Иэн Макьюэн - Дитя во времени
Дождь перестал, но звуки падающей воды стали громче. Ручейки сбегали по растрескавшимся, поросшим мхом водосточным желобам и звонко падали в бочку, капли барабанили по листьям. Стивен стоял возле самой стены, заглядывая внутрь паба через оконное стекло. Мужчина с двумя стаканами пива вернулся от стойки за маленький столик, где его ждала молодая женщина. Столик стоял в неглубокой нише с окнами, на фоне которых выделялись их силуэты. Мужчина уселся на свое место, степенно подтянув складки свободных брюк из серой фланели, прежде чем опуститься на скамейку рядом с женщиной. Скамейка была вделана в стену ниши и охватывала столик с трех сторон. Не столько уверенность, сколько тень ее, не столько знакомый звук, сколько слабое эхо заставили Стивена вжаться в сухую стену. Картина перед его глазами пульсировала вместе с ударами сердца. Стоило мужчине и женщине поднять головы и посмотреть налево, через окно у двери, и они увидели бы через забрызганное стекло призрак, застывший в безмолвном, напряженном узнавании. Это было лицо, скованное неизвестностью, – казалось, душа зависла между существованием и небытием в ожидании решения, от которого зависит, поманят ее или прогонят прочь.
Но молодая пара внутри была занята разговором. Мужчина крупными глотками отхлебывал пиво (он взял пинту себе и полпинты своей спутнице) и что-то горячо говорил, в то время как женщина почти не прикасалась к своему стакану. Она слушала с серьезным видом, теребя рукав ситцевого платья, с бессознательной тщательностью поправляя симпатичную заколку, не дававшую ее аккуратным прямым волосам упасть на лицо. Вот их руки коснулись друг друга, и они улыбнулись слабой, вымученной улыбкой. Затем руки разъединились, и на этот раз оба заговорили одновременно. Их спор – ясно было, что они все время говорили об одном и том же, – не разрешился.
Насколько Стивену было видно, других посетителей в пабе не было. Бармен, тучный, неповоротливый человек, стоял спиной к залу, переставляя что-то на одной из полок. Проще всего было бы зайти, заказать выпивку, приглядеться поближе. Но делать этого не хотелось. Стивен стоял, держась рукой за стену, чувствуя ободряющее прикосновение к теплой поверхности. Вдруг, с разрушительной стремительностью внезапной катастрофы, все изменилось. Ноги его ослабели, в животе прокатилась холодная волна. Стивен смотрел женщине прямо в глаза и теперь знал, кто она. Женщина глядела в его сторону. Мужчина все говорил, что-то настойчиво подчеркивая, но она продолжала смотреть. На лице ее не было ни любопытства, ни изумления, она просто отвечала взглядом на взгляд Стивена, слушая своего спутника. Женщина рассеянно кивала, один раз повернулась, чтобы вставить замечание, а затем снова посмотрела на Стивена. Но она не видела его. Ничто в ее лице не указывало на то, что она осознает его присутствие. Женщина не старалась не замечать его, она просто глядела сквозь него на деревья за дорогой. Она и не глядела вовсе, она слушала. Чувствуя, что поступает глупо, Стивен поднял руку в неловком жесте, то ли пытаясь привлечь ее внимание, то ли посылая привет. Это не произвело впечатления на молодую женщину, которая – Стивен в этом не сомневался – была его матерью. Она не видела его. Она слушала то, что говорил его отец, – теперь Стивен узнал знакомые движения ладони, которыми тот подчеркивал каждое свое слово, – и не могла видеть сына. Холодное, детское уныние охватило Стивена, горькое чувство покинутости и щемящей тоски.
Может быть, он заплакал, отшатываясь от окна, может быть, захныкал, как ребенок, проснувшийся среди ночи; со стороны он мог показаться угрюмым и задумчивым. Воздух, в котором он двигался, был темным и влажным, сам Стивен был легким, словно из невесомой материи. Он не помнил, как шел обратно по дороге. Он провалился куда-то вниз, беспомощной каплей падал в пустоту, поддался безмолвной силе, протащившей его по невидимым извивам, поднялся над деревьями и увидел горизонт далеко внизу, одновременно устремляясь через извилистые туннели подлеска, сквозь сырые мышечные шлюзы. Его глаза увеличились и стали круглыми, веки исчезли, во взгляде застыла отчаянная, протестующая невинность, колени стали расти и достигли подбородка, пальцы превратились в чешуйчатые перепонки, жабры отбивали секунды настойчивыми, беспомощными ударами сквозь соленый океан, поглотивший верхушки деревьев и бурливший между корней; и под плачущие, зовущие звуки, издаваемые, видимо, им самим, в сознании его сложилась единственная мысль: ему некуда идти, ему не воплотиться ни в одном мгновении, его не ждут, для него нет ни места назначения, ни времени прибытия; и, неистово пробиваясь вперед, он оставался недвижим, он стремительно вращался вокруг неподвижного центра. И за этой мыслью открылась печаль, не принадлежавшая ему лично. Она насчитывала сотни, тысячи лет. Она увлекала его и бесчисленное множество других, подобно ветру, приминающему траву в поле. Ничто не принадлежало ему: ни усилия, ни движения, ни зовущий плач, ни даже сама печаль – ничто не принадлежало никому.
* * *Открыв глаза, Стивен увидел, что лежит в кровати, в кровати Джулии, укрытый пуховым одеялом, прижимая к груди остывшую грелку. В другом углу маленькой комнаты, большую часть которой занимала кровать, из открытой двери в ванную валили клубы пара, желтоватые в электрическом свете, и слышался шум бегущей воды. Стивен закрыл глаза. Эта кровать была свадебным подарком от друзей, с которыми он не виделся уже много лет. Он попытался вспомнить, как их звали, но имена выпали из памяти. В этой кровати, точнее, на ней началась его семейная жизнь и через шесть лет закончилась. Стивен узнал мелодичный скрип, которым кровать отозвалась на его движение, он почувствовал запах Джулии на простынях и в нафомождении подушек, аромат ее духов и стойкий мыльный дух, которым отличалось ее свежевыстиранное белье. Лежа в этой кровати, он вел самые долгие, самые откровенные, а позже – самые тяжелые разговоры в своей жизни. Здесь он пережил самые яркие наслаждения и здесь провел свои худшие бессонные ночи. В этой кровати он прочел больше книг, чем где бы то ни было еще: Стивен вспомнил, как однажды за неделю болезни проглотил «Анну Каренину» и «Даниэля Деронду». Нигде больше не бывал он таким раздраженным и несдержанным, но и таким нежным, внимательным и любящим, и нигде – за исключением, может быть, раннего детства – о нем так не заботились. Здесь была зачата и родилась его дочь. Вот на этой стороне кровати. Глубоко в матрас въелись желтые разводы – следы ее ранних утренних визитов в родительскую постель. Она забиралась в щель между ними, немного спала, а потом поднимала их своей болтовней, горя желанием объявить о начале нового дня. Они цеплялись за последние минуты сна, пока она требовала от них невозможного: историй, стихов, песен, выдуманных сценок, притворной возни, щекотки. Почти все, что напоминало о ее существовании, за исключением фотографий, они уничтожили или раздали. Все самое лучшее и самое худшее, что когда-либо случалось с ним, произошло в этой кровати. Здесь было его место. Несмотря на все очевидные соображения, например на то, что его брак более или менее распался, Стивен с полным правом лежал сейчас в своей семейной кровати.
Снова открыв глаза, он увидел Джулию, которая сидела у него в ногах и смотрела на него. В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелыми, отдававшимися эхом ударами капель из неплотно завернутого крана в ванной. Сдержанная усмешка застыла в углах ее губ, которые Джулия плотно сжала, чтобы подавить искушение сказать что-нибудь язвительное и малоприятное. Взгляд ее чистых серых глаз чертил ровные непредсказуемые треугольники, перебегая с правого глаза Стивена к левому и обратно, сравнивая их между собой, взвешивая истину по мельчайшим различиям, которые ей удавалось обнаружить, и затем вниз, к его рту, чтобы изучить его выражение и сделать новые сравнения. Стивен подтянулся и сел, взяв Джулию за руку. Ее ладонь была податливой, но холодной на ощупь. Он сказал:
– Прости, я заставил тебя повозиться. Она тут же улыбнулась:
– Ничего.
Ее губы снова сомкнулись и опять набухли от усилия сдержать насмешливое замечание. Она никогда не стала бы спрашивать напрямую, почему он явился к ней в таком состоянии. Расспросы, обыденное любопытство были не в ее характере. Джулия никогда не настаивала, если не получала ответа на вопрос. Она могла спросить один раз и, не дождавшись ответа, замолчать. В ее молчании была располагающая глубина. Трудно было не рассказать ей тут же всего, чтобы только вывести ее из состояния внутренней сосредоточенности, приблизить к себе.
Стивен нарушил молчание:
– Как здорово снова очутиться в этой кровати.
– Мне она надоела до безумия, – немедленно откликнулась Джулия. – Она провалилась в середине и скрипит, стоит хоть чуть-чуть повернуться.
– Тогда я возьму ее себе, – сказал он шутливо. Джулия пожала плечами:
