Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– Я и недели не пробыл в Малайе, – отозвался Фредерик, – как один солдат заявил мне, что он был в первом отряде войск, вернувшихся, чтобы взять власть в стране. Он считал, что войну выиграли коммунисты. Каждый городок, через который проезжала его часть, был сплошь украшен флагами и плакатами, прославлявшими победу коммунистов над джапами.
– Малайя, Малайя, – забурчал Хамид. – А никому из вас не кажется странным, что то, что вы, англичане, беспечно именуете «Малайей»… моя земля и воздух, моя родина… до недавнего времени официально и не существовала?
– Это и моя родина тоже, енчик[80] Хамид, – сказала я.
– Вы оранг-китайцы, вы все – потомки иммигрантов, – резко возразил Хамид. – Вы всегда будете приверженцами Китая.
– Это чушь, – парировала я.
– Ах, извините. Вы ведь проливная китаянка, верно? Того хуже! Не счесть, сколько вас почитают своей родиной Англию – место, какое мало кто из вас и видел-то когда-нибудь!
Хамид бухнул себя в грудь кулаком:
– Мы, малайцы, – истинные сыны этой земли, бумипутра[81]. – Он окинул взором всех вокруг. – Ни один из вас здесь не может называться так.
– Прошу вас, Хамид, лах, – сказала Эмили.
– Старые государства умирают, Хамид, – сказала я, с трудом сдерживая гнев, – и рождаются новые. Не имеет значения, откуда прибыли чьи-то предки. Вы можете утверждать… с абсолютной точностью… что один из ваших далеких предков не приплыл из Сиама, с Явы, из Ачеха[82] или с островов Зондского пролива?
– Вы что имели в виду, говоря, что Малайя существует лишь с недавних пор? – заговорил Питер Бойд, помощник управляющего каучуковой плантацией. Он всего несколько недель как приехал из Лондона, чтобы занять место своего предшественника, убитого К-Тами.
– Это всегда было удобным названием для сшитой из лоскутков совокупности территорий, над которыми британцы установили контроль, – пояснила я, не дав Хамиду ответить. – Сначала были Федерированные Малайские Штаты на западном побережье, каждый из которых возглавлялся губернатором. – Меня потрясло, что подобное невежество все еще распространено среди европейцев, которых присылали управлять Малайей. Что ж удивляться, что малайцам это надоело и они пожелали выдворить мат-селлехов[83]…
– Затем Нефедерированные Малайские Штаты, – продолжила я, – которыми правили султаны с помощью британских советников. А потом появились Проливные Поселения – Малакка, Пенанг и Сингапур.
– И все украдены у нас, малайцев, – вставил Хамид.
– Которые были слишком ленивы, чтобы хоть как-то противостоять этому, – вмешалась Эмили. – Вам хорошо известно, Хамид, что это мы, китайцы, создали оловянную промышленность. Мы основали города, и мы развили торговлю. Куала-Лумпур был основан китайцем! Не притворяйтесь, будто вы не знали этого.
– Ха! Мы слишком умны и не желаем проводить свои дни, рабски горбатясь на мат-селлехов в рудниках и шахтах, не то что вы, оранг-китайцы, – Хамид вытянул руку с тарелкой и подался вперед: – Эх, Эмили, лучше положите-ка мне еще своей белачаны[84], пожалуйста.
Открытие олова в долине реки Кинта в восемнадцатом веке вынудило британцев кораблями везти связанных договором об ученичестве кули из Южного Китая для работы на шахтах, поскольку малайцы предпочитали оставаться в своих кампонгах и возделывать свои собственные поля. Китайские иммигранты приезжали с намерением вернуться к себе на родину после того, как накопят денег. Многие, впрочем, остались, не желая менять размеренную жизнь в британской колонии на войны и беспорядки в Китае. Они создали семьи и состояния на Пенанге, в Ипохе и Куала-Лумпуре и открыли путь для еще большего числа своих соотечественников из южных портов Китая. Скоро эти иммигранты стали частью Малайи. Я никогда не удивлялась этому, как никогда не считала странным, что и мне довелось родиться под дождливыми небесами экватора, что, едва раскрыв рот, я вдохнула в себя влажный жаркий воздух тропиков, сразу и навсегда почувствовав, что я – у себя дома.
Магнус потер кулаком свой единственный здоровый глаз и сказал:
– Помню, пару лет назад сидел я у себя в кабинете, слушал вечерние новости. Услышанное повергало в отчаяние. – Он обернулся к Кроуфорду и Тумзу. – Ваш мистер Эттли[85] дал официальное признание правительству этого парня, Мао, в Китае в то время, когда коммунисты каждый месяц убивали нас в Малайе сотнями.
– Не забывайте, что у нас на носу, через пару недель, выборы, – заметил Кроуфорд. – Мы вполне можем вернуть Уинстона.
Магнус просто поморщился: его гримаса лучше слов говорила, насколько такая перспектива его не вдохновляет.
– Если вы преуспеете, – сказал Фредерик, – то ваш Уинстон унаследует Мао в этой части света и Мау-Мау[86] в Африке.
– Ты говоришь ужасные вещи, лах, – произнесла Эмили, прикрывая ладошкой смеющийся рот.
– То, о чем только что говорила Юн Линь, об умирании старых государств… что ж, она права, – сказал Магнус. – Нет ни одной страны старее Китая, а посмотрите-ка на него нынче! Новое имя и новый император.
– Император Мао? – произнес Фредерик.
– Во всем, кроме имени.
– Ради всего святого, – вмешалась Эмили. – Давайте поговорим о чем-нибудь другом, идет? Кто-нибудь читал эту новую книжку этой Хан Суин[87]? Знаете, она была здесь с визитом в прошлом году. Эй, Молли, это правда, что по ней фильм собираются снимать? С Уильямом Холденом?..[88]
Обед завершался, когда один из слуг вышел из дома и что-то прошептал Магнусу. Тот встал со своего места и через кухню пошел в дом. Риджбеки на мягких лапах последовали за ним. Когда через несколько минут Магнус вернулся к нам, вид у него был обеспокоенный.
– Позвонил один из моих помощников, – сказал он, обводя взглядом всех нас. – Час назад К-Ты сожгли дотла деревню скваттеров в Танах-Рате. Старосту изрубили в куски парангом[89]. Его жену и дочерей заставили смотреть на это. Я вовсе не стараюсь выпроводить вас, но шестичасовой комендантский час введен и уже действует.
Енчик Хамид вскочил на ноги, крошки так и полетели у него с колен:
– Аламак![90] У меня жена одна в доме.
Остальные тоже вскочили, и я поняла, что убийство Верховного комиссара перепугало людей больше, чем они хотели показать. Магнус с Эмили пошли провожать гостей к выходу, а я осталась в саду. Прошла мимо статуй двух сестер и остановилась у низкой каменной балюстрады, облокотившись о нее. Внизу, на террасе, располагался надлежаще строгий садик, по газону которого опавшие дубовые листья разлетелись, как кусочки незавершенной мозаики. Один павлин гнался за другим по траве, и перья их хвостов сгребали, вороша, листья. На газоне благоухал розовый сад, кусты которого были посажены по спирали.
Поначалу я подумала, что долетавший шум производит какой-нибудь грузовик, одолевавший крутой подъем дороги где-то за соседним хребтом. С каждой секундой рокот становился все громче, взорвавшись пробравшим до костей ревом самолета, пролетевшего над Домом Маджубы и ушедшего на круг над чайными полями.
– «Дакота», – определил Фредерик, выходя из дома, чтобы присоединиться ко мне.
Дверца в хвосте самолета открылась, из нее выползло какое-то коричневое облачко и мгновение спустя рассыпалось на мелкие кусочки. На секунду мне показалось, что самолет разваливается, с него словно стала облетать чешуя.
– Что это? – спросила я.
– Охранные пропуска и уведомления, призывающие К-Тов сдаваться, – объяснил Фредерик. – Магнус говорит – адова работа очищать от них кусты, когда ветер относит все это на чай. Кули сокрушаются горше горького.
«Дакота» полетела за холм, шум от нее постепенно стихал. Листочки бумаги вихрем полетели к дому. Я отошла в дальний конец газона и поймала одну листовку в воздухе. Я слышала об этих уведомлениях, распространявшихся Управлением психологической обработки противника, но сих пор ни одного не видела. На листовке бок о бок помещались две фотографии. На первой был изображен бандит в момент сдачи: костлявый, дурно питающийся, одетый в тряпье, на лице одни только скулы да торчащие зубы остались. «Товарищи, меня зовут Чон Ка Хенг. Когда-то я входил в Четвертый Джохорский полк», – прочла я вслух. На второй фотографии был снят тот же мужчина: улыбающийся и хорошо накормленный; одетый в ослепительно-белую рубашку и черные, отлично отутюженные брюки, он походил на мелкого чиновника; одной рукой он обнимал за талию невзрачную, но улыбающуюся молодую китаянку. «Правительство отнеслось ко мне по-хорошему, поскольку я сдался в плен. Призываю вас подумать о своей семье, о своем отце и своей матери, которым очень не хватает вас. Кончайте свою борьбу и возвращайтесь к людям, которым вы нужны». Обещания амнистии и вознаграждения были повторены на малайском, китайском и тамильском языках. Бумага была тонкой и светло-коричневой, будто вымокла за ночь в остатках чая.
