Наталья Земскова - Детородный возраст
Ей стало смешно и легко, но легко по-другому, иначе, чем с Валерой. Она расслабилась и долго смотрела на проплывающие берега и на скользящих официантов. Воображение вдруг переместило ее в прежнюю Россию, которая осталась разве что где-то в рассказах Бунина.
– О чем вы думаете? – спросил Кириллов.
– Вы не поверите – почему-то о Бунине. Что-то здесь есть от России времен ее расцвета и крушения.
– А, гимназистки, уха из семги, «В Стрельну!», «К „Яру“!», Митины любови и церковный звон…
– Это декорации. Как вокруг нас сейчас.
– Да Митя просто счастливец, что застрелился от любви. Так бы убили большевики – без вопросов. Лучше скажите: кто вас назвал Маргаритой?
– Папа. Но не Маргаритой – Ритой. Без всякой связи с Булгаковым.
– Сейчас так девочек не называют.
– Ну, после Булгакова как же можно? Между прочим, мне всегда казалось, что слава романа не соответствует его реальной ценности.
– Возможно. А вот оделись вы неправильно.
– Почему?
– На палубе вам будет холодно, а так бы поднялись. Я тут захватил кое-что, примерьте.
– Давайте-давайте, поднимемся.
Она легко набросила на свой «японский» наряд спортивную куртку Кириллова, и они вышли наверх. Говорить сразу расхотелось, хотелось искать глазами линию горизонта, подставлять лицо ветру и ждать появления Кронштадта.
– Мне бы в голову не пришло ехать туда в ресторане, – рассмеялась она и направилась к носу корабля. – Как Емеля на печи.
– А мне – пришло. Время от времени я на редкость точно соображаю. Главное, нестандартно.
– А вы всегда так празднуете день рождения?
– Нет, не всегда. Я их не праздную. Не праздновал давненько. Пару раз как-то собирались с друзьями на даче, но там сейчас живет мама – не хочется ее беспокоить. А вы?
– А у меня традиционно: табун гостей, гора посуды.
В Кронштадте начал накрапывать дождь, но они всё же прогулялись по набережной, Кириллов всё время рассказывал милые и забавные пустяки. И она что-то рассказывала. Он перебивал, они смеялись. А назад теплоход вернулся так быстро, что они едва успели покончить с десертом и даже не выпили кофе.
– Зайдем куда-нибудь еще? – спросил Кириллов.
– Конечно, нет. Домой, и срочно.
В такси они молчали, а когда прощались у подъезда, Реутова тихо проговорила:
– Не знаю, зачем вам это было нужно. Но мне понравилось, спасибо.
Кажется, он ничего не сказал – только очень внимательно и долго посмотрел, кивнул два раза, и она взялась за ручку двери.
Квартира без Валеры показалась неуютной и хмурой, прожитый день из нее виделся длиннющим и одновременно мгновенным, а настроение после него – непонятным.
* * *…Проснулась среди ночи, поняла, что вряд ли уже уснет, и отправилась на кухню выпить чаю. На кухне сто лет стояло кресло, которое они с Валерой никак не могли выбросить. Глубокое, на низких ножках, потертое во всех местах, оно было чем-то вроде старого друга. Пару раз обивку его перетягивали, а однажды Маргарита купила в дополнение к нему абажур, и теперь это кресло под абажуром было самым удобным для размышлений местом.
Она угнездилась в нем, положив ноги на стул, и принялась переваривать минувшую поездку. Во-первых, она молодец, что сразу выбрала нужный тон – дружеский. Не играла, не кокетничала, не дулась, не пыталась быть любезной, а разговаривала так, как, скажем, стала бы разговаривать с Колей Толстобровом. Дружба – альтернатива любви и разным прочим глупостям. Хочешь пресечь ухаживания – начинай с человеком дружить. Во-вторых, ей понравилось, как вел себя Кириллов, – главное, не был навязчив. И, в-третьих, сама поездка была интересной. Что он сейчас делает, этот Кириллов? Спит. Читает. Глядит в телевизор. Она ведь ничего-ничего о нем не знает. Где и с кем он живет, с кем дружит и дружит ли вообще? Сказал про дачу и про маму – и как-то странно это прозвучало, будто у таких, как он, не может быть ни мам, ни дач.
Ей надоело думать про Кириллова, чай был выпит, но из кресла вставать не хотелось, хотелось не двигаться и плыть среди ночи, которая всегда что-то обещала, но обещаний никогда не выполняла. Подумав, она все-таки решила завтра ехать к Светке. Вдруг что-то случилось? Да если даже не случилось – когда еще выберется? Ладно, выспится и поедет.
Но спала плохо: странное возбуждение не давало расслабиться и отпустить этот день с его огнями, волнами, взглядами, разговорами. Пару раз она даже вставала, зачем-то шла на кухню, ложилась снова, а утром соседи справа начали колотить и сверлить во все стены, и ей ничего не оставалось, как собраться и ехать.
Заскочила на рыночек купить фруктов и рыбы и часа через три сигналила в Светкины ворота, любуясь ладным коттеджем из желтого кирпича, с синей крышей, утопавшим в роскошной зелени.
– Ну, слава богу. Где Валерка?
– В Москве. Слушай, мы сто лет не виделись.
– Ага. Сейчас прибудет Эльза.
Всякий раз, когда они встречались, Маргарита удивлялась, что школьная подруга совсем не меняется. Те же рыжие волосы, стремительная походка, тот же проницательный взгляд и непременные цветастые балахоны. Светка была художником-модельером и шила чудные наряды, но Маргарите всегда казалось, что это не совсем ее, и она могла бы быть, ну, скажем, отличным администратором или хозяйкой гостиницы. Но Светлана была уверена, что со временем создаст собственный бренд и вполне сможет конкурировать со Зверевым и Юдашкиным.
Они прошли в ухоженную кухню, а через нее – на открытую веранду, выходящую в заросший сад.
– Чего-нибудь поешь?
– Поем.
– Есть овощи, грибы и есть оладьи. С твоей фигурой можно всё и сразу, так что лопай, а я стану рассказывать. Нет, ты подавишься, лучше поешь.
– Тогда не буду.
– Ладно, слушай. Пока нет Эльзы, расскажу. Была я в городе и случайно встретила Римму – ну, помнишь, наша педиатр, мы с ней на Васильевском жили?
– Римму не помню. И что?
– Встречаю, а она говорит: мол, видела вашу Эльзу Даниловну и так порадовалась за нее – родила третьего. Ох, ах, какая молодец, в таком-то возрасте.
– Кто-кто родил, Эльза? Когда?
– Да никогда! Ты слушай. Я спрашиваю: «Да? Не может быть!» А она: «Я думала, вы знаете, ведь мальчику почти три года, в садик оформляет».
– Кто, Эльза?
– Эльза, Эльза.
– Ты когда ее видела в последний раз?
– Три месяца назад, не помню точно. Я бегом звонить Эльзе, и она сказала, сказала… Такого даже в сериалах не бывает, Ритка. Нет, не бывает – всё перебрала.
– Ну, ты расскажешь наконец?
– Рассказываю. Помнишь, ее Вадим всё время ездил в командировки куда-то в область? Как ни придешь, мужика нет и нет, она одна с детьми плюхается.
– Так дети-то давно большие: Алене – двадцать два, Игорю – двадцать.
– Это они сейчас большие, а пять лет назад, когда Вадим начал ездить по командировкам, они были меньше. Ну вот. Возвращается он в очередной раз, да не один – с ребенком, этим самым мальчиком. И заявляет: это мой сын. Или ты принимаешь нас вместе, вдвоем, или мы вместе уходим.
– А мать?
– Что мать? Какая-то профурсетка. То ли пьет, то ли что, непутевая в общем. Жил там с ней, поживал, а когда увидел, что ребенок без присмотра, забрал и увез.
– Это тебе Эльза сказала?
– Да, прямо по телефону.
– Не ожидала от Вадима.
– Да уж, не каждый день мужик в подоле приносит!
– Вот именно, не каждый. Молодец Вадим, другой бы бросил: разбирайтесь сами.
– Да вроде там некому разбираться – родне не надо. Ну ладно, Вадим, по твоим словам, молодец, а жене-то его теперь что делать?
– Жить и радоваться.
– Ну так сама ей и скажи. Вон идет, приехала. Погулял твой муж, ребеночка прижил, а ты бери, расти и радуйся. Спасибо не забудь сказать. Да я три ночи от этой новости уснуть не могла, а она – «молодец». Я понимаю, такое в желтой прессе прочитать, но когда твоей родной подруге привозят ребенка от любовницы… Не знаю, я бы вцепилась в морду.
– Кому?
– Кому-кому… Ну, ясно, муженьку.
Маргарита встала и, улыбаясь, быстро пошла к Эльзе, которую еле узнала, настолько та похудела. Но, чем ближе она подходила, тем сложнее ей было удерживать улыбку. А когда подошла и Эльза припала к ней и заплакала всем своим существом, у Маргариты тоже навернулись слезы. Так они и стояли и плакали, пока Светка не обняла обеих и не усадила на диван.
– Рита, мне плохо… Плохо… Совсем потерялась, не знаю, как жить. Позор-то какой. Думала, как вам рассказать. Хорошо, Света сама позвонила. На работе все молчат и так смотрят – невозможно вынести.
– А с кем ребенок-то?
– С отцом. Взял отпуск – пусть сидит. С нашими так не возился, как с этим. Пять лет мне врать и жить с той девкой, всё разрушить, а потом еще выставить на посмешище! Ужасно. Ну ведь гуляют же люди – никто не догадывается, над женой не смеется. А тут… Не знаю, что делать, не знаю.
