стен и пола из оникса просачиваются светящиеся фосфором чудовища, растущие вверх и вширь и накладывающиеся друг на друга в потной тяжести воздуха. Мы должны искать спасения в невинной вере, приведшей нас сюда. Вновь обрести ключ света от нашего собственного лабиринта. В противном случае мы погибли.

— Как же тяжело! Я отдала бы все, чтобы выбраться из этих страшных зарослей! Чтобы вернуться на ту тропинку средь клематисов и барвинка, ведущую к мосткам, соединяющим нормальность с Божественной благодатью!

— Отдать все значит не отдать ничего. Лишь отдавая себя, ты добьешься цели. Наш эгоизм разрушил идиллию грусти и самопожертвования. Мы пригвоздили нашу волю к сиюминутности желания. В этом наша вина. Нам недостало героической честности чистой любви, способной отказаться от самой себя.

— Тс-с! Я слышу смех… Множество смеющихся голосов…

— Смех?

— Да, вон там… вон те… Смотри, смотри!

— А-а-а-а! Ну конечно. Я знаком с ними… Порочность, щекочущая бесстыдство. Разумеется, они смеются безо всякого повода. Смеются над «горячим» любовником Ландрю, развеивающим пепел своих возлюбленных, сожженных в ювелирной печи. Смеются над Генрихом VIII, перебирающим своих упокоенных супруг: Екатерину Арагонскую, Анну Болейн, Екатерину Говард, Анну Киевскую… Они смеются над ними, державшими в руках врожденную способность к любви и искавшими истину секса в смерти, в прахе. Безумцы!

— Кто они?

— Неудачники: Казанова и мадам Бовари, Лукреция Борджиа и Вертер, Франциск Ассизский и Нана, королева Швеции Кристина и Распутин, Рудольф Валентино и Тереза Авильская…

— А эта боязливая и ехидная гиена подле изящной статуи?

— Это не статуя. Это единственная верная супруга Хосрова II. Оставшиеся четырнадцать покоятся в шумном злословии, там же, где погребены три тысячи жен Рамы V, перси которых всегда иссушены вампирами, а лоно истерзано инкубами с изумрудными фаллосами. Гиена же — это Лепорелло. Знаешь, кто он такой? Мой коллега. Статистик Дона Жуана, что каталогизировал его похождения и вел счет победам. Он поет. Хочешь услышать арию, что сочинил ему Моцарт? Он перечислит тебе, как донье Эльвире, число любовниц, оставленных Доном Жуаном:

640 итальянок

100 француженок

91 турчанка

231 немка

1003 испанки

— Нет, нет. Мне достаточно твоих цифр. Прошу тебя, давай оставим это схлопывающееся и раздувающееся место. Меня нервируют царящие здесь порывы сапфизма и лишений, извращенности и язвительности.

— Выход там же, где и вход. Мы подобны вывернутым наизнанку перчаткам. Все в нас сейчас наизнанку. Казнь неизбежна. Я знаю это. Я не смог миновать ее в другие разы, когда, укутавшись в покровы сна, бродил по этим волшебным землям.

— Я вижу там просвет, пойдем.

— Это лживый свет… Лачуга из неотесанного холода, ставшая пристанищем Декарта, после того как он замерз в любви Елизаветы Богемской. Он коварный, язвительный и уклончивый перевозчик. Рядом с ним нельзя позволять себе сомнений. Его указания ведут только в тупики. Я знаю нужное нам ущелье. Тропа, отмеченная приапическими столбиками. Вот она. Если тебя гложет стыд, обуздай его. Стоит женщине покраснеть, и она пропала, ее краснота будет воспринята как жажда прелюбодеяния и плотских наслаждений. Ее возьмут в полон бесчисленные силы, чтобы овладеть ею бессчетное число раз. Будь равнодушна. Соберись, и наш путь не продлится долго.

— Я боюсь упасть в обморок. Я отрешилась от полового стыда, но меня гнетет эта тяжелая кошмарная реальность. Она кажется мне фаллической кристаллизацией всех женских страстей.

— И более того, куда более… Но хватит разговоров. Будь сильной. Этот полк эрегированных пенисов развеет наваждение и колдовство. Поприветствуй его бравого капитана, чья способность противостоять сглазу и злым чарам вошла в легенды. А вот там, приготовься, стоит дом Осириса, полный картин и амулетов в форме восставшего пениса. Воздух наполнен оргазмом. Чувствуешь удушающий запах нардового масла?

— Да.

— Это реки семени, что берут начало из его колодца, оплодотворяя бесплодные пустыни мира.

— Я больше не могу… Я задыхаюсь…

— Держись, Франциска! В этом уголке можно отдохнуть. Взгляни на культ Шивы. Танец, каждое движение в котором исполнено желания. Ритуал, напитанный святым бесстыдством. Это символы!

— Я снова дышу. Но эти мутные вихри! Это небо, от которого волосы встают дыбом! Я задыхалась от тревоги и страха, лишавшего меня разума.

— Небо не меняется. Меняемся мы. Его раскрашивают наши пороки, наши мысли, наши миазмы. Нам следует укрыться щитом непорочной веры, связывающей наши души, управляющей ими, и отринуть иные намерения. Небо всегда представляет собой перевернутую чашу, под которой, словно в ловушке, находимся мы. Единственным спасением будет пройти сквозь стекло, растворившись в лучах света.

— В лучах света! Что могут сделать два лучика света средь этих болезненно исковерканных мест?

— Пролить свет на наш внутренний лабиринт. Мы выйдем из самих себя. И ключом из света откроем дверь к золотистым пляжам, где отдыхают живительные силы равновесия и добродетели.

— Так поспешим же. Ты слишком говорливый толмач. Не теряй времени.

— Не терять времени… Разве ты не видишь, что время подстраивается, ужимаясь и разрастаясь, чтобы угодить нашим желаниям? Любовь — это семя, оплодотворяющее вечность. Важно думать о том, что делает нас вечными: о нашей любви. Нужно любить!

— Нужно любить! Конечно, я знаю это… Но… Почему этот увитый виноградной лозой и розами старик улыбается мне?

— Он всегда улыбается. Это Анакреонт. Именно он сказал: «Нужно любить». Но присмотрись. За его спиной Софокл и Сократ возражают ему. Они разубеждают в его правоте юношей и девушек. Слышишь, как они бубнят: «Да, любить нужно, но так, как говорим мы…»

— Shocking![26]

— Повернем здесь. Воздух становится легче, чувствуешь? Из-за чего ты так напряжена? О! Не трепещи. Это атлеты, сопровождающие олимпионика. Они раздеты, их тела блестят от пота и египетских мазей. Страсть прячется в эпопеях и предстает во всем блеске в победах. Воздух становится легче, чувствуешь? Это наш дух, ветер нашего духа.

— Аллилуйя! Но что это?

— Не отталкивай их. Соглашайся. Прими от Еврипида и Аристофана, наконец ставших друзьями, дар, что они преподносят тебе.

— И снова фаллосы…

— Это фаллические пироги, что раздавали на тесмофориях. Подави свое отвращение. Видишь, горизонт становится шире, его синева столь же бескрайня, как наши желания. Но что я вижу. Беда! Беда! Они порицают нас. Показывают нам фигу. Твоя неприязнь воспринята ими как оскорбление. Мы обрекли себя на их презрение. Фига — дурное предзнаменование. Я боюсь, что нас поджидает засада.

— Как жаль. Мне уже виделся вдали прохладный родник с… Ах!

— Ох!

— И снова это мясистое растение с изуродованными цветами и омерзительным запахом. Вновь искореженная, давящая реальность. Куда ты, любимый? Не стоит заходить в эту арку, увитую водорослями. Она кажется манящей и полупрозрачной, но за ней скрываются чудовищные ловушки. Я знаю об этом. Теперь я поведу тебя через этот ад. Оставим позади гроты, похожие на влагалища, в липкой глубине которых бурлят недуги. Пойдем, закрой глаза и собери волю в кулак. Нам предстоит нелегкое испытание. Эта дорога вымощена лонами гиперборейских девиц и бедрами половозрелых мулаток. Она чувственна и скользка. Держись за меня.